Сцена 1
Площадь в Риме. Входят Менений и два народных трибуна – Сициний и Брут.
Менений. Авгур мне предсказал – к вечеру будут вести.
Брут. Хорошие или плохие?
Менений. Простонародью придутся не по нраву: оно Марция не любит.
Сициний. Природа учит земную тварь знать и любить тех, кто ей друг.
Менений. А скажите-ка, волк кого любит?
Сициний. Ягненка.
Менений. Да, ягнятину волк любит. Вот так и несытое плебейство не прочь бы сожрать благородного Марция.
Брут. Ну, этот ягненок чистым медведем ревет.
Менений. Нет, этот медведь, как чистый ягненок, живет. Вот вы оба уже люди старые; ответьте мне на один вопрос.
Оба трибуна. Изволь.
Менений. Назовите мне такой грех, такой порок, какими Марций не был бы нищ, а вы не обиловали бы?
Брут. Да он во всех пороках и грехах повинен.
Сициний. Особенно в гордости.
Брут. И всех переплюнул бахвальством.
Менений. Бахвальством? Странно это слышать. А знаете вы оба, как о вас судят здесь в городе – то есть как мы, люди знатные, судим?
Оба трибуна. Как же вы о нас судите?
Менений. Вот вы о гордости упомянули – а сами не рассердитесь?
Оба трибуна. Да уж говори, говори, почтенный.
Менений. А и рассердитесь, так горе небольшое: ведь чашу вашего терпения любой пустяк-воробышек способен опрокинуть. Что ж, опрокидывайтесь, злобьтесь на здоровье, раз вам это здорово. Вы обвиняете Марция в гордости?
Брут. Не мы одни.
Менений. Знаю, что вы одни – упряжка квелая; пособников многих имеете, а иначе сирые из вас были бы деятели. Силенка у вас у одних-то сиротская. На гордость чью-то жалуетесь. Ох, если б могли вы повернуть зрачки свои к затылку и обозреть драгоценную внутренность вашу! Если б только могли вы!
Брут. И что бы тогда?
Менений. А тогда бы обнаружили вы пару никчемных, спесивых, склочных, скандальных должностных дураков, каких поискать в Риме.
Сициний. А ты что за птица, Менений, тоже всем известно.
Менений. Всем известно, что я шутник-причудник и не любитель разбавлять крепкое вино хоть каплею тибрской воды. И не любитель отказывать жалобщику – и в этом видят изъян мой, а также и в том, что поспешен бываю и вспыльчив, и знакомей мне глухие зады ночи, чем рассветные ланиты утра. Что у меня на уме, то и на языке, и зла на людей не держу, расходую тут же в словах. Таких государственных мужей, как вы, не величаю мудрыми законодателями, и если от питья, каким потчуете меня, во рту кисло, то морщусь откровенно. Когда слышу в речах ваших всякие «зане» и «поелику», сбивающие с панталыку, то не хвалю вас за такое спотыкливо-ослиное ораторство. И хотя оспаривать не стану, что возраст ваш серьезный и года у вас почтенные, но обличу в постыдной лжи того, кто скажет, что у вас и лица почтенные. И если все это читается на карте моего микрокосма, то я «птица», по-вашему? А если всем известно, что я за птица, то какую тут зловредность могут высмотреть ваши закисшие органы зрения?
Брут. Ну, ну, ну, знаем мы тебя.
Менений. Вы ни меня и ни себя и ни шута не знаете. Вам одно надо – чтоб голытьба перед вами шапки ломала в поклонах. Вы целое утро погожее тратите на разбор трехгрошовой ругни между лотошницей и продавцом затычек, и еще на завтра назначаете дослушиванье. А случится разбирательство серьезнее и схватит вдруг у вас живот, то корчите гримасы, точно актеры в пантомиме, теряете последний свой терпеж и, убегая на истошно затребованный горшок, вырявкиваете решение, еще только запутывающее тяжбу. Вся уладка дела к тому сводится у вас, что обоих тяжущихся честите подлецами. Славные из вас миротворцы!
Брут. Все знают, что насмешничать в хмельном застолье тебе сподручней, чем державные дела решать на Капитолии.
