— она есть и где-то близко — смущают людские души, обрекая их на неистовые метания и слепой поиск. Люди жаждут. Жаждут Большой Любви. Но в своем нетерпении не близят ее, а ломают ведущие к ней мосты. Всякие Джеки Потрошители и де Сады, голубые и розовые, поборники групсекса и онанисты, некрофилы и скотострастцы — не что иное, как порождение ада неудовлетворенной плоти. Остановитесь! Не там ищите, двуногие слепцы. Вам надо в райские кущи духа, а вы прете в болото плотских страстей. Вы — не скоты, скоты — не вы. Хотите любить — так вылезайте из своих потных шкур и летите. Летите в свободном полете любви. Долой плоть! Да здравствует совокупление душ! Вперед — и амур с вами!
Я достал, что было в холодильнике, — початую бутылку трехзвездочного. Лень было лезть в сервант за рюмками, плеснул в чайные чашки. Но пить мы пока не стали. Говорили на трезвую голову. Есть вещи, о которых только так, на трезвую голову.
— Допустим, — продолжал я тему, зачатую в постели, — допустим, я не понял твоего папашу. Ну, бестолочь я, остолоп, дундук, непроходимая тундра. Уродился таким.
— Угу, — охотно согласилась Ольга, смахнув со щеки слезу.
— А ты что плачешь?
— Что ты таким уродился. Жалеючи тебя.
— Не хнычь. Еще не все потеряно, авось поумнею. Только просвети. Почему ты промолчала, когда он сказал, что ты не можешь? Зачем ему эта клюква?
Она вновь, теперь уже ладонью, вытерла щеку. Я предложил сходить за платком. Покачала головой — не надо.
— Отец не врал. Это правда — не могу. Так, как все, — не могу.
— Что-то не заметно. По мне — на все сто.
— Но мне этого мало.
Каково, представь, услышать такое заявление? Принял, разумеется, на свой счет. А кто еще виноват, если женщине с тобой — мало. Напыжился.
Она заметила. Поспешила успокоить.
— Ты тут не при чем. У тебя все в порядке. Другая бы — визжала.
Пролила бальзам на мою самцовую душу.
Платок я все-таки принес — прохудились ведьмины глазки, хотя причин-истоков я не видел. Тучи скрывались где-то в карем провале глазниц. И плакала она как-то сомнительно. Одними глазами. Словно баловалась спрятанными в них крохотными краниками. Откроет — кап-кап — побежало. Закроет — сухо. Слезить, может, уже не хотелось, но что-то в краниках разладилось, резьба свинтилась. Потом справилась. Закрыла наглухо.
— Извини...
Я ждал откровений. И она решилась.
— То, что у нас сейчас с тобой... — посмотрела с вопросом: не обижусь ли?
— Тебя не устраивает — понял. Чего бы ты хотела?
— Мы могли бы иметь нечто большее. Совсем другое. Упоительное.
— А яснее?
— Давай встречаться ТАМ.
Наверно, у меня был совершенно тупой вид, и она прикрыла мне рот ладонью, чтобы не сморозил очередную глупость.
— Дай сказать... Для начала только попробуем. Посмотрим, как получится. Полетаем и вернемся. Если не понравится — не надо, больше не будем. Но я уверена, что...
Встречаться ТАМ — значит, отказаться от встреч ЗДЕСЬ. Когда это до меня дошло, а доходило, как до жирафа, музыку заказывал уже другой день и другие заботы. Вчера я был сыт, и меня нетрудно было уговорить на временное воздержание. Взамен на скорое «упоительное» пиршество. Сегодня же я успел проголодаться, и щедрые посулы Ольги уже не казались столь привлекательными. Тем более, что я совершенно не представлял, что и как у нас получится. Засомневался: не меняю ли шило на мыло? Мне хотелось быть с ней здесь и сейчас.
Позвонил ей домой: хочу видеть.
Она отговорилась: сегодня не получится.
Я на своем: что так?
Она ни в какую. Внеурочные занятия в музшколе. Перенести нельзя и устроить, чтобы подменили, тоже не может.
Вот так. Дисциплинированная стала. Чувство долга в ней с утра заговорило. Что ж, бывает.
К концу дня вновь позвонил. Она в классе, но скоро освободиться — что передать?
Передавать ничего не надо. В моем распоряжении добрых полчаса. Успею, если сейчас же сорвусь с работы. Прямо у входа в музшколу и перехвачу. Осталось уговорить напарника.
Коваленок без лишних расспросов: гуляй, раз нужно.
Нужно, дружище. Очень нужно.
О наших с Ольгой делах он не знает. Догадывается, что кто-то у меня появился — бегаю иногда в вестибюль к телефону. Но ему и в голову не придет, что это — дочь шефа. Воображения я хватает. Бог обидел. Зато надежен. Скала. Я могу уходить смело. Прикроет, если что.
Но я зря суетился. Уж если Ольга сказала: «сегодня не получится», то так тому и быть. Все у меня сорвалось. Когда уже закрутился, даже терминал зачехлил, — срочный вызов к шефу.
Мы с ним не встречались со дня моего переезда. Проблема как вести себя? Вроде бы не совсем чужие, почти родня. В то же время — по разные стороны баррикад. И баррикады эти — Гималаи.
Старику было не до моих проблем. Едва я зашел, сунул мне распечатку радиограммы.
— Только что приняли.
Очередное сообщение полковника Севцова: находимся там-то, делаем то-то. Но в конце текста абракадабра — нф?!?. Буквы и знаки ничего мне не говорили.
