Вторая задача Артура была не столь интеллектуальна: ему хотелось побыть с Пенелопой наедине. Под конец обеда Фрэнсис стал поглядывать на часы: близилось время ехать на вокзал. Стоило Артуру подождать полчаса, и они с Пенелопой могли бы ускользнуть, ничего никому не объясняя. Но Артур был не из трусливых.
– Сэр Фрэнсис, – сказал он, – нам тоже пора собираться. Спасибо за приятный вечер.
– Куда вы? – спросила Маргарет, так как Фрэнсис не ответил.
– Мы с Пэнни хотим где-нибудь потанцевать.
Оба выжидающе смотрели на Фрэнсиса. Пенелопа, по натуре неразговорчивая, чему-то улыбалась про себя.
Артур сказал, что, наверно, они вернутся поздно, и спросил Маргарет, нельзя ли им взять ключ.
– Я доставлю ее назад в целости и сохранности, – пообещал он Фрэнсису.
Фрэнсис кивнул.
– И отправлю назад в Кембридж как раз к рождеству, – продолжал Артур нарочито покровительственным тоном.
Я решил, что довольно Артуру дразнить Фрэнсиса, и вмешался.
– В Кембридж мы поедем все вместе, – сказал я. – Как и в прошлые годы, мы с Маргарет собираемся провести рождество у моего брата Мартина.
Фрэнсис, к которому снова вернулась уверенность, позвал нас к себе на второй день праздника: они устраивают елку, будут все их дети и внучата, из посторонних – только Мартин с семьей и мы. Взгляд у Артура на мгновение стал просительный. Ему так хотелось, чтобы и его пригласили. Фрэнсис это понял и надменно посмотрел на него, высоко подняв брови. Конечно, Артур был упрям, но тут коса нашла на камень. На этот раз хозяином положения оказался Фрэнсис: он выдержал характер и так и не пригласил Артура. Очень учтиво он сообщил, что через пять минут ему надо уходить.
Неунывающий Артур вскочил.
– Нам тоже пора. Идем, Пэнни. Спасибо за приятный вечер, сэр Фрэнсис.
– Не ждите нас с завтраком, – сказали они Маргарет, – увидимся позже.
Артур попрощался с Фрэнсисом, Пенелопа поцеловала отца. И они вышли. Это была красивая пара, ревниво оберегающая свои секреты, не желающая ничего выдавать постороннему глазу, видно было только, что они веселы, счастливы и радуются жизни.
18. Все хорошо – лишь бы не сглазить!
В то ясное январское утро телефоны в моем служебном кабинете звонили не переставая. Известно ли мне, известно ли вообще кому-нибудь, кто будет новым премьер-министром? Выбывали ли уже кого-нибудь во дворец? Весь Уайтхолл, все лабиринты Казначейства так и гудели. Кое для кого, особенно для новоиспеченных министров, вроде Роджера, от ответа на этот вопрос зависело очень многое. Для двоих-троих – зависело все. Окружение Роджера терялось в догадках. Отставка застала всех врасплох. В качестве кандидатов называли то канцлера Казначейства, то министра внутренних дел. Много рассуждали о высокой нравственности и при этом не щадили чужих репутаций.
После завтрака разнеслась весть, что во дворец вызван Чарльз Лентон. Такого головокружительного взлета не видывали вот уже тридцать с лишком лет. К концу дня лица весьма высокопоставленные начали обнаруживать у Лентона достоинства, которые прежде в глаза никому не бросались. Это был министр среднего ранга; какое-то время после войны он возглавлял министерство, непременным секретарем которого был Гектор Роуз. Ему было пятьдесят пять лет – для премьера маловато. По профессии он был адвокат, и о нем говорили, что после Дизраэли это, пожалуй, будет первый премьер-министр консерватор, не обладающий крупным состоянием. Он был бодр, здоров, скромен, без особых претензий, и в лице у него было что-то свинячье – выручали только мешки под глазами, как отметил некий политический карикатурист, а вслед за ним и модный фотограф.
– Во всяком случае, дорогой Льюис, – заметил Роуз, – можете не опасаться, что он ослепит нас блеском ума и таланта.
Роджер не говорил ничего. Он ждал, чтобы выяснилось, кто теперь пойдет в гору. Тем временем все новые и новые сведения о премьер-министре вспыхивали в политических кругах Лондона, словно лампочки на электронно-счетной машине. К чьему мнению он прислушивается. Где провел последний уик-энд. С кем пил виски в баре накануне вечером.
За три месяца Роджеру и его сторонникам пришлось убедиться в одном: премьер-министр обзавелся наперсником. Само по себе это было неудивительно. Так поступает почти каждый, заняв «первое место» (как иногда называют пост премьер-министра). Куда больше удивились они, узнав, кто этот наперсник. Им оказался Реджи Коллингвуд.
Со стороны казалось, что у этих двух нет ничего общего. Коллингвуд – надменный, необщительный, мрачно-величественный, премьер же – человек компанейский, щеголяющий своей обыденностью, словно его главная забота – как бы не выделиться из толпы мелких чиновников в котелках, что каждый день ездят на службу в метро.
Однако наперсником Лентона стал именно Коллингвуд. И сразу же досужие сплетники начали называть имена министров, к которым Коллингвуд, по всей видимости, благоволил. Все сходились на том, что акции Роджера пошли на понижение.