Менений. Тут и степенный жрец станет насмешником, когда посталкивается с такими умницами, как вы. Самые мудрые ваши суждения не стоят того, чтоб, изрекая их, вам разевать свои брадатые уста, а ваши бороды со всем их волосом не годны даже и в подушку под портняжий зад или во вьючное ослиное седло. А еще обидно вам, что Марций горд; да он в любой базарный день дороже стоит всех ваших прародителей и предков со времен потопа, даже если лучшие из них, возможно, были потомственными палачами. Желаю здравствовать вашим милостям. А то как бы не подхватил я скотскую чуму от разговоров с вами – пастухами плебейского стада. Так что уж не смею вас удерживать. (Брут и Сициний отходят в сторону.)
Входят Волумния, Виргилия и Валерия.
Привет госпожам моим, столь же прекрасным, сколь благородным, – а сама Луна, спустясь на землю, не превзошла бы вас благородством. Куда путь правите так спешно?
Волумния. Достойнейший Менений, мы спешим встречать моего мальчика, моего Марция. (Спутницам.) Идемте скорей, ради Юноны.
Менений. Что? Марций возвращается?
Волумния. Да, и проявив себя отважно и победоносно.
Менений. Ура! Лови, Юпитер, мою шапку – и спасибо тебе, боже! Неужто уже возвращается?
Виргилия и Валерия. Правда, правда.
Волумния. Вот письмо от него. И сенату прислал письмо, и жене тоже. По-моему, и тебя дома ждет письмо.
Менений. Ну, вечером весь дом мой ходуном пойдет от пированья. Мне письмо!
Виргилия. Да, да. Я сама его видела.
Менений. Письмо прислал! Прислал мне на семь лет здоровья – теперь семь лет чихать я буду на врачей. В сравнении с этим хранительным письмом самый лучший рецепт из Галена – коновальская и знахарская ерунда. А он не ранен? Он всякий раз возвращается раненый.
Виргилия. Ах, нет, нет, нет.
Волумния. Да, он ранен; и я благодарю богов за то.
Менений. И я тоже, если раны не слишком тяжелые. Они его красят. Возвращается с победою в кармане!
Волумния. С победой на челе, Менений. Третий раз приходит он домой в дубовом венке.
Менений. Уж верно, задал перца самому Авфидию?
Волумния. Тит Ларций пишет, что мой сын сразился с Авфидием, но тому удалось уйти.
Менений. И счастье его, что ушел. А то бы Марций так его разделал, так бы разавфидил, что не захотел бы я быть на его месте за все сундуки кориольские со всем их золотом. А сенату сообщено это?
Волумния (спутницам). Идемте же. (Менению.) Да, да! В сенат пришла реляция от полководца, от Коминия, и там виновником всей победы назван сын. Он в этом походе вдвойне превзошел свои прошлые подвиги.
Валерия. И правда, о нем рассказывают чудеса.
Менений. Вот видите – чудеса! И будьте уверены, все так и есть.
Виргилия. Дай-то боги!
Волумния. Да уж дали, дали!
Менений. Клянусь, все так и есть. Куда он ранен? (Трибунам.) Храни Юпитер вас, почтенные! Марций возвращается, умножив причины для гордости. – Куда он ранен?
Волумния. В плечо и в руку левую. Какие шрамищи сможет народу показать, когда выставит себя в консулы! А в первую свою войну, отражая Тарквиния, он семь ранений получил.
Менений. И в шею, не забудь, а в бедро два – всего девять, по-моему.
Волумния. У него двадцать пять ранений, не считая нынешних.
Менений. Теперь уж двадцать семь. И каждая рана – могила врагу. (За сценой возгласы и трубы.) Слышите? Это боевые трубы!
Волумния
Они вещают Марция приход.
Пред ним – клич труб; за ним – плач побежденных.
Разит тяжелая его рука
Мечом, как смерть косой, – наверняка.
Торжественные трубы. Входят полководец Коминий и Тит Ларций; между ними идет увенчанный дубовым венком Кориолан. В триумфальном шествии участвуют военачальники, воины и глашатай.
Глашатай
Знай, Рим, что Марций дрался в Кориолах
Один супротив города всего
И славу тем добыл себе и третье
Имя почетное – Кориолан.
Добро пожаловать, Кориолан!
Трубы.
Все
Добро пожаловать, Кориолан!
Кориолан
Довольно. Этот шум не по душе мне.
Прошу вас.
Коминий
Вот и матушка твоя!
Кориолан
Ты за меня молила всех богов!
Опускается на колени.
