— Давайте позже это обсудим, — не терял надежды я.
— Нет, — уперлась миссис Хеннекер. — Настоятельно прошу вас приехать немедленно.
Я сказал, у меня важные дела.
— А моя рукопись, значит, дело не важное?
— Мой немедленный приезд к вам совершенно исключен по целому ряду причин, — сказал я. — Ибо я занят сегодня весь вечер, и завтра, и вообще вплоть до выходных.
Миссис Хеннекер была неумолима.
— Вынуждена заметить: ваши аргументы не выдерживают никакой критики.
— Весьма сожалею, — процедил я.
— Абсолютно никакой критики. По-моему, вы не вполне понимаете суть проблемы. Мне было сказано… Впрочем, лучше я все письмо вам прочту.
Я сказал, что тороплюсь.
— По-моему, вы не умеете расставлять приоритеты.
Я сказал «Всего наилучшего» и повесил трубку.
Уже на выходе из коридора я услышал телефонный звонок. Я был уверен: это опять миссис Хеннекер, — и не стал возвращаться.
Голос миссис Хеннекер с упорством маньяка преследовал меня даже на Грейт-Джордж-стрит, где свет фонарей особенно акварелен; мне казалось, нервозность моя вызвана именно им, а вовсе не тем, что я скоро услышу в парламенте. Я поднял голову. Небо лиловое, на башне Святого Стефана как раз включили подсветку. Сколько раз я видел и такое небо, и подсвеченный Биг-Бен, но именно сегодня они в совокупности всколыхнули воспоминание, от которого засосало под ложечкой. Сначала мне казалось, что и в этой смуте повинен настырный голос; я попытался понять, откуда у воспоминания ноги растут. Не получилось. Может, из того ужина на Лорд-Норт-стрит, на который мы с Маргарет приехали до срока и тянули время у церкви Святой Маргариты? Тогда тоже как раз загорелась подсветка — но не было никакого сосущего чувства, мы думали только, как бы получить максимум светского удовольствия и снова оказаться дома, наедине.
Центральное лобби гудело от светской активности, депутаты отлавливали избирателей и просто знакомых, тащили пить чай. Я вошел вложу госслужащие, окинул взглядом зал — от силы сотня депутатов. Атмосфера еще не достигла нужной степени накала. Выступал первый представитель оппозиции — судя по интонациям, нам грозила обстоятельная, затяжная речь. Ничего принципиально нового, масса банальностей, достойная лучшего применения убежденность. Стандартная речь, этакий парламентский разогрев. На время даже голос миссис Хеннекер оставил мой мозг в покое.
Роджер обмяк на передней скамье, подбородок на сцепленных пальцах; за его спиной услужливо расположился Том Уиндхем. Рядом с Роджером — еще три министра, Коллингвуд в их числе. Депутаты входили и выходили, заполняемость зала была точечная; некоторые вообще дремали. Ни дать ни взять провинциальный городской совет, заседание из разряда посещаемых из чистого человеколюбия, на повестке — разовая материальная помощь местному театру.
В ложе уже сидели Дуглас и двое наших, из Уайтхолла. Дуглас строчил записку на откидном столике, но при виде меня приветливо улыбнулся. Профессионалы, их ничем не удивишь. Тем более что до кульминации еще зевать и зевать. Начало всегда скучно, как первый час крикетного матча на первенство графства или пересказ салонной пьесы.
Я решил пройтись по спикерской галерее. Наткнулся на Каро с Маргарет.
— Этот ничего, вроде наш человек, — шепнула Каро.
Они собирались на Лорд-Норт-стрит перекусить. Знали, что я не стану есть, пока все не закончится.
— Приходите потом за Маргарет, — шепнула Каро, на этот раз мне.
Сочла, что неприязнь в спасательной шлюпке неуместна. Смотрела на меня дерзко и диковато, точь-в-точь как Сэммикинс, когда затевал пари. Конечно, хорошего настроения от Каро никто не ожидал — но она была не встревожена, а скорее возбуждена, и возбуждение отдавало не только раскаянием поставившего на аутсайдера, но и отчаянным: «Ай, не выиграю — так хоть нервишки пощекочу».
Я вернулся вложу, сел рядом с Дугласом. Теперь говорил министр военно-морского флота. Тоже не теряется, думал я; могло быть хуже. Министр военно-морского флота жонглировал теми же фразами, что и представитель оппозиции, — предсказуемые, как реплики персонажей комиксов, они, пожалуй, вызвали бы у обозревателя из какой-нибудь Внешней Монголии вполне правомерный вопрос: а в чем, собственно, суть разногласий? Оба злоупотребляли термином «устрашение». Министр военно-морского флота напирал на «потенциальное сокращение» — не скорейшее, а именно «потенциальное, оправданное в том случае, если мы будем уверены, что оно должным образом повлияет на прочих игроков». Фигурировали также «щит и меч», «ударная сила» и «сдерживающее начало». Абстракция навыворот — слова лишаются квинтэссенции значения и, полые, приобретают особую, политическую полезность.
