— Я мое прошлое старалась напрочь отсечь, — отчеканила Ева. — Кто не делает ошибок в молодости? Разве есть такие люди? Ну и я совершала ошибки. Но я вовремя спохватилась. Я поставила точку на прошлом. Я решила, что буду жить иначе. Мать меня поддержала и помогла тогда, вытащила из депрессии. Она была сильной женщиной. Она сказала: «Ева, ты молода, вся жизнь впереди, мало ли что случается с нами. Начни с чистого листа». И я послушала свою мудрую мать. Я старалась… я так старалась! Я не спилась и не превратилась в наркоманку. Нет, я нашла силы, чтобы вернуться к нормальности, я окончила долбаный финансовый институт, как того хотела моя мать, я пошла работать. Я пахала сутками… зарабатывала деньги, деловую репутацию. Я встретила Ивана Петровича и решила, что… рано или поздно мы будем вместе, несмотря на его брак. И мы поженились, как только он овдовел. Я ставила перед собой цели и достигала их. Вы напомнили мне сейчас о той моей прежней ошибочной жизни, от которой я полностью добровольно отказалась … Я порвала все связи с сектой и сделала это сама, исходя из своих убеждений. А вы… вы снова лезете… копаетесь в прошлом.
— Но ваши бывшие братья — сектанты мессалиане — добрались до вас через столько лет, — оборвал ее полковник Гущин. — Они не отпускают своих членов, они всегда преследуют их и пытаются вновь затянуть в свои сети, потому что им надо…
— Да не они мне открыли глаза на отродье! — воскликнула Ева. — Их… кого я любила в юности, давно нет. Они все мертвы. Вы, вы, мрази проклятые, их убили во время штурма — полиция, спецназ!
— Не кричите!
— Вы стреляли в подвале, уничтожали нас!
— Ева, упокойтесь. Кто вам сказал, что Адам — не человек? Кто мог выдумать такой бред, если не чокнутые сектанты?! — полковник Гущин и сам уже не сдержался.
— Тот, кто все видел своими собственными глазами!
— Что видел?
— Знамение. — Ева подняла вверх руку. — Ужасную метаморфозу.
— Кто вам это внушил?
— Малявина!
— Какая еще Малявина?
— Акушерка!
— Акушерка?
Полковник Гущин ошеломленно уставился на Еву. Клавдий Мамонтов и Макар напряглись.
«А это еще что такое? О чем она?» — подумал Клавдий Мамонтов.
— Акушер-гинеколог Надежда Малявина присутствовала при моих родах. — Ева глядела на них с торжествующим видом, словно наслаждаясь впечатлением от своих слов. — Уж ей-то вы точно поверите. Она никакая не сектантка. Она врач-акушер в роддоме. Она мне поведала такие вещи, что волосы дыбом!
— Расскажите нам все по порядку, — тихо попросил сбитый с толку полковник Гущин.
— А вы прекратите обращаться со мной как с полоумной! — с вызовом бросила ему Ева.
— Даю вам слово, — Гущин покорно кивнул. — Только расскажите правду.
— Во время штурма станции, когда началась пальба и спецназ ворвался к нам в подвал, когда они застрелили Самаэля…
— Адама Оборича? — спросил Макар. — Вы назвали новорожденного в честь него?
Ева лишь глянула в его сторону, стиснула кулак и сделала жест — заткнись!
— А Борису пуля выбила глаз, и он катался по полу в крови… а потом ваши его добили выстрелами в упор… Я в тот миг потеряла сознание, — голос Евы звучал глухо. — Я тоже хотела умереть вместе с ними, но пули в меня не попали.
— Спецназ в вас не целился, — заметил Клавдий Мамонтов.
Она и ему махнула — и ты заткнись!
— Я очнулась в автозаке, меня куда-то везли под охраной, и яда, что я запасла, у меня уже не было под рукой. Меня привезли в какую-то больницу, сразу чем-то накололи… Я снова впала в забытье. А потом за мной туда приехала мама, ее вызвал следователь… Она мне сказала, что прокурор разрешил ей забрать меня, потому что я была совсем плоха, и мать договорилась по знакомству поместить меня в хороший московский роддом на сохранение. Мы ехали на такси, мать столько денег потратила, но мы до Москвы не добрались, в дороге у меня начались схватки и отошли воды. — Ева на секунду умолкла. — Я сказала матери, что лучше мне умереть родами прямо в чистом поле… Но она привезла меня в первый попавшийся сельский роддом — недалеко от нашей бывшей птицефермы. Я помню, как вокруг меня суетилась бригада врачей и как я орала… А потом он вышел из меня… Он родился и… все. Тьма. Он меня убил. Я умерла.
— Вы упоминали, что пережили клиническую смерть сразу после родов, — тихо сказал полковник Гущин.
— Реаниматолог меня чудом воскресил, завел сердце. Мне потом сказали — я была мертвой две минуты. А отродье… он даже не закричал, когда акушерка вытирала ему нос от моих вод, когда он сделал свой первый вдох, убив меня, свою мать… Меня на «Скорой помощи» повезли в городскую больницу, в реанимацию. А выродка забрала акушер-гинеколог Надежда Малявина. То, что произошло позже, она скрыла от меня — я же перенесла клиническую смерть, и она тогда, пятнадцать лет назад, в роддоме, просто побоялась мне все рассказать — вдруг я снова умру с перепугу? Она призналась мне в этом сама, когда через столько лет судьба свела нас вновь.
— И что же вам сказала акушерка Надежда Малявина? — спросил полковник Гущин.