Волумния
Нет, нет, вставай с колен, мой храбрый воин,
Мой милый Марций, мой достойный Кай.
И третье имя новое прибавлю,
Заслуженное подвигом твоим –
Кориолан, не так ли? – Но гляди –
Жена твоя!
Кориолан
О ласковая, здравствуй,
Молчальница моя! Ты что же плачешь?
А если бы вернулся я в гробу,
Тогда смеялась бы? О, дорогая,
Оставь лить слезы вдовам кориольским
И матерям.
Менений
Да увенчает Марс
Тебя!
Кориолан
Ты жив еще?
(Валерии.)
Прости, не первой
Приветствую, чистейшая, тебя.
Волумния
Куда и повернуться, я не знаю.
Добро пожаловать, Коминий! Всем вам –
Добро пожаловать!
Менений
Сто тысяч раз
Добро пожаловать! И плакать тянет,
И радостно смеяться. Мне и грустно,
И весело. Добро пожаловать!
Будь прокляты все, кто тебе не рад!
Вы – трое воинов, которых должно
Боготворить. И все же есть у нас
Кислицы старые – им не привить уж
Любви к вам. Но еще раз повторю –
Добро пожаловать, герои наши!
Крапива есть крапива, от глупцов
Чего ждать, кроме глупости.
Коминий
Ты прав,
Как и всегда.
Кориолан
Все тот же ты, Менений.
Глашатай
Дорогу воинам!
Кориолан
Дай руку, мать.
И ты, жена. Я, прежде чем домой,
Пойду отдам сенату благодарность
За встречу, за особенный почет.
Волумния
Я дожила до исполненья всех
Моих желаний, всех мечтаний. Только
Еще одно осталось. Рим никак
Тебе в нем не откажет.
Кориолан
Знаешь, мама,
Милей мне быть по-своему слугой,
Чем править не по-своему.
Коминий
Вперед,
На Капитолий!
Трубы и рожки. Торжественное шествие удаляется. Оставшиеся Брут и Сициний выходят вперед.
Брут
Лишь о нем и речь.
Чтоб разглядеть его, вооружились
Очками потускнелые глаза.
Младенец пусть от плача посинел,
Но нянька восхищенно заболталась,
Не слышит. Лучший свой платок-дерюжку
На шею закопченную надев,
Карабкается на стену кухарка.
Забив проемы окон, оседлав
Коньки домов и запрудивши кровли,
Везде густеет самый разный люд,
Но, как один, все пялятся. И даже
Всегда затворничавшие жрецы,
Пыхтя, протискиваются в народе.
С лиц покрывала убраны у дам,
И солнце бело-алые их щеки
Сжигает поцелуями. Такое
Творится, словно он не человек,
А мощный и красивый бог, хитро
Вошедший в тело своего любимца.
Сициний
Он с ходу станет консулом.
Брут
Тогда
Бай-баюшки-баю трибунство наше.
Сициний
Не сможет он гордыню обуздать
Свою надолго, потеряет вскоре
Сторонников.
Брут
Тем утешаюсь я.
Сициний
Народ наш подопечный – простолюдье,
К нему питающее неприязнь, –
Дай только повод, тотчас позабудет
Его заслуги новые. А повод
Уж он-то даст им.
Брут
Клялся он при мне,
Что, в консулы к избранью выставляясь,
Не станет облачаться ни за что
В потертую, смиренную одежду,
На рыночную площадь выходить
И, как ведется, раны обнажать
При всем народе, пред людьми простыми,
Чесночные их клянча голоса.
Сициний
Да, слышал я.
Брут
Он именно сказал,
Что и не выставится, разве только
Патриции упросят.
Сициний
Вот бы так
И вел себя он.
Брут
Так он и поступит.
Сициний
И тем себя погубит навсегда.
Брут
Что ж, иль ему конец, иль нашей власти.
Напомнить надо людям, что не терпит
Он их и не считает за людей;
Что, рот зажав защитникам народа,
Его он хочет вольностей лишить,
В скотину, в мулов обратить покорных
И, как верблюдов вьючных на войне,
Кормить соломой, если тащат груз,
И палкой – если падают под грузом.
Сициний
Да, да, напомнить – именно тогда,
Когда его надменная горячность
Плебеев наших снова оскорбит.
А распалить его так же нетрудно,
Как натравить собаку на овец.
