— Как вы были одеты, когда явились к Анне Лаврентьевой? — задал новый вопрос Гущин.
— Оделся во все старое — куртка хаки, джинсы и бейсболка черная. Я все сразу выбросил, на свалку ездил. А стоппер был такой удобный, я его отмыл от крови. И оставил себе. Вы его нашли у нас дома?
Полковник Гущин не ответил: стоппер в виде «свитка» значился в списке вещей, которые эксперты лишь «зафиксировали» в доме Зайцевых, однако не изъяли. На стоппер никто не обратил внимания.
— И он тебе еще пригодился. — Клавдий Мамонтов кивнул. — Что было дальше?
— Мое фатальное невезение продолжилось. Вы к нам явились вдруг. — Зайцев обвел их тусклым взглядом. — Ирония судьбы. Нет, такой я от нее удар получил, почти нокаут! Я все сделал, чтобы остаться вне поля зрения полиции, приложил столько усилий! А он… Адька привел полицию по собственной детской глупости прямо в наш дом. Я испытал шок, когда вы приехали. Не знал, что думать, куда бежать. Потом оказалось, вы явились из-за Адькиных проделок на озере… Но все равно я испытал потрясение. Если бы не ваш внезапный приезд, я бы не тронул Женю. Она мне чатила — она была в ужасе, писала, что ее племянник убил Анну из-за квартиры, его арестовали и теперь посадят. И что она не может больше заниматься моими делами, потому как у нее своих по горло теперь — и похороны сестры, и надо племяннику искать адвоката. Она сильно психовала.
«Потому что думала в тот момент о трупе убитого ею любовника Маркиза, закопанного на участке», — решил Макар.
— Она потребовала закончить наши дела, заплатить ей заработанное, окончательно рассчитаться. А я вспоминал вас, как вы, полиция, нагло вели себя с нами в нашем же доме. Я испытал панический ужас оттого, что вы уже обратили на нас внимание, зацепили нашу семью крючком и, возможно, станете интересоваться всем и дальше. И раскручивать, раскручивать… А Женя такой опасный свидетель. Пусть она сейчас обвиняет племянника, но кто ей помешает связать убийство со мной и нашими общими делами впоследствии? Она же умная прожженная баба… И она продолжит меня шантажировать, не отпустит уже никогда… Или донесет вам. Короче, погубит меня.
— И вы решили устранить и ее? — подытожил Гущин.
— Из страха за свое будущее. Идя к ней, я забрал с собой и стоппер, и ножик. Я убил ее в саду. Это далось мне легче, чем убийство Анны.
ПАУЗА.
Они ждали, что он сделает напоследок — в день смерти своего отца и в момент истины — чистосердечное признание.
— Ева утратила остатки разума, отец изменил завещание в мою пользу. — Василий Зайцев словно перечислял, откладывал костяшки на каких-то невидимых своих собственных счетах. — Я не убил Еву, хотя сначала планировал. И добился своего — фабрика отныне моя. Но Ева едва не прикончила Адьку… А я, честное слово, никогда не хотел его смерти. Скончался от рака мой отец. Я, сам того не желая, убил пьяницу и мошенницу, выдававшую себя за покойную акушерку. Первую из-за того, что она меня начала шантажировать, из-за того, что мне с ней перестало везти. А ее сестру я убил… из-за вас.
— Из-за нас? Из-за того, что мы явились тогда к вам домой и ты струсил? — Клавдий Мамонтов жестко усмехнулся. В отличие от Макара он, казалось, не испытывал к парню ни малейшей жалости — несмотря ни на какие обстоятельства. — Ну, ты большой оригинал, Вася.
Глава 47Five O’Clock
Пролетело десять дней.
Клавдия Мамонтова выписали из госпиталя, и он перебрался к Макару. На профессорскую дачу родителей, где он жил всесезонно, работая в Бронницком отделе полиции, переехали его родители — лето вступало в свои права. Июнь…
В первые же свободные выходные явился и полковник Гущин, известив, что он останется до среды, использует накопившиеся отгулы, и они с гувернанткой Верой Павловной непременно порыбачат.
В пять часов под липами в парке на цветущей лужайке у Макара накрывали вечерний чай на английский манер. Забинтованный Клавдий Мамонтов сидел в плетеном садовом кресле и размышлял, что мир, столь изменившийся на их глазах, отделен от дома на озере невидимой границей. Здесь у Макара все было как прежде. Английский сервиз, расписанный цветами и бабочками, душистый чай, творожное печенье и шоколадный торт, в которые горничная Маша щедро вложила свое кулинарное искусство пополам с затаенной поздней любовью.
— Ты сейчас на больничном, затем тебе положен отпуск — глядишь, и лето прошло. А дальше решишь с холодной головой, не с кондачка, увольняться или нет, — полковник Гущин как ребенка уговаривал Мамонтова. Ему не хотелось, чтобы Клавдий покинул полицию. — Времени на раздумья у тебя достаточно.
Клавдий Мамонтов не желал его огорчать, но он уже все для себя давно решил.
— Через неделю начнешь осторожно разрабатывать плечо, руку, — вещал Макар бодро. — Сначала лечебная гимнастика. Наймем тебе тренера онлайн. Затем будем потихоньку играть в бадминтон, Клава, как в детстве. И Августа с тобой сразится — она ни одного воланчика не пропускает, шустрая! Ну а после перейдешь к своей силовой тренировке и гребле. Еще в боксе с тобой в спортзале кулаками постучим.
