В конце пьесы Коринна появилась в щегольском костюме царицы амазонок; она повелевала не только людьми, но чуть ли не всеми стихиями, как может повелевать женщина, уверенная в своих чарах и еще никогда не любившая; ибо стоит лишь полюбить, чтобы утратить уверенность в себе, вопреки всем дарам природы и судьбы. Но коронованная кокетка и всемогущая фея, которую изображала Коринна, чудесным образом соединяла гнев с шуткой, беззаботность с желанием нравиться, грациозность с деспотичностью и, казалось, царила над судьбою и сердцами; и когда она поднялась на трон, то с мягкой горделивостью улыбнулась своим подданным, призывая их к повиновению. Все вскочили с мест и приветствовали Коринну, как настоящую царицу. Быть может, еще никогда в жизни Коринна не была так далека от страхов и печалей, как в эту минуту; но вдруг она увидела Освальда: он уже не мог совладать с собой и закрыл лицо руками, чтобы не видели его слез. Она растерялась, и не успел упасть занавес, как она спустилась со своего злосчастного трона и бросилась в соседнюю комнату.
Освальд тоже поспешил туда, и, увидев, как он бледен, она до того испугалась, что должна была прислониться к стене, чтобы устоять на ногах.
— Боже мой, Освальд, — спросила она, вся трепеща, — что с вами?
— Я должен сегодня в ночь уехать в Англию, — ответил он. Эти слова вырвались у него непроизвольно, хотя он понимал, что не следовало так сразу сообщать подобное известие его несчастной подруге.
— Нет, не может быть, чтобы вы причинили мне такую боль! — вне себя вскричала она, бросившись к нему. — Разве я это заслужила? Вы возьмете меня с собой?
— Прежде всего уйдем из этой ужасной толпы, — ответил Освальд, — пойдем со мной, Коринна!
Она последовала за ним, шатаясь, отвечая наугад, и, глядя на ее искаженное лицо, все думали, что она внезапно заболела.
Глава третья
Когда они очутились вдвоем в гондоле, Коринна в ужасном смятении сказала лорду Нельвилю:
— Ну что ж! То, что вы сейчас мне сообщили, для меня в тысячу раз страшнее смерти. Так будьте великодушны: бросьте меня в эти волны, чтобы я избавилась от страданий, раздирающих мне сердце. Освальд, сделайте это, найдите в себе мужество, ведь хватило же у вас духу сказать мне правду.
— Если вы скажете еще хоть слово, — ответил Освальд, — я сам брошусь на ваших глазах в канал. Послушайте меня! Подождите, пока мы приедем к вам; тогда вы решите мою и свою участь. Ради бога, успокойтесь!
В голосе Освальда звучало такое отчаяние, что она замолкла; но она так дрожала, что с трудом поднялась по лестнице в свою квартиру. Войдя к себе, она в исступлении принялась срывать с себя украшения. Увидев в таком состоянии Коринну, которая несколько минут назад сияла счастьем, лорд Нельвиль, рыдая, упал на стул.
— Боже правый, Коринна! — воскликнул он. — Неужели я такой зверь? неужели ты так думаешь?
— Нет, — ответила она, — нет! я не могу так думать. Разве изменился ваш взор, который каждый день дарил мне столько счастья? Освальд, вы были солнцем моей жизни, почему же я стала вас бояться, почему не смею поднять на вас глаз и стою перед вами, как перед убийцей? Ах, Освальд, Освальд!
С этими словами она упала на колени, умоляюще глядя на него.
— Что я вижу? — гневно воскликнул он, поднимая ее. — Ты хочешь, чтоб я опозорил себя, ну хорошо! я это сделаю. Мой полк выступает через месяц; я только что получил это известие. Я останусь, но берегись! я останусь, если ты будешь так отчаиваться, я бессилен перед твоим горем, но я не переживу своего бесчестия!
— Я не прошу вас остаться, — ответила Коринна, — но что дурного, если я поеду вместе с вами?
— Мой полк отправляется на острова, и офицерам не разрешается брать с собой жен. В письмах мне сообщили также, что в Англии ходят слухи о нашей связи, — продолжал Освальд. — Об этом писали в газетах, многие уже начали подозревать, кто вы; и ваши родственники, которых подстрекнула леди Эджермон, заявили, что никогда не признают вас. Так дайте же мне время уговорить вашу мачеху, заставить ее сделать все необходимое для вас; но если я приеду с вами и должен буду вас покинуть, не успев вам возвратить ваше имя, вы подвергнетесь самому суровому осуждению, и я не смогу вас защитить.
— Так вы мне во всем отказываете! — воскликнула Коринна и, упав без чувств, так сильно ударилась головой об пол, что брызнула кровь.
При виде этого Освальд отчаянно закричал. Терезина в страшном испуге вбежала в комнату; она постаралась привести свою госпожу в сознание. Когда Коринна пришла в себя, она увидела в зеркале свое бледное, осунувшееся лицо, свои спутанные, запачканные кровью волосы.
— Освальд, — сказала она, — Освальд, не правда ли, не такой я была в тот день, когда вы встретили меня на Капитолии; тогда мою голову украшал венок надежды и славы, теперь же она вся в пыли и в крови; но вы не должны презирать меня за это, ведь вы довели меня до такого состояния. Другие могут презирать меня, но не вы; во имя любви, которую вы мне внушили, вы должны меня пожалеть.
