— Не может такого быть. Папа, что за бред? — Василий Зайцев обратился к отцу. — Чтобы Адька такое сделал?!
— Позовите вашего младшего сюда, мы и проясним вопрос, — предложил полковник Гущин.
— Вася, позови его, — сказал Зайцев-старший.
— Но сначала нам бы хотелось с его матерью, вашей женой, переговорить, — заметил Гущин.
— Нет, исключено! Папа, да скажи им! — Василий Зайцев глянул на Гущина в упор — чего, мол, вы добиваетесь, а?
— Позови Адама, — снова велел Зайцев-старший.
Василий раздраженно пожал плечами и ушел.
— Насчет того, что вы говорили нам, не волнуйтесь, — полковник Гущин помолчал. — Ваше право говорить, что думаете. И мне жаль, что… со здоровьем у вас так все…
— Значит, не накатаете на меня донос? — Зайцев презрительно усмехнулся. — А то пишите — контора пишет. Сажайте меня. Мне уже все равно где умирать — дома ли, в больнице, в тюрьме… Врачи от меня отказались.
В комнату вернулся Василий, с ним зашел высокий светловолосый подросток в черной толстовке с капюшоном. Клавдий и Макар лишь глянули на него и…
— Ты по озеру на лодке плаваешь? — спросил его Зайцев.
— Плаваю, Иван Петрович, гребу, тренирую мускулы, — голос у Адама был уже юношеский, грубоватый, хотя и срывался на мальчишеский дерзкий фальцет.
— К соседям на огонек заплывал, у которых девочки маленькие?
— Малявки две? Мне интересно стало просто — кто там поселился? Дом ведь всю зиму пустовал. Так ради понта я сплавал.
— Не один раз сплавал ты в гости, — возразил полковник Гущин. — Подарок своим новым маленьким друзьям привез.
— Какой подарок? — Адам глядел на них с усмешкой.
— Жабу в аквариуме.
— Какую еще жабу? — Самая светлая и самая простодушная улыбка осветила лицо подростка — узкое как лезвие ножа, не по-детски красивое.
— С короной на голове, которую ты нитками прямо к коже пришил.
— Какую корону? Иван Петрович, чего они волну гонят на меня? Я понятия не имею, о чем они говорят.
Клавдий Мамонтов подумал — или препираться с ним в присутствии больного раком отчима, или просто оттаскать его за уши прямо сейчас. Наглый. Лживый. Смеется над ними. Издевается.
— Не ходи в гости к соседям. Там тебе не рады, — велел Зайцев-старший. — Больше он к вам никогда не придет. И на лодке не приплывет. Инцидент исчерпан?
— Да, — полковник Гущин кивнул. — Хотелось бы надеяться, что ваш младший слова принял к сведению. Чем ты жабу… иголкой или шилом? Не жалко тебе было живое существо увечить?
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — Адам еще светлее улыбнулся. — Все, я свободен?
Он повернулся и исчез за дверью.
— Он никогда больше к вашим детям не придет, спи спокойно, страна, — объявил Зайцев-старший.
— Уходите, папе надо лечь, — Василий буквально выгонял их.
И они покинули мрачную комнату-палату. Спустились по винтовой лестнице в кухню. Адам стоял у навороченной кофеварки и готовил себе капучино.
Макар и Клавдий снова переглянулись — одна и та же мысль посетила их.
— Ну а с собаками что ты сделал? — спросил его тихо Макар.
Глава 13Адам и Ева
Пятнадцатилетний Адам смотрел на них, а затем протянул приготовленный для себя в кофеварке стакан капучино Макару. Тот не взял.
— Вы все втроем меня спасать бросились, — тихо молвил подросток. — Я такого не забываю. Я ваш должник.
— Ты себя сам спас на холме. Что ты сделал с собаками? — повторил вопрос Макар.
— А что, я должен был позволить им кишки мне выпустить, а потом вас разорвать в клочки? — Адам отпил капучино с самым спокойным и невинным видом.
— Как ты их остановил и заставил убежать? — спросил полковник Гущин.
— Я им приказал.
— Ты не выкрикивал никаких команд на холме ночью.
— Я просто им велел. Вот так, — мальчишка сделал левой рукой жест — вуаля! Кулак его сжался и разжался.
На ладони его появилась муха. Секунду она медлила, затем взлетела.
Клавдий Мамонтов не заметил, как и остальные, — как парень поймал муху на лету. Более того — на чисто убранной кухне (в отличие от верхнего этажа здесь царил порядок) не жужжали мухи. Да и на улице — май выдался холодным — мух пока не видно, не слышно.
— Повелитель мух, повелитель псов. Адские твари те алабаи, правда? — усмехнулся Адам.
— А жаба? — спросил Макар.
— Слушай, это ты, что ли, папаша малявок? — пятнадцатилетний подросток обратился к нему по-свойски и развязно. — По виду ты молодой еще. И что вам жаба далась? Ничего я с ней не делал, ясно вам?
— А то мы слепые, — парировал Клавдий Мамонтов. Его Адам удивлял и настораживал все больше и больше.
— Я греб на лодке, гляжу, малявки на берегу прыгают, мне машут. Мне стало интересно, кто в особняке, где мужика богатого отравили, снова поселился. Я пристал к берегу, — Адам словно сказку им «сказывал». — Малявки чудные — одна вроде как иностранка, по-русски еле говорит, шепелявит. Вторая вообще немая. Она ведь у тебя немая, папаша? Ну, ущербная. Но милые они. Младшая малявка мне по-английски: «Вы, мол, кто? Принц воды?» А я ей: «Да нет, какой я принц? Жабеныш местный…» А она свое твердит: «Принц, принц». Я ей: «Ладно — как в сказке, принц Жаба».