Он вспыхнет – и мгновенно подожжет
Народной ненависти сухотравье,
И в этом лютом пламени навек
Обуглится.
Входит гонец.
Брут
Ты что – за нами послан?
Гонец
Зовут на Капитолий. Не иначе
Как Марцию быть консулом. Он шел,
И на него теснились поглядеть
Глухонемые, а слепцы – послушать
Хоть голос. Дамы, девушки его
Платочками своими забросали
И лентами. Степенные матроны
Перчатками кидались, сняв с руки.
Патриции склонялись перед ним,
Как перед статуей Юпитера,
А простолюдье шапками и криком
Устраивало град и гром. Я в жизни
Подобного не видел.
Брут
Что ж, идем
На Капитолий – наблюдать и слушать,
И в сердце замысел растить.
Сициний
Идем.
Уходят.
Сцена 2
Капитолий. Римский сенат. Входят два служителя, раскладывают подушки на сенаторских сиденьях.
Первый служитель. Быстрей, быстрей – сейчас придут. Сколько у нас кандидатов на консульство?
Второй служитель. Говорили, что трое. Но все считают, выбран будет Кориолан.
Первый служитель. Отважный человек, но страшно гордый и не любит простого народа.
Второй служитель. Да ведь сколько уж больших людей льстило народу, а народ ничуть их не любил. И скольких любил народ, сам не зная за что. А раз любит ни за что, то и ненавидеть может без причин. Так что если Кориолану все равно, любят они его или же ненавидят, то, стало быть, он их натуру знает, а действует нескрыто по своей благородной беззаботности.
Первый служитель. Будь ему все равно, любят его или нет, он бы равнодушно не стремился делать им ни худа, ни добра. А он ищет их ненависти с таким усердием, что они даже не поспевают отвечать ему этой ненавистью; он прямо всеми силами старается показать, что он им враг. Вот он лестью гнушается, – а ведь так упорно вызывать к себе вражду и неприязнь народа ничуть не лучше, чем лестью вызывать народную любовь.
Второй служитель. У него перед отчизной доблестные заслуги; и возвышенье шло у него труднее, чем у тех ловкачей гибкоспинных, что ничем больше, как умильными поклонами, втерлись в уваженье и народную хвалу. Но славные дела Кориолана у всех перед глазами, запечатлены во всех сердцах, – и замолчать эти дела, не признать их подвигами было бы черной неблагодарностью, а оболгать их значило бы предстать злобными лжецами и вызвать всеобщий упрек и укор.
Первый служитель. Что тут говорить, человек он достойный. Сенаторы идут – давай-ка мы отсюда.
Трубы. Предшествуемые ликторами, входят патриции и народные трибуны, Кориолан, Менений, консул Коминий. Сенаторы садятся на свои места, Сициний и Брут – на свои. Кориолан садится не сразу.
Менений
О вольсках решено. За Титом Ларцием
Послали. Остается наградить
Того, кто за отчизну постоял
С такой отвагой. Для того мы снова,
Отцы-сенаторы, и собрались.
Давайте же попросим сообща
Нашего консула и полководца
Нам доложить о труженике битв,
О Кае Марции Кориолане,
Кому мы здесь намерены воздать
По делу и заслуге.
Первый сенатор
Говори
И ничего не упускай, Коминий,
Гонясь за краткостью. Уж лучше пусть
Не сможет досягнуть до высоты
Его заслуг державная награда.
(Трибунам.)
Вас просим благосклоннейше внимать
И поддержать затем перед народом.
Сициний
Нас всех соединил приятный долг.
Мы будем рады подвиг возвеличить.
Брут
Тем радостнее это будет нам,
Если теперь народ в его глазах
Ценнее стал, чем раньше.
Менений
Полно, полно.
Зачем об этом? Так угодно вам
Коминия послушать?
Брут
Да, угодно.
Но предостережение мое
Уместно.
Менений
Любит, любит он народ ваш,
Но спать не ляжет с ним в одну постель.
Коминий, говори.
Кориолан встает и хочет уйти.
Нет, оставайся.
Первый сенатор
Сиди, Кориолан. Чего смущаться?
Ты заслужил.
Кориолан
Прощения прошу,
Но лучше б не иметь почетных ран,
Чем слушать, как получены.
Брут
Надеюсь,
Что встал ты с места не от слов моих.
