Автомобильный сигнал!
Он прозвучал резко. Громко.
Из рощи на полной скорости на берег, прямо в воду на отмель, выехал черный внедорожник «Форд».
Из него выскочили трое мужчин. И все дальнейшее снова произошло в какие-то доли секунды. Почти одновременно.
Полковник Гущин, еле справившись с новым диким приступом кашля, обернулся — он узнал тех, кто примчался на «Форде».
Василий Зайцев, его отец Иван Зайцев — как был, прямо из постели, в пижамной куртке и штанах. Третий — их шофер. В руке Ивана Зайцева был охотничий карабин. Он стоял на ногах, но шофер крепко поддерживал его сзади, страхуя.
— Папа, дай мне карабин! Она его сейчас убьет! — крикнул заполошно Василий Зайцев.
— Нет. За такое тюрьма даже так. — Иван Зайцев, широко расставив ноги, старался встать прямо, он профессиональным жестом охотника перезарядил карабин. — Я тебе не позволю сесть, сынок… Я сам… Это наше с ней дело. Она мне жена. А ему — мать. Ева!! Опомнись! Приди в себя! Это же твой сын! Твой ребенок!!
Из кустов медленно вышла Ева, она держала карабин у плеча, целилась то в стоящего на берегу Адама, то резко дергала дуло в сторону Гущина, снова зашедшегося кашлем.
— Брось оружие, Ева! — прохрипел Гущин.
— Пошел на… мент! Не вмешивайся. Ты не на моей стороне. Жаль. Я старалась тебя убедить. Но ты мне так и не поверил. Ты мой враг. Ничего, узришь его жертвенный костер, найдешь в нем кости — тогда поймешь, — голос ее звучал глухо. — А за тот ваш штурм, за смерть Селафиэля, за моего возлюбленного Самаэля-Адама, за них обоих я уже посчиталась с твоим другом. Слышишь ты, мент? Я убила вашего! И я ни о чем не жалею! Следующий на очереди в ад — отродье! А ты пошел на… Не лезь в мое семейное дело!
Гущин быстро заслонил собой Адама.
— Что застыл? Прыгай в воду! Ну! Твоя мать сошла с ума!
— Она тогда выстрелит прямо по лодке. По девочке. Или вас тоже убьет. — Адам оттолкнул его прочь. — Она за мной пришла… мать не мать, хуже мачехи… сука… Ну давай, стреляй! Я тебя не боюсь! Мама, я тебя ненавижу!!
— Возвращайся в ад! Отродье!
Два выстрела грянули одновременно. Ева стреляла в сына. Но ее муж Иван Петрович Зайцев своим дальним выстрелом опередил ее на долю секунды — его пуля попала в ствол карабина. Удар был такой силы, что отбросил Еву назад. Расщепленный карабин шлепнулся на песок. Ева, взревев как зверь от ярости и разочарования, в два прыжка достигла Адама, вцепилась ему в горло, пытаясь уже не застрелить, но задушить. Полковник Гущин, подскочив сзади, рванул ее за плечи прочь от парня, которому она могла свернуть шею…
Выстрел с берега!
Иван Петрович Зайцев снова не промахнулся.
Пуля попала Еве в правый бок.
И она с воплем боли рухнула на песок, отпустив горло сына.
— Папа, ты ее ранил! Ты попал! — закричал с берега Василий Зайцев. — Я «Скорую» вызову!
Ева корчилась на песке. Но полковник Гущин на нее даже сейчас не взглянул.
— Покажи, где тело… где мой напарник, — он обращался к Адаму, схватившемуся обеими руками за горло — от боли он не мог говорить, лишь хрипел.
Они, спотыкаясь, шатаясь, продрались сквозь кусты.
Костер…
Удушливая вонь горящей пластмассы…
Среди пламени — обугленный ком, никто бы уже не признал в нем оскаленный безглазый череп…
Останки скелета, ребра, берцовые кости, что плавились в огне, источая тот самый едкий пластиковый запах…
И — у костра на траве окровавленный Клавдий Мамонтов.
Полковник Гущин рухнул возле него на колени.
— Сынок… сынок… Клавдий…
Мамонтов с усилием открыл глаза.
— Живой! — Гущин лихорадочно осматривал его, ища, куда тот ранен. Начал сдирать с себя мокрую рубашку, чтобы перевязать. Адам через голову скинул с себя толстовку.
— Моя сухая, — он протянул ее Гущину.
— Эдемский… — Клавдий Мамонтов скосил на него взгляд, стараясь сфокусироваться.
— Живой… В плечо, да? Только в плечо она тебе попала? Больше никуда? Что ты сказал, не пойму. — Гущин, разрывая толстовку на полосы, уже готовился его перевязывать.
— Эдемский червячок, — прошептал Клавдий Мамонтов и снова провалился в небытие.
Глава 41Жажда убийства
Минуло три дня. Макар вспоминал то время впоследствии с самыми противоречивыми чувствами.
Он лично, забрав Лидочку, вместе с ней спешно отвез Клавдия Мамонтова в городскую больницу Бронниц, и там раненого срочно прооперировали. День Мамонтов пробыл в реанимации, а затем его по приказу полковника Гущина перевели в Центральный госпиталь МВД в Москву, на Октябрьское Поле. Еву, доставленную «Скорой», тоже прооперировали в городской больнице Бронниц, и все дни после операции она находилась в реанимации под охраной полиции, ее состояние оставалось тяжелым, и допросы откладывались.