Клавдий Мамонтов усмехался — вся фишка заключалась в том, что здесь, в доме на озере, ему уже раньше ломали левую руку, и весьма жестоко. Он вспоминал свой поединок с Циклопом в спортзале-пристройке и его самого… Надо же, какой кульбит сделала жизнь — теперь он собирался занять в семье Макара место, принадлежавшее прежде Циклопу — Дроздову. Стать, как и он, хранителем членов семьи и «родового гнезда»…
Горничная Маша разлила всем чай по чашкам. Румянец полыхал на ее лице. Тучное тело колыхалось под форменным платьем горничной. Она поглядывала на Клавдия украдкой.
А вот Лидочка была тихой-тихой. После страшных событий на острове, разыгравшихся на ее глазах, она все еще не оправилась. Гувернантка Вера Павловна настаивала, что ее необходимо показать детскому психологу. Но Макар психологов не любил — его самого сколько лечили «мозгоправы» и в Лондоне, и в Москве от алкоголизма и депрессий. И неудачно.
— Мы своими силами справимся. Дочке нужно время, — отвечал он гувернантке. — С Августой ведь было то же самое. А теперь она в порядке.
— Все о’кей? — тихонько спросил Клавдий Мамонтов у Лидочки, сидевшей рядом с ним за столом, болтавшей ногой и вяло ковырявшей чайной ложечкой кусок шоколадного торта.
— Не все. — Она глянула на него — глазки голубые и грустные, указала на его плечо: — Тебе болит?
— Иногда. Но не сильно. — Он не врал ей. Дети Макара не воспринимают ни лжи, ни лукавства взрослых. — Скоро пройдет, ты за меня не волнуйся. И не скучай о нем.
Четырехлетняя Лидочка вздохнула.
— А я скучать.
— Он еще вернется. Ему надо сейчас разобраться с собой, понимаешь?
Клавдий разговаривал с девочкой как со взрослой. Они оба знали, кого имеют в виду, не называя по имени. Знал и Макар, слушавший их беседу.
Адама не отправили в детский дом после смерти отчима и ареста сводного брата. Еву перевели в закрытую больницу на время следствия, будущих долгих психиатрических экспертиз и суда. Однако, пока ее не лишили родительских прав, Макар спешно нанял адвоката и за неделю с его помощью решил вопрос с органами соцзащиты — он оплатил Адаму учебу в элитной гимназии-пансионе в Одинцово. Гимназия работала по принципу английских частных школ — учеба с проживанием. Ученики могли находиться в пансионе на полном обеспечении даже летом во время школьных каникул, и Макар этим воспользовался — с согласия Адама он поместил его туда. За лето парню предстояло наверстать учебный курс и сдать экзамены, пропущенные им «по семейным обстоятельствам».
— На его обучение Зайцев-старший выделил в своем завещании достаточно денег, как оказалось, — сообщил Макар полковнику Гущину и Клавдию. — Но они еще пригодятся ему. А гимназию-пансион оплачу я. Мальчишка ведь в будущем собрался стать моим зятем. — Макар усмехнулся. — Должен я ради Лидочки позаботиться о его образовании или нет?
— Считайте, что Лидочка у нас пристроена, — резюмировала гувернантка Вера Павловна в своей обычной бесстрастной манере — не поймешь, шутит она или говорит всерьез. — Весьма харизматичный подросток. Дерзкий, обаятельный и противоречивый. С такой трудной судьбой.
Макар вспомнил, как Адам бросился к брату Василию с ножом и… не убил его. А тот отшвырнул врученный ему нож и… тоже пощадил его…
А еще именно Василий разбудил отца, увидев опустошенный Евой сейф, и кричал на берегу: «Дай мне карабин!» Он и тогда пытался спасти Адама от Евы изо всех сил.
Но при этом он сделал все, чтобы Ева, обезумев, люто возненавидела сына…
И убил собственноручно с крайней жестокостью двух человек.
Синяки на груди Анны Лаврентьевой, когда он, глядя прямо ей в глаза, прижал ее коленями к полу и всадил нож по самую рукоятку…
И забитый грязью рот Евгении. Он хладнокровно наблюдал за ее страшной агонией, когда она грызла землю, истекая кровью…
В каком «коридоре затмений» находился он сам — этот двадцатипятилетний парень? Убийца?
Выбрался ли он из него или обречен существовать в нем до скончания дней? Как Минотавр в Лабиринте?
Мысли Макара прервал Сашхен, восседавший у него на коленках. Он тянулся к полковнику Гущину — желал перекочевать к нему «на ручки».
Полковник Гущин, сразу растаяв, словно кусок сахара в чашке чая, забрал его у отца и поцеловал в лобик.
— Вы любите детей, полковник, — произнесла старая гувернантка Вера Павловна. И круглые очки ее сверкнули — в них отразилось закатное летнее солнце.
— Никогда прежде за собой не замечал. Но в вашем доме все иначе. Старею, наверное. — Полковник Гущин безропотно отдал Сашхену свои модные темные очки-авиаторы, достав их из нагрудного кармана рубашки. Потому что Сашхен желал их получить, чтобы тут же отломить дужку.
На дальнем конце стола, отодвинув от себя и чашку, и двухъярусную этажерку с пирожными, прилежно и безмолвно трудилась Августа. Листы ватмана, россыпь фломастеров…