Кориолан
Нет, – хоть и часто ухожу от слов,
Когда бессильны гнать меня удары.
Не льстил ты мне, а значит, не обидел.
Народ же я ценю, как он того
Достоин…
Менений
Да садись.
Кориолан
Скорей на солнце
Во время боя лягу и рабу
Дам в голове чесать, чем буду слушать,
Как огромадятся здесь пустяки,
Мной деланные.
Уходит.
Менений
Вожаки народа!
Ну, как он может вашей льстить плебейской
Плодучей мелюзге, где не сыскать
Двух стоящих из тысячи, – когда он
Всего себя подставить рад мечам,
Но и одно хвалам подставить ухо
Никак не хочет? Приступай, Коминий.
Коминий
Громовый голос требуется мне,
Чтоб описать дела Кориолана.
И если выше и достойней нет
На свете добродетели, чем доблесть,
То нету в мире равного тому,
О ком я речь веду. Когда Тарквиний
На нас пошел, чтоб Рим себе вернуть,
Шестнадцать было лет Кориолану,
И несравненно отличился он.
Тогдашний консул, что теперь средь нас
Присутствует, сам видел этот подвиг.
Герой наш безбородый пред собою,
Как богатырша-амазонка, гнал
Врагов щетиннощеких; над упавшим
Встав римлянином, защитил его,
Убив троих. И сам Тарквиний был
Его ударом на колени брошен.
В тот день он роль не женскую играл,
Его годам приличную, а лучшим
Мужчиной был в бою, и потому
Венчан венком дубовым. Школьный возраст
Омужествив, он рос, как океан
В приливный час. И первым был бойцом
Он с той поры в семнадцати сраженьях.
А в Кориолах и у Кориол
Свершил такое, что и слов не хватит:
Остановил бегущих, поселил
Отвагу в трусах доблестным примером.
Как водоросли килем корабля,
Так он взрезал и гнул людские гущи,
И падал меч, как смертное клеймо.
Одет корой кровавой, шел вперед
Он под сплошные вопли умиравших.
Один вошел в ворота Кориол
И, затаврив их алым знаком рока,
Прочь вырвался – и, с быстрою подкрепой,
Ударил вновь, и город поразил,
Как поражает грозная планета.
И победил. Но дальней битвы шум
Дошел до уха чуткого, и тут же
Воспрянул дух и мускулы взбодрил
Усталые – и в новый бой, дымясь
Багряным паром, руша вражьи жизни
И не остановясь передохнуть,
Пока и в поле мы не победили.
Менений
Вот это человек!
Первый сенатор
Достоин чести,
Которую мы оказать хотим.
Коминий
Трофеи он отверг. Как на дерьмо,
Взглянул на драгоценную добычу.
Он меньше взял, чем дал бы нищий скряга.
Дела его – наградой для него.
Иной не просит.
Менений
Благороден он.
Позвать его.
Первый сенатор
Позвать Кориолана.
Служитель
Вот он идет.
Входит Кориолан.
Менений
Кориолан, тебя
Сенат возводит в консулы.
Кориолан
Всегда
Своею жизнью рад служить сенату.
Менений
И надлежит одно тебе еще –
Пойти к народу.
Кориолан
Я прошу – увольте
От этого. Непереносно мне
В смиренной тоге, раны обнажив,
Канючить голоса за эти раны.
Сициний
Народ желает проголосовать.
Обычая нарушить не позволит
Он ни на йоту.
Менений
Ты уж не дразни их
И сан прими по форме, как и все
Былые консулы.
Кориолан
Мне будет стыдно
Играть просительную роль. Пора
Отнять забаву эту у народа.
Брут
(Сицинию)
Ты слышал?
Кориолан
Не краснея, как смогу
Бахвалиться: свершил, мол, то и это, –
Не прятать, а показывать раненья
Давно зажившие, как будто я
Их получил, чтоб ими уплатить
За голоса?
Менений
Ты уж не упирайся.
Народные трибуны! Просим вас
Ходатаями быть перед народом.
А доблестному консулу хвала
И слава!
Сенаторы
Многая хвала и слава
Кориолану!
Торжественные трубы. Все уходят, кроме Сициния и Брута.
Брут
Вот как он намерен
С народом обращаться.
Сициний
Надо людям
Скорей уразуметь, что голоса,
Кориолану отданные, только
Усугубят презрение его.