— Помехи? — предположил я.
Долин отмел бородой.
— Шифрограмма. Чтобы понял только я.
Так я узнал то, о чем догадывался и раньше: Федор и Долин пользовались своим шифром, когда нужно было передать что-то, имеющее отношение к парасвязи. В том сообщении брат бил тревогу. Пытался-де выйти на меня, и Ольгу, но безуспешно. Ничего нового предложить не может, как быть дальше?
— Что скажете? — спросил старик упавшим голосом. А что я мог сказать? Все мы здесь и без шифрограммы знали, что затея сдохла.
— Передайте, — говорю, — привет. От меня — персональный. Обнимаю, целую.
Долин болезненно поморщился.
— Бросьте эти ваши... Будто не понимаете — сейчас не до шуток. Он ждет ответа.
— Вот и ответьте: счастливого возвращения, а на все остальное — три заветные буквы. Шифром передать сможете? Лучше открытым текстом.
— Да поймите же вы наконец! — взорвался старик и, схватив меня за плечо, стал тормошить, как дряблый мешок с опилками. — Ваш брат в отчаянии. Он может пойти на что угодно, на любую авантюру, любую глупость...
И до меня вдруг дошло: может!
— Что вы от меня хотите? — спросил я, вырываясь из цепких рук Долина.
— Давайте подумаем вместе, как отговорить полковника Севцова.
— Отговорить от чего?
— От всего. Чтобы он ничего не предпринимал.
— А так и передайте ему: никакой парасвязи, ко всем чертям. Мы, мол, здесь уже прикрыли лавочку, пусть и он вешает замок. Полный карантин.
Старик покачал головой:
— Боюсь, это только подстегнет его. Он сразу же сделает то, что решил.
— Думаете, уже решил?
Ответа я не услышал. Достав из кармана платок. Долин прошелся по лысине — так его разжарило.
— Вы лучше знаете брата. Представьте себя на его месте. Что могло бы вас остановить?
— Понятия не имею.
— Не торопитесь, подумайте. Попробуем уточнить ситуацию...
Ему, с его железной логикой, не потребовалось много слов, чтобы обрисовать, в какой ловушке очутился брат. Капкан, настоящий капкан. Оправляясь в экспедицию к Р-облаку, Федор сам себя повязал по рукам и ногам, поклявшись доказать что-либо одно — есть парасвязь или ее нет. Причем доказать любой ценой. Долин, догадавшись о его неотступной решимости, запретил: любой ценой — не надо. Была надежда — и мы работали на нее, — что связь состоится и до крайности дело не дойдет. Но когда стало ясно, что эксперимент провалился (по чьей вине, сейчас неважно), Федор оказался перед выбором: вернуться с клеймом болтуна или попытаться еще что-то сделать. А сделать уже ничего нельзя было, разве что то самое «любой ценой». И мы нисколько не сомневались в его выборе.
Я еще раз подтвердил:
— Ни за что не откажется. Он не умеет отступать.
— И все же надо что-то придумать. Может, даже обмануть, сыграть на его слабостях.
— По этой части вы мастер, — не упустил я возможность подколоть.
Но он продолжал, будто не слушал моей реплики:
— Постарайтесь вспомнить, что для него... как бы это сказать... самое дорогое. Говорят же: дороже жизни. Нечто такое. Отец, мать — понятно, но кроме них. Кстати, вы очень любите брата?
Вопрос застал меня врасплох
— Ненавижу!
— Ясно. А он вас?
— Взаимно.
— Это уже что-то. — Долин, как мне показалось, повеселел, даже ласково обнял меня за плечи. — Так мы ему и отпишем. Мол, ваш любимый брат, то есть вы, опасно болен, при смерти, на этом поставим точку. Пусть переживает. Возможно, это его отвлечет...
Такое придумать мог только дьявол. И все же я с надеждой посмотрел на шефа: а что, вдруг номер пройдет? Для нас уже все средства были хороши.
У тебя не появляется иногда такое желание — потеряться. Не просто спрятаться от всех, скрыться — это можно где угодно, хоть у себя дома — заперся, отключил телефон и сопи себе в обе дырочки. А именно потеряться. Как бы невзначай, без всякого умысла. Пошел куда глаза глядят, без цели и направления, брел, брел и очутился черт знает где. Не обязательно в лесу или степи. В том же городе, среди людей. Но чтобы все вокруг — незнакомое, чужое. Крутишь головой по сторонам и не врубаешься — где это ты? В то же время не скажешь, что заблудился. Блуждают — это когда куда-то идут и сбиваются с пути, теряют ориентиры. А тут — как потерявшийся ребенок. О детях не говорят заблудился. Они теряются.
Я потерялся в парке.
Как шатался по городу — помню. Как зашел за ограду — тоже помню. Людей было не густо, но были. Сразу у входа на скамейке обжималась джинсовая пара. Навстречу, едва не задев меня, прохилял смурной мужик, насквозь пропитанный, хоть отжимай, бормотухой. За деревьями поодаль резвилась громадная чёрная псина, спущенная хозяином с поводка. В конце аллеи маячили еще двое. Я наугад свернул на ныряющую в кусты тропу и, изрядно поплутав, неожиданно вышел на площадку аттракционов.
Вот здесь и почувствовал, что потерялся. Птенцом выпал из гнезда. Шмякнулся, таращусь — понять ничего не могу. Не доходит.