И в этой, и в последующих речах меня интересовали отнюдь не схема изложения либо аргументация — этого я за годы работы наелся, нет. Я как одержимый вычислял закономерность между аргументами и позицией оратора на завтрашнем голосовании. Собственно, за этим я и пришел. Зал до некоторой степени заполнился, ближе к ужину опять опустел. До девяти вечера сюрпризов не было. Один заднескамеечник-лейборист выразил взгляды, очень сходные со взглядами Фрэнсиса Гетлиффа или моими взглядами. Мы уже знали: многие лейбористы намерены воздержаться. Точное количество этих «многих» оставалось под вопросом; впрочем, оно в любом случае было неутешительно. Не важно, что эти воздержавшиеся означали поддержку политики Роджера — Роджер не мог воспользоваться такой поддержкой. Член группы лорда А — или какой-нибудь американский адмирал — счел бы взгляды упомянутого заднескамеечника-лейбориста реакционными. Лорд А сам произнес речь весьма двусмысленную — озвучил подозрения относительно намерений правительства и свою готовность голосовать за эти намерения. Другой ультраправый, на которого мы уже не рассчитывали, последовал примеру лорда А.
К удивлению присутствующих, за первые часы дебатов страсти, вместо того чтоб накалиться, едва разогрелись. Вопрос был не пустяковый; дальнейшая карьера Роджера — у всех на устах. Ждали бури; буря медлила.
Ровно в девять слово получил очередной достопочтенный член. Я почти расслабился. Имя достопочтенного члена было Траффорд, я едва знал его. Траффорд был небогат, кормился доходами с небольшого семейного бизнеса. Не ультраправый; не особо одаренный. Выступает нечасто; схватывает небыстро. Иными словами, в Бассет таких не зовут. Сам я знаю Траффорда постольку, поскольку он избран от округа, где у меня старые связи, еще с юности. Всегда считал его недалеким и непоколебимым в следовании с основным потоком.
И вот Траффорд, широкоплечий, краснолицый, поднялся. И сразу бросился в атаку. Атаку хорошо отрепетированную, понял я уже по первому слову. Он, Траффорд, верный сторонник политики правительства; и дальше намерен оставаться сторонником политики правительства, но не может поддерживать данную конкретную политику данного конкретного министра. Это чистой воды авантюра. С каким человеком мы имеем дело? Что он свершил? Каковы его заслуги? Он повесничал, высматривал местечко поуютнее да выжидал подходящий момент. Это поведение чистой воды авантюриста. Он втягивает свою страну в чистой воды авантюру. Зачем? Кто вообще его выдвинул? На каком основании мы должны ему доверять? Доверять?! Ему?! (Траффорд подпустил пафосу.) Здесь есть джентльмены, невольно сравнивающие этого министра с человеком, которому действительно не страшно доверить судьбы нации. А именно с достопочтенным членом от Южного Брайтона. Мы хотели бы, чтобы достопочтенный член от Южного Брайтона был сегодня на месте этого министра, чтобы вернул нас к утраченным принципам. Мы считаем, он пал жертвой собственных идеалов.
«Южный Брайтон» показался мне подозрительным. Я напряг память. Тщетно. Шепотом спросил Дугласа, кто был избран от Южного Брайтона.
— Дж. Ч. Смит, — ответил Дуглас.
Значит, и до этого дошло. Траффорд продолжал бушевать, однако обвинение в разряд прямых не перевел. Посвященные и так все поняли; непосвященные поняли только степень ненависти Траффорда. Кто он, этот Траффорд? Сторонник Смита? Пожалуй. До каких пределов власть Смита и иже с ним распространяется на Худа?
Мои подозрения теперь кристаллизовались. Я ни минуты не верил, что Худ занялся шантажом по собственной инициативе. Конечно, в процессе он мог и увлечься, да и кандидатура его выбрана не случайно, только начал Худ не сам, нет: за персоной Худа мне сразу виделись умы куда более расчетливые. Я знал: Худ до фанатизма предан своей авиационной фирме и до сладкой дрожи боготворит сильных мира сего — так бывает с маленькими людьми. Нашлись лица, которые догадались использовать именно Худа, ибо он «любит смотреть» — как в прямом, так и в переносном смысле.
Да, за Худом определенно стоят умы расчетливые. Впрочем, меня не отпускало ощущение, что умы эти из сферы бизнеса, а не политики. Конечно, у них могут быть связи со сторонниками Смита; только непохоже, чтобы сторонники Смита стояли за анонимками — или чтобы за анонимками стоял сам неистовый Траффорд.
Авантюристы опасны, между тем вещал он. Авантюристы посредством личного обаяния втираются в доверие, обольщают; они умны, но неминуемо ведут к пропасти любое правительство, любой народ. Пора нашему правительству вспомнить о вечных ценностях — и тогда оно, правительство, вновь обретет поддержку в лице Траффорда и его друзей.
Речь была недлинная. Дважды прерывалась криками парламентариев, но Траффордов яд, кажется, временно парализовал даже сторонников Роджера. У самого Роджера в лице ни один мускул не дрогнул.
Прежде я в палате подобного не слышал. Каков вред, нанесенный речью Траффорда? Кое-кто, в частности Коллингвуд, уловил намек на Смита. Выпад случился с самой нежелательной стороны — от центристских тори. Не перегнул ли Траффорд палку, не отвратил ли парламентариев от себя ненавистью почти личной, а значит, подозрительной? Хорошо, если так. После Траффорда выступали двое из ужинавших с Гектором Роузом. Оба сообщили, что не могут поддержать правительство, оба были подчеркнуто корректны и сдержанны; один лестно отозвался о личных качествах Роджера.