Брут
Идем же, все передадим народу.
Он ждет на площади.
Уходят.
Сцена 3
Римский форум (рыночная площадь). Входят семь или восемь горожан.
Первый горожанин. Раз он голоса наши запросит, то отказать мы не можем.
Второй горожанин. Можем, ежели не захотим его.
Третий горожанин. Не захотеть мы властны, да только власть эта была б неправая. Когда поведает он нам свои дела и покажет раны, то мы в их бессловесные уста свой язык должны вложить и за них сказать. Уж если он нам благородные свои подвиги обскажет, то и мы по-благородному должны его одобрить. Неблагодарность – свойство зверя, и народу проявить ее значило бы проявить звериность, а как мы часть народа, то и сами, стало быть, озвероватеем.
Первый горожанин. А нелюдьми прослыть проще простого. Еще когда из-за зерна мы бунтовали, он сам нас тут же обозвал пестроголовою толпищей-чудищем.
Третий горожанин. Нас многие так обзывают; и не потому, что у нас головы у кого черная, у кого бурая, у кого рыжая, у кого лысая, а потому, что мозги наши очень уж разных мастей. Вот право слово, соберись они в один даже череп, и крылья получи, и согласись все лететь напрямик в одну сторону, так все равно бы разлетелись на запад, восток, север, юг – по всем по тридцати двум направленьям компаса.
Второй горожанин. Ты так считаешь? А в какую бы, по-твоему, сторону полетели мои мозги?
Третий горожанин. Ну, твои нескоро с места стронешь: они намертво застряли в дубовой башке. Но уж если высвободятся, полетят, то на юг.
Второй горожанин. Это зачем же туда?
Третий горожанин. Чтоб размягчиться и растечься там в тумане южном; а когда растворятся они на три четверти в гнилых росах, то остальная четверть, сжалясь, вернется к тебе – а то, безмозглый, и жены себе не сыщешь.
Второй горожанин. Вечно ты со своими шутками. Ну, ну, балагурь, балагурь.
Третий горожанин. Значит, решено – отдадим ему все голоса? А и не все, так большинство за ним. Эх, повернись бы он сердцем к народу, не было бы человека достойней. (ВходятКориоланв одежде смирения иМенений.) Вон он идет в тоге смирения. Гляди, как посмирнел. Мы не всем скопом, а по одному, по двое, по трое проходить будем мимо него. Пусть просит людей по отдельности, чтоб каждому досталась почесть просьбы и прямой отдачи голоса. Давайте все за мной – я научу, как проходить.
Все. Ладно, учи.
Горожане уходят.
Менений
Нет, сударь, ты неправ. Обычай этот
Блюли достойнейшие из мужей.
Кориолан
Что ж говорить мне надо? «Я прошу вас…»
Не поворачивается язык.
«Вот мои раны. Погляди, почтенный!
Служа отчизне, я их получил,
Когда ваш брат вопил и убегал
От грохота своих же барабанов».
Менений
Нельзя об этом! Попроси их, пусть
Не забывают о твоих заслугах.
Кориолан
Просить? Проклятье! Да пускай забудут,
Как забывают проповедь жрецов,
Напрасно к ним взывающих.
Менений
Погубишь
Ты все. Я ухожу. Молю тебя,
Любезней с ними будь.
Уходит.
Кориолан
Сперва пускай
Вычистят зубы и лицо умоют.
Входят трое горожан.
Идет тройка гнедых… Почтеннейшие,
Вам ведомо, зачем я здесь стою.
Третий горожанин. Твоя цель нам ведома. А скажи нам, что тебя сюда толкнуло?
Кориолан. Моя заслуга.
Второй горожанин. Заслуга?
Кориолан. Да, заслуга, а вовсе не мое желание.
Третий горожанин. Почему ж не желание?
Кориолан. Потому что сроду не желал я просить подаянья у нищих.
Третий горожанин. Ты знай – раз мы тебе даем, то надеемся на прибыль от тебя.
Кориолан. В какую ж вы цену поставили консульство?
Первый горожанин. Цена – учтивая твоя просьба.
Кориолан. Вот и прошу учтиво консульства. Имею раны и покажу их тебе как-нибудь наедине. – Прошу и твой уважаемый голос. Что скажешь?
Второй горожанин. Даю его тебе, достойный господин.