Макар, как и Гущин, за все три дня не сомкнул глаз — тревога за Клавдия и огромная масса следственно-оперативных мероприятий, что навалилась моментально, заставляли и его, и полковника держаться из последних сил. Макар больше всего боялся, что Гущин после заплыва в холодной воде сляжет с температурой или с чем похуже, учитывая состояние его легких. Однако Гущин не слег. Макар, когда с Лидочкой вез Клавдия Мамонтова в больницу, по дороге позвонил домой и попросил гувернантку Веру Павловну немедленно привезти для полковника сухую одежду — из его багажа. Старая гувернантка кроме одежды захватила еще и термос с горячим чаем. И бутылку коньяка — разбавить чай.
Следующим великим потрясением стали для Макара обнаруженные в костре кости скелета, о которых он узнал от полицейских…
— Это не человеческие останки, а наглядное учебное пособие для школ, — вынесли свой вердикт при осмотре вызванные на остров эксперты-криминалисты. — Скелет и череп изготовлены из полимеров. Из пластика.
Полковник Гущин оставил «скелет» на потом, он был занят допросом Ивана Петровича Зайцева. Того вместе с сыном Василием и шофером доставили в управление. Зайцев-старший сидел в кабинете, укутавшись в шерстяное одеяло, которое ему дали полицейские.
— Мужик, оказывается, намного крепче, чем мы о нем думали, Макар, — заметил полковник Гущин. — Несмотря на свою болезнь, он сделал то, чего не смог я, — именно он остановил Еву. Если быть до конца честным, то именно он спас Адама от смерти.
То же самое он объявил и самому Зайцеву-старшему, когда начал свой разговор с ним.
— Вы спасли парня. Если бы не ваш меткий выстрел, расщепивший карабин, которым ваша жена так умело воспользовалась, она бы убила сына.
— Я и представить себе не мог — какая она на самом деле, — тихо, с содроганием ответил Зайцев-старший. — Моя жена… женщина, которую я любил много лет. Безумие, что разрушило ее личность, изменило ее до неузнаваемости. Ненависть. Жажда убийства…
— Как вы так вовремя оказались на берегу? — задал полковник Гущин самый главный вопрос.
— Вася меня разбудил на рассвете — вне себя от тревоги. Сказал, что ни Адьки, ни Евы нет дома. А в моем кабинете сейф открыт, и оттуда пропал мой охотничий карабин. Ева украла ключи от сейфа из ящика моего стола, — продолжал Иван Петрович Зайцев. — Я все понял, когда добрел до кабинета и увидел сейф … Что она вооружилась и пустит карабин в ход не задумываясь.
— Где она научилась стрелять?
— Я сам ее учил. Я охотник. У меня и отец был страстный охотник. Мы с Евой ездили в леса под Кострому, охотились на уток. Она неплохо била дичь. Я знал, если что — она не промахнется…
— А как вы догадались, что надо ехать на залив к островам? — Полковник Гущин разглядывал смертельно больного мужчину, которого он прежде вообще не брал в расчет из-за его недуга, а тот появился столь внезапно и так резко поменял весь ход событий на острове.
— Ева в последнюю нашу ссору кричала про «логово», грозилась, что выследит Адама. И упоминала про острова и про того несчастного ребенка — девочку, которую в апреле нашли утонувшей в яме… В ее больном мозгу все переплелось, она убеждала меня, что это Адька крадет детей и держит их в логове на одном из островов. А я вспомнил, как он сам мне говорил — я его спрашивал: «Куда плаваешь на лодке, капитан?» А он: «По озеру, иногда на залив, на острова». Он не скрывал от меня. У нас с ним всегда были хорошие отношения. Он не искал у меня защиты от материнской паранойи — он слишком гордый парень и независимый. Тем более он понимал, что мне… не так много остается жить. И не грузил меня проблемами. — Иван Петрович Зайцев потер рукой лицо. — Когда я увидел, что карабин исчез, а их обоих нет дома, то… я решил действовать сам. Я думал, что искать их надо сначала именно на островах. От нашего дома до них рукой подать.
— Но вы больны. Как у вас хватило сил?
— Вася был со мной. — Иван Петрович Зайцев глянул на Гущина. — Мой сын… Он мне помог. С ним надежно. И он не отговаривал меня. Он сам было схватился за карабин. Надо же было спасать Адьку… Речь шла о жизни мальчика. Но разве я мог позволить сыну стрелять по своей жене? — Зайцев-старший умолк. — За такое все равно — суд, даже если адвокаты квалифицируют стрельбу как самозащиту при крайней необходимости… Но это месяцы следствия и судебных тяжб. К тому же неизвестно, как все повернулось бы на месте — он фиговый стрелок, мой Вася, в отличие от меня. Он мог убить Еву или попасть по неопытности в Адьку… или вас застрелить. Нет, я должен был все сделать сам. Это был мой долг. Мой последний долг в этой жизни. А вы как считаете, полковник?
— Я считаю, что вы поступили правильно. Как муж, как отец. Как мужчина. Долг вы свой выполнили. И парня спасли. — Полковник Гущин смотрел ему в глаза. — Если вам будет от этого легче, знайте — у вашей жены ранение не смертельное, ее жизни уже ничего не угрожает. Но ей предстоят долгие годы лечения в закрытой психиатрической больнице специального типа. Кроме покушения на жизнь сына и причинения тяжких телесных повреждений сотруднику полиции, мы подозреваем ее в совершении еще двух убийств.
— Той несчастной девочки, найденной в яме?! В смерти которой она так настойчиво и безумно обвиняла Адама?! Она отводила подозрение от себя? — хрипло воскликнул Иван Петрович Зайцев.