— Замолчи! — воскликнул лорд Нельвиль. — Это уже слишком! — И, сделав знак Терезине удалиться, он обнял Коринну. — Решено! — сказал он. — Я остаюсь: делай со мной все, что пожелаешь. Я перенесу все, что мне суждено Небом, но не покину тебя в таком горе и не повезу тебя в Англию, не создав тебе прочного положения в обществе. Я не допущу, чтобы ты подвергалась оскорблениям высокомерной женщины. Я остаюсь, да, остаюсь, я не в силах тебя покинуть!
Слова Освальда заставили Коринну одуматься, но повергли ее в еще большее отчаяние. Она поняла, какую ответственность берет на себя, и, опустив голову, надолго замолчала.
— Скажи что-нибудь, дорогая! — молил Освальд. — Дай мне услышать твой голос: только он может поддержать меня, я хочу слушаться только его.
— Нет! — ответила Коринна. — Нет! Вы уедете, так нужно!
И потоки слез, полившиеся из ее глаз, возвестили о ее покорности судьбе.
— Мой друг! — вскричал лорд Нельвиль. — Я беру в свидетели твоего отца, чей портрет висит перед нами, а ведь ты знаешь, как священно для меня имя отца! Я беру его в свидетели того, что моя жизнь принадлежит тебе, и я готов все сделать ради твоего счастья. Когда я возвращусь с островов, я постараюсь вернуть тебе родину и восстановить имя и положение в обществе, на которые ты имеешь право. Если же мне это не удастся, я приеду обратно в Италию, чтобы жить и умереть у твоих ног.
— Увы! — прервала его Коринна. — На войне вам угрожает опасность…
— Не бойся! — возразил Освальд. — Я уцелею, но, если даже я, безвестный смертный, и погибну, память обо мне будет жить в твоем сердце, и всякий раз, как при тебе произнесут мое имя, глаза твои увлажнятся слезами, не правда ли, Коринна? Ты скажешь: «Я знала его, он меня любил».
— Ах, оставь меня, оставь меня! — вскричала она. — Тебя обманывает мое наружное спокойствие. А завтра, быть может, когда взойдет солнце и я скажу себе: «Я его больше не увижу! Я его больше не увижу!» — я прощусь с жизнью, и это будет счастьем для меня.
— Почему, — воскликнул лорд Нельвиль, — почему, Коринна, ты так боишься, что больше не увидишь меня? Неужто для тебя ничего не значит моя торжественная клятва навек соединиться с тобой? неужто ты в ней сомневаешься?
— Нет, — ответила Коринна, — я слишком уважаю вас, чтобы вам не верить; мне было бы еще тяжелее перестать восхищаться вами, чем потерять любовь к вам. Я считаю вас земным ангелом с чистейшей и благороднейшей душой; я не только во власти вашего обаяния, я восторгаюсь вами, ибо еще никому не было присуще столько добродетелей, и все они отражаются в вашем взоре; нет, я и не думаю сомневаться в ваших клятвах. Я навеки бежала бы от людей, они внушали бы мне ужас, если бы лорд Нельвиль мог обманывать; но в разлуке бог весть что может с вами случиться, и это ужасное слово «прости!»…
— Никогда, — перебил он, — никогда Освальд не скажет тебе последнее «прости»; он скажет его лишь на смертном одре.
Он был так взволнован, произнося эти слова, что Коринна, испугавшись, как бы волнение не повредило его здоровью, постаралась взять себя в руки, хотя она больше него нуждалась в сочувствии.
Они стали говорить о его отъезде, столь тягостном для обоих, о том, как наладить переписку, и об их будущей встрече. Они решили, что он будет в отсутствии около года. Освальд был уверен, что военная экспедиция дольше не продлится. В их распоряжении оставалось еще несколько часов, и Коринна надеялась, что найдет в себе силы сохранять спокойствие. Но когда Освальд сказал ей, что гондола приедет за ним в три часа утра, она взглянула на часы и, увидав, что эта минута уже близится, задрожала всем телом; если бы ей предстояло взойти на эшафот, она едва ли испытала бы больший ужас. Казалось, Освальд готов был ежеминутно отказаться от своего решения, и он так терзался, что у Коринны, которая привыкла видеть его неизменно сдержанным, надрывалось сердце. Бедная Коринна! она его утешала, хотя сама была бесконечно несчастнее его!
— Послушайте, — сказала она лорду Нельвилю, — когда вы приедете в Лондон, легкомысленные люди будут вам говорить, что любовные клятвы — это не брачные узы; что все англичане влюблялись в итальянок, когда совершали путешествие по их стране, и забывали их, вернувшись на родину; что несколько месяцев счастья ни к чему не обязывают ни тех, кто его получает, ни тех, кто его дает, и, хотя некоторое время вы находили удовольствие в обществе иностранки, это не должно повлиять на вашу дальнейшую жизнь. С точки зрения света они, пожалуй, и правы; но вы-то знаете мое сердце, которое принадлежит вам, знаете, как я вас люблю, и неужто вы станете прибегать к софизмам, доказывая себе, что наносите мне легко излечимую рану? неужто вольные и грубые шутки мужчин настроят вас на легкомысленный лад и ваша рука не задрожит, вонзая кинжал в мою грудь?
— Ах, что ты мне говоришь? — вскричал лорд Нельвиль. — Поверь, я буду страдать в разлуке не меньше твоего! Где я обрету такое счастье, каким я наслаждался с тобой? Может ли кто-нибудь на свете понять меня так, как поняла меня ты? Только ты одна, Коринна, способна так любить и только к тебе можно питать такую любовь: ни с одной женщиной, кроме тебя, Коринна, у меня не будет такой душевной гармонии, столь глубокого взаимного понимания! Твой друг — не легкомысленный человек, ты это знаешь! Он серьезно смотрит на жизнь. Неужто он только для тебя изменил свою натуру?