Кориолан. Ну вот и сладились. Уже два уважаемых голоса выклянчил. Подаянье получено. Будьте здоровы.
Третий горожанин. Однако ж это странно.
Второй горожанин. Если бы мне заново решать… Да уж ладно.
Горожане уходят. Входят двое других.
Кориолан. Прошу вас, если мое консульство с голосами вашими не вразнобой, то вот он я – в предписанной обычаем одежде.
Четвертый горожанин. Ты заслужил у Рима славу и добрую, и недобрую.
Кориолан. Раскрой свою загадку.
Четвертый горожанин. Ты – бич для недруга отчизны и плеть для друга ее. Нелюб тебе простой народ.
Кориолан. Вам бы тем выше меня ставить, что не дарю своей любовью всех и каждого. Ладно же, начну льстить своему названому братцу-народу, чтоб ценил меня дороже. У ваших умников лесть почитается достоинством, и раз уж им важней, чтоб я отдавал им поклоны, чем душу, то стану фальшиво-чарующе кланяться и ломать перед ними шапку – то есть ломать угодливого дурака на манер их площадных любимцев и на услажденье всех желающих. Итак, препокорнейше прошу у вас консульства.
Пятый горожанин. В надежде, что будешь нам другом, даем тебе дружески свои голоса.
Четвертый горожанин. В боях за отчизну ты получил немало ран.
Кориолан. Верь в это и так, без показа. Благодарю за ваши голоса и не смею вас дольше удерживать.
Оба горожанина. Боги да пошлют тебе радость!
Уходят.
Кориолан
О сладостные голоса!
Лучше б я умер, лучше бы не жил,
Чем клянчить то, что делом заслужил.
Зачем в дерюжной тоге здесь торчу я
И милости у вахлачья ищу я,
Ненужной мне? Обычай так велит.
Но не сметай мы пыли с древних плит,
Не обновляй обычаев, давно бы
Всю правду скрыли мусора сугробы,
Ошибок горы… Сколько сраму снесть
Приходится за высший сан и честь.
Не бросить ли? Но я на полпути.
Уж дотерпеть и до конца дойти.
Входят еще трое горожан.
Еще вон голоса идут.
Подайте голоса! За них я дрался,
Не ел, не спал, ранений получил
Две с лишним дюжины, понюхал боя
Раз восемнадцать. Совершил то, се.
Подайте ваши голоса! Хочу я
Быть консулом. Подайте голоса!
Шестой горожанин. Он сражался доблестно, и всякий честный человек обязан отдать ему голос.
Седьмой горожанин. Вот и пускай будет консулом. Да пошлют ему боги радость и да сделают его добрым другом народа.
Все трое горожан
Да будет так, и бог тебя храни,
Доблестный консул.
Уходят.
Кориолан
О замечательные голоса!
Входят Менений с Брутом и Сицинием.
Менений
Ты выстоял положенное время.
Голос народа – твой. Подтверждено
Трибунами. Осталось облачиться
В одежду консульскую и в сенат
Пожаловать.
Кориолан
Уж это позади?
Сициний
Обычай просьбы выполнен тобою.
Народ тебя одобрил и придет
На Капитолий подтвердить избранье.
Кориолан
На Капитолий?
Сициний
Да, Кориолан.
Кориолан
И я уже могу сменить одежду?
Сициний
Да, можешь.
Кориолан
И немедленно сменю.
И, став опять собой, пойду к сенату.
Менений
И я с тобой. А вы?
Брут
Мы подождем
Народа здесь.
Сициний
До скорого свиданья.
Кориолан и Менений уходят.
Добился все-таки он своего
И радуется, вижу.
Брут
Как надменно
Урок смиренья отстоял он свой.
А не разубедить ли нам народ?
Входят плебеи.
Сициний
Ну что, избрали вы его?
Первый горожанин
Избрали,
Отдали голоса.
Брут
Ох, дай-то боги,
Чтоб вашу оправдать он смог любовь.
Второй горожанин
Дай боги. Но осмелюсь я заметить –
Он насмехался, голоса прося.
Третий горожанин
Да, да. Над нами издевался прямо.
Первый горожанин
Нет, просто такова его повадка.
Второй горожанин
Заметили мы все, кроме тебя,
Его пренебреженье. Полагалось
Ему пред нами раны обнажить,
Полученные в битвах за отчизну.
Сициний
И он, конечно, вам их показал.