— По-английски с моей дочерью беседовал? — уточнил Макар.
— У меня в гимназии английский и французский хорошо шел. — Адам улыбался им. — Малявки меня растрогали своей добротой и непосредственностью. Так меня приняли тепло. Я решил сделать им в следующий раз подарок. Где бы я взял жабу? На нашем озере их нет. Не болото ведь, озеро. Но у «садыков»…
— У кого? — спросил полковник Гущин.
— У мигрантов с рынка все можно достать. Хочешь, кальян покурить, хочешь, чего покрепче. Собачьи бои они подпольно устраивают — зачем им алабаи такие? Они на них бабло гребут. Алабаи в загоне до смерти грызутся, а «садыки» на них ставки делают. И петушиные бои там… Я сам ходил… Когда один петух другого шпорой в кровь сечет, брюхо распарывает… У них даже богомолы в банке сражаются — а все пялятся, как богомол богомолу башку клешней — кирдык! Я на рынок к «садыку» одному пришел — тот с золотыми зубами, значит, пахан у них, — я ему: «Мне жаба нужна живая в террариуме. И хорошо бы ей корону на головку из фольги золотой». Он мне: «Сделаем, бакшиш давай». Я думал, они корону жабе приклеят «Моментом». Я не знал, что они ее нитками пришьют, честное слово!
— Ума-то у тебя хватило такое малолеткам дарить? — спросил Клавдий Мамонтов. — Ты вон какой продвинутый, креативный.
— Да я клянусь, не заметил я ничего! Малявки тоже не врубились, — просто ответил ему Адам. — Они так обрадовались. Я сказал — вот он я, буду теперь всегда с вами. А то они расстраивались, когда я уплывал, покидал их. Они такие маленькие, одинокие. Младшая мне поведала, что мама умерла…
Полковник Гущин глянул на Макара — тот побледнел. Значит, так он объяснил дочкам, почему матери Меланьи с ними нет. Не сказал, что та сидит в тюрьме…
— Я проникся к малявке. Вторая вообще ни бэ ни мэ — немая с детства, калека. Тоже жалко ее. Я ничего плохого не хотел, честно, только подбодрить их. Без родителей они ж мне сиротами показались, — повествовал подросток.
— С ними оставались гувернантка и горничная, — ответил Макар, он словно оправдывался теперь перед мальчишкой.
— А, ну конечно, ты папаша деловой. С детьми никто не считается. Со мной, например, тоже никто раньше не считался. Зато теперь…
— И что теперь? — спросил полковник Гущин вроде как даже с интересом неподдельным.
— Ничего. Как поставишь себя, так и заживешь.
— Ты мог бы в гости к нам приходить как нормальный человек — не тайком, когда мы все дома, — объявил Макар.
— Нет, гран мерси, на хрен, — Адам усмехнулся. — Теперь уж точно не приплыву.
— Для чего ты в павильоне в ту ночь разбил окно? — спросил полковник Гущин. — Своровать хотел что-то в «Восточных сладостях»? Залезть?
— Привычки не имею воровать. И сладкого я не ем. Какие сладости у «садыков»? Зараза одна, холера. По слухам, они вообще терьяк… ну, опий в этот свой рахат-лукум закатывают и нарикам толкают. Вы бы проверили. А вдруг слухи верные?
— Так зачем же ты разбил окно? Раз воровать ничего не собирался? Псов страшенных выпустил?
Адам смотрел на них. Потом усмехнулся, пожал плечами.
— Так, настроение накатило — потусить.
— И часто ты ночами из дома уходишь — «потусить»?
— Временами. Как у гения Пушкина написано в «Пире во время чумы»: «дома у нас печальны, юность любит радость…» Сейчас такая чума… тоска, жесть кругом. Разве вы этого не ощущаете?
Странное впечатление осталось у них от разговора с ним. А наблюдательный Клавдий Мамонтов, когда они покидали кухню, заметил, что в кладовой с винтовой лестницей стоял старший сын Зайцева — Василий. Он слышал их разговор. Он подслушивал? Или все получилось случайно?
Но еще больший сюрприз ждал их чуть позже.
— Он не воровать лез в рыночный павильон, Федор Матвеевич, — объявил Макар, когда они садились в машину за воротами дома с медной крышей. — Он все на рынке отлично знает — сам же сказал, что он бывал там не раз и всю подноготную уже успел изучить в свои пятнадцать. Он в курсе, что псов в павильоне на ночь запирали. Он хотел устроить большой раскарданс.
— Посостязаться в беге с собаками по полям? — Гущин хмурился.
— Он желал спровоцировать кровавое столкновение на рынке между национальными общинами. Я уверен в этом.
Клавдий глянул на Макара. «Ну, куда загнул… Воображение твое буйное. Чтобы мальчишка до такого додумался…»
— Спровоцировать драку мигрантов? Но как он собак-то отпугнул? Мы так и не выяснили, — ответил Гущин.
— Оттаскал бы я жабеныша за уши. — Клавдий Мамонтов явно сожалел теперь об упущенном шансе. — Что он насчет девочек плел! Макар, не бери в голову. Не одинокие они у тебя и не заброшенные. Делаешь ты для них столько, сколько не всякий отец-одиночка смог бы. Ты их оставил тогда, но ты не на гулянку в кабак отправился, а хоронить старика-адвоката за тридевять земель. И Августа — она не ущербная и не калека. Она особенная. У нее талант художника, а не болтушки. И, может, она еще заговорит.