Это было очень похоже на правду. Я слышал как-то от Кэро, что Коллингвуд никогда не ладил с ее родными. На его взгляд, они были чересчур изысканны, чересчур аристократичны. Коллингвуд и сам проводил немало времени в высшем свете, однако не одобрял его. С Роджером Коллингвуда совсем ничего не связывало. Вряд ли им хоть раз случилось вместе выпить виски. Год назад в Бассете они встретились, как люди малознакомые, и тут же Роджер то ли оказался втянутые в ссору, то ли сам ее затеял.
Скоро, однако, сплетники начали делать ставку на другую лошадку: Монти Кейва вернули в правительство, и он даже получил повышение, стал полномочным министром. Для комментаторов снова наступила горячая пора. Что это? Реверанс в сторону Роджера? Или премьер-министр решил сыграть на противоположных интересах? Или – совсем уж остроумное толкование – он хотел усыпить бдительность левого крыла партии, прежде чем убрать Роджера?
Через несколько дней после назначения Кейва я сидел в парикмахерской на Керзон-стрит, и вдруг кто-то чуть слышно прошептал у меня над ухом:
– Интересно, что-то будет завтра?
Освободившись, я узнал дальнейшие подробности. По слухам, Роджера пригласили на один из сугубо интимных обедов, о которых уже успели пронюхать досужие сплетники вроде моего собеседника; на этих обедах, помимо премьер-министра и Коллингвуда, бывал, как правило, только один-единственный приглашенный, и, поскольку клубов своей партии Коллингвуд не любил, устраивались они в апартаментах Коллингвуда, в одной старомодной гостинице.
– Что-то они ему скажут?
Я не знал. И не знал даже, насколько все это соответствует действительности. Мой собеседник принадлежал к числу сплетников бескорыстных и самозабвенных. И сейчас, идя по залитой солнцем улице, я мрачно думал, что получил сведения не из слишком надежного источника.
Но мой сплетник сказал правду. Мы убедились в этом, когда спустя два дня Кэро позвонила Маргарет и спросила, могут ли они прийти к нам пообедать – без посторонних.
Приехали они очень рано. Солнце еще стояло высоко над парком и ослепило Кэро, когда она уселась напротив окна. Она зажмурилась, расхохоталась и объявила, что ей до смерти хочется выпить, а Роджеру и подавно. Роджер помалкивал, и Кэро, чувствуя себя как дома, завладела разговором. Но Маргарет относилась к ней лучше, чем я, и ее это никак не коробило.
Они уселись рядом на диване, и в комнате вдруг наступила тишина.
– Итак, вы вчера с ними обедали? – спросил я Роджера.
– А иначе зачем бы мы к вам приехали? – воскликнула Кэро.
Роджер сидел в кресле, устремив неподвижный взгляд на картину, висевшую над камином.
– Как же все сошло? – спросил я.
Он пробормотал что-то невнятное, словно через силу.
Я не знал, что и думать. Его не могло смущать присутствие Маргарет. Ему ведь было известно, что она умеет хранить тайну не хуже меня, а то и лучше. Оба они вполне доверяли ей.
Роджер потер ладонями глаза, лоб и виски, словно сгоняя усталость.
– Да не знаю… – протянул он. И вдруг весь подался вперед. – Послушайте, – сказал он, – если бы меня спросили, как сегодня обстоят дела, я бы ответил, что наше дело сделано.
Он сказал это спокойно, рассудительно, чуть недоумевающе. Сказал так, словно не хотел показывать ни нам, ни самому себе, что он счастлив.
– Но это же замечательно! – воскликнула Маргарет.
– Мне как-то не верится, – сказал Роджер.
– Пора поверить, – ласково сказала Кэро.
– Не забывайте, – Роджер говорил медленно, взвешивая слова, – что в верхах перемены происходят быстро. Сейчас я в чести. Но неизвестно, что будет через год. Трудно сказать, как все это обернется. Вспомни, что произошло с твоим дядей, – обратился он к Кэро. – Уж ты-то должна знать, к чему нужно быть готовым. Так же, как и Льюис с Маргарет. Они тоже немало повидали на своем веку. Похоже, что сейчас я достиг вершины. А завтра может начаться спуск. Может быть, уже начался. Нам нельзя об этом забывать.
Как все оптимисты, он предостерегал нас от излишнего оптимизма, чувствуя, что все это относится и к нему самому. Он рассуждал с осторожностью истого мудреца и государственного деятеля, он и старался быть таким, но в глубине души не верил ни одному своему слову. Наперекор напускному недоумению и озабоченности он так и снял счастливой надеждой, больше того – счастьем сбывшихся надежд. Минутами его, видно, охватывало чувство, что он уже совершил все, что задумал. А минутами он явно думал о том, какой следующий шаг ему предстоит сделать и какой затем.
Но самообольщения в нем не чувствовалось, напротив, он словно откинул все претензии и даже как будто сник. Странно, что успех – или предвкушений успеха – мог так подействовать.
Мы долго сидели и пили, прежде чем перейти в столовую. Да, говорил Роджер, о таком приеме он не смел и мечтать. Премьер был очень любезен. Это, конечно, ровно ничего не значит – премьер-министру положено быть любезным. Но он сказал, что Роджер может рассчитывать на его поддержку – а это уже кое-что значит. Что до Коллингвуда, то он изо всех сил старался быть Приветливым; для человека, который обычно не снисходит до приветливости – может, и просто неспособен на нее, – это было более чем неожиданно.