— Она вспоминала все с ужасом и тоже страшилась, что я сочту ее ненормальной. — Ева криво усмехнулась. — Заявила — с первого взгляда, когда она приняла отродье на патронат… она поняла, что это не совсем обычный ребенок. Но сначала она решила, что он просто родился ущербным, больным, странным… Он открыл глаза и пристально глядел на нее, когда она его обтирала, обмеривала, взвешивала — делала все то, что положено делать с новорожденными. Он следил за ней. Ясно было, что я, находясь в реанимации, не смогу его кормить… Малявина сама готовила смеси… Она хотела дать ему прикорм, а он… укусил ее за руку.
— Младенец?! — не выдержал Макар.
— Отродье. — Ева глянула на него все с тем же мрачным огнем в глазах. — Просек, папаша? Твой младший кусал руку, кормящую его? Нет? Потому что он обычный пацан. Выродок же вцепился в руку Малявиной как зверь и прокусил ее до крови.
— У новорожденных и зубов-то нет, — возразил Макар. — Вы подумайте сами, своей головой, чем кусаться младенцу?
— Отродье родился с зубами. Мне врачи потом объявили — редчайший феномен. Натальное прорезывание зубов еще в утробе. Он и меня после за грудь кусал… я только не понимала. Думала — ну такой… активный пацан, хватает зубами соски… От меня же Малявина скрыла страшную правду.
— Что еще вам рассказала акушерка Малявина про Адама? — Гущин терпеливо задал новый вопрос.
— Когда она забрала его в процедурную, чтобы взять анализ крови из пятки, она мне сказала — скрининг на наследственные заболевания, его всем новорожденным делают… Обычная процедура… Лишь только она его уколола, лишь только причинила боль, как и случилась та жуткая метаморфоза с ним.
— Какая метаморфоза, Ева? — Гущин глядел в ее сверкающие глаза, на ее разрумянившиеся щеки, на раздувающиеся ноздри, пот, что выступил на ее лбу, — Ева воодушевилась…
«Синдром Капгра… — Клавдий Мамонтов с содроганием подумал, — так вот он какой в реальности… Психоз… Но как быть тогда с чертовой акушеркой?!»
— Он изменился. Показал на краткий миг свое истинное лицо… сбросил личину человеческого ребенка, которой воспользовался, чтобы ему помогли родиться, не задушили его сразу, как только он выползет из моей… — Ева употребила грубое матерное слово вместо «утробы».
— Акушерка сообщила вам, на кого именно он стал похож? — невозмутимо спросил полковник Гущин.
— На того. Кто не из нашего мира. На беса.
— Она описала вам конкретные детали?
Ева глянула на него искоса.
«Эдемский червячок… — пронеслось в голове Клавдия Мамонтова. — Имя, данное парализованным сектантом ребенку Евы».
— Малявина мне призналась — она чуть не упала от страха: он был ужасен, отвратителен… Но затем все изменилось. И перед ней вновь был младенец. Она уронила шприц на пол. И закричала на все родильное отделение. Прибежали медсестры, но она не решилась им рассказать — а то ведь примут за сумасшедшую и уволят. Она солгала медсестрам, что нечаянно сама укололась шприцем очень больно.
— И что произошло дальше, Ева? — Гущин продолжал спокойно задавать ей вопросы.
— Через несколько дней меня перевели из реанимации в палату и разрешили моей матери забрать ребенка. А через день мать и меня забрала из Воскресенской горбольницы и отвезла в Москву, показала знакомым врачам. У нее были обширные связи, как у директора известной гимназии.
— Как долго вы лично растили Адама?
— До года. Затем я восстановилась в вузе. И мать сняла мне однокомнатную квартиру рядом с институтом. Я переехала туда, училась прилежно. Взялась за ум.
— Адам остался с бабушкой?
— Мать мне его не отдала. Она сама так решила. Объявила — тебе надо разобраться сначала с самой собой и найти новые маяки в жизни. Тебе надо начать все с чистого листа. Мать наняла няньку… И сама занималась им… выродком…
Голос Евы звучал вполне обычно, словно и не она минуту назад вещала с перекошенным гримасой лицом о невероятных событиях в роддоме, о которых она знала со слов акушерки.
— Я так понял, что спустя пятнадцать лет вы как-то снова пересеклись с Надеждой Малявиной? Я прав? — спросил полковник Гущин. — Она сама вас разыскала?
— Нет. Это я ее нашла.
— После ночного случая с броском совка и жабами?
— Не сразу, мне потребовалось время ее разыскать.
— Вы ездили в Воскресенск, в роддом? — уточнил Гущин.
— Я сама не ездила. Я обратилась к услугам частного детектива, и он мне разыскал акушерку, принимавшую у меня роды пятнадцать лет назад. Я ведь даже имени ее не знала все эти годы. А детектив ее нашел.
— К какому детективу вы обратились, у вас сохранились его контакты?
— Я не помню телефоны, в памяти не могу удержать, — Ева поднесла руку ко лбу. — У меня с памятью сейчас не очень. А бумажку я потеряла… Да вы спросите Васю, он вам все и расскажет толком.
— Василий? Сын вашего мужа?
— Спросите его. Я ему рассказала про свои роды и про то, как отродье меня уже тогда пыталось прикончить. Умоляла его помочь мне, защитить меня… Он мне не поверил: «Надо узнать, что тогда с тобой случилось, Ева… Может, кто-то из врачей помнит?» Пытался отбояриться. Но я умоляла его найти мне тех врачей в роддоме, а он сказал: «Это сложная и кропотливая работа для детектива». Дал мне несколько телефонов агентств, и я позвонила по какому-то. Договорилась с детективом. Его звали Андрей Григорьевич — соли