Горожане
Нет, никому!
Третий горожанин
Покажет как-нибудь,
Мол, с глазу на глаз. Дряхлый, мол, обычай
Без наших голосов не позволяет
Стать консулом. «А я хочу им стать.
Поэтому подайте голоса», –
Сказал, глумливо кланяясь. Когда ж мы
Их дали, то услышали: «Спасибо
За ваши сладостные голоса.
Будьте здоровы. Не держу вас дольше».
Ну, не насмешка это?
Сициний
Или вы
Слепцы, что не увидели издевки,
Иль по-ребячьи добры чересчур.
Брут
Неужто не могли ему сказать вы,
Как вас учили? Раньше ведь, когда
Он власти не имел, а был всего лишь
Незначащим слугою государства,
Он вечно был врагом вам, выступал
Противу вольностей и прав плебейства.
Что, если, мощным консулом, теперь он
Все тот же будет вам заклятый враг?
Тогда ведь станут ваши голоса
Для вас проклятьем. Вы б ему сказали,
Что, поелику подвиги его
Зовут его на консульство, он должен
По-благородному, о голосах
О ваших помня, обратить в любовь
Свою былую злобу.
Сициний
Вас учили
Проверить этим способом его –
И либо вырвать обещанье дружбы,
Либо же вызвать ярость в злой душе,
Что обуздания ни в чем не терпит;
А разъярив, воспользоваться этим
И не избирать.
Брут
Вы ж видите, что он
Открыто насмехается над вами
Теперь, когда имеет в вас нужду, –
А получив над вами полновластье,
Не станет ли презрением давить?
То ль вы трусливы, то ли не способны
Здраворассудно голос подавать.
Не вы ль отказывали прежде многим,
Кто истово просил? А он глумится,
И вы ему даете голоса?
Третий горожанин
Еще избранье не подтверждено.
Еще мы можем отказать.
Второй горожанин
Откажем.
Я наберу отказчиков пятьсот.
Первый горожанин
А я поболе тыщи. И в придачу
Еще друзья их будут.
Брут
Так идите
И растолкуйте всем этим друзьям,
Что новый консул отберет у них
Все вольности и в несвоеголосых
Оборотит собак, которых держат,
Чтоб лаяли, но и за лай же бьют.
Сициний
Пусть соберется люд и, рассудив
По-умному, не подтвердит избранья.
На спесь его сошлитесь, на вражду
К вам застарелую. И упирайте
На то, с каким презреньем он стоял
В смиренной тоге, и с какой насмешкой
Просил о ваших голосах. Но, дескать,
Любя его за подвиги его,
Вы словно бы сквозь пальцы посмотрели
На то, как недостойно он глумился
И тешил злобу старую.
Брут
Вину
На нас, трибунов ваших, возложите:
Мол, мы настаивали на избранье,
Ломая все препоны.
Сициний
Наш приказ
Вас, дескать, обязал, и против воли,
Против желанья, против шерсти вашей
Он избран был. Вините в этом нас.
Брут
Да, не щадите нас. Мол, мы упорно
Твердили вам о том, что он сызмлада
Отчизне служит уж немало лет,
Что он из рода Марциев преславных,
И что Анк Марций был у нас царем,
А Квинт и Публий, из того же рода,
По акведукам воду провели
Чистейшую; другой великий предок
Недаром Цензорином прозван был,
Зане вершителем державных цензов
Он дважды избирался.
Сициний
При таком
Происхожденье, при делах похвальных
На ратном поприще, его сочли мы
Достойным высшей должности и вам
Его хвалили. Но вглядясь и взвеся,
Как он ведет себя, как раньше вел,
Нашли вы, что остался он врагом,
И отменяете поспешный выбор.
Брут
На том настаивайте, что без нас,
Без нашего приказа ни за что бы
Не выбрали его. Народ сплотите –
И все к сенату!
Плебеи
Это мы сейчас.
Почти что все жалеют об избранье.
Уходят.
Брут
Пускай бегут. Откладывать мятеж
Еще рискованней, чем взбунтоваться.
Отказ в избрании, само собой,
Разбесит Марция. На том сыграем.
Следи за ним и спуску не давай.
Сициний
Идем к сенату. Мы опередим
Толпу, и выйдет так, что люди сами,
По своему почину поднялись.
Отчасти это правда. Только мы
Их подхлестнули.
Уходят.