НА КРЫЛЬЯХ ЗАРИ
В час, когда к браздам Титана, вслед колесам золотым,
Дол курильница тумана, благодарный стелет дым
И, покорствуя, приемлет синей ночи тихий дар,
А с востока даль объемлет сребропламенный пожар —
И, царя, луна восходит в блеске дивном из-за гор
И в ущелия низводит чародейственный дозор,
И в очах вскипают слезы, и, проснувшися с луной,
Реют видящие грезы над почившею страной,—
Если б сил стихийных крылья были смертному даны
И по воле, без усилья, уносили в те страны,
Где забвенье, где блаженство тайный голос нам сулит,
Где сияет совершенство, где желанье не долит,—
К дальним плыл бы я вершинам — тучкой в лунных
перлах туч,—
Где, по девственным стремнинам, рдеет запоздалый
луч,
К лону снежной багряницы золотой бы струйкой
льнул,
Бег вечерней колесницы упредил и обманул…
Всю бы ночь всезрящим духом, чужд алканий, чужд
оков,
Я ловил бесплотным ухом содроганье ледников,
Водопадов дольний грохот, громы тяжкие лавин,
Горных эхо долгий хохот в звучном сумраке теснин;
В очарованной неволе все б глядел, как вечным сном
Спит царица на престоле в покрывале ледяном;
Как луна, зардев, садится за туманной пеленой;
Как венец алмазный льдится, обнят звездной
глубиной.
Я бы стлался змием дымным по извивам пропастей;
Я б смеялся диким скимном в зевы алчущих пастей;
На груди чудовищ белых грудь крепил и охлаждал;
От созвездий оробелых золотой бы вести ждал —
И, когда в святыне зрящей дрогнет вспыхнувший
эфир
И по лествице горящей вниз метнется трубный
клиp,—
Я б чело моей царицы дымкой облачной обвил,
Я бы первый луч денницы, упредив, благословил!
ПРЕД ГРОЗОЙ
На среброверхий свой шатер
Дух гор навеял пепл суровый
И скорби мрак черно-лиловый
До их подножия простер.
Как смерти зрак, встает над долом
Гора под ризой грозовой,
И вторит рокот гробовой
Громов прерывистым глаголам.
И ужас высей снеговых
Внезапной бледностью бледнеет,
И дол, приникнув, цепенеет
При вспышках молний змеевых.
ДВА ВЗОРА
Высот недвижные озера —
Отверстые зеницы гор —
Мглой неразгаданного взора
Небес глубокий мерят взор.
Ты скажешь: в ясные глядится
С улыбкой дикою Сатир,—
Он, тайну мойр шепнувший в мир,
Что жребий лучший — не родиться.
ВОЗВРАТ
С престола ледяных громад,
Родных высот изгнанник вольный,
Спрядает светлый водопад
В теснинный мрак и плен юдольный.
А облако, назад — горе —
Путеводимое любовью,
Как агнец, жертвенною кровью
На снежном рдеет алтаре.
АЛЬПИЙСКИЙ РОГ
Средь гор глухих я встретил пастуха,
Трубившего в альпийский длинный рог.
Приятно песнь его лилась; но, зычный,
Был лишь орудьем рог, дабы в горах
Пленительное эхо пробуждать.
И всякий раз, когда пережидал
Его пастух, извлекши мало звуков,
Оно носилось меж теснин таким
Неизреченно-сладостным созвучьем,
Что мнилося: незримый духов хор,
На неземных орудьях, переводит
Наречием небес язык земли.
И думал я: «О гений! как сей рог,
Петь песнь земли ты должен, чтоб в сердцах
Будить иную песнь. Блажен, кто слышит».
И из-за гор звучал отзывный глас:
«Природа — символ, как сей рог. Она
Звучит для отзвука: и отзвук — Бог.
Блажен, кто слепит песнь и слышит отзвук».
СОНЕТЫ
НА МИГ
День пурпур царственный дает вершине снежной
На миг: да возвестит божественный восход!
На миг сзывает он из синевы безбрежной
Златистых облаков вечерний хоровод
На миг растит зима цветок снежинки нежной,
И зиждет радуга кристально-яркий свод,
И метеор браздит полнощный небосвод,
И молний пламенник взгорается, мятежный…
И ты, поэт, на миг земле печальной дан!
Но миру дольнему тобою мир явленный
Мы зрели, вечностью мгновенной осиян,—
О, Пушкин! чистый ключ, огнем запечатленный
Мечей, ревнующих к сынам юдольных стран!—
И плачем вечно мы в тоске неутоленной…
ПОЛЕТ
Из чуткой тьмы пещер, расторгнув медь оков,
Стремится Музыка, обвита бурной тучей…
Ей вслед — погони вихрь, гул бездн, и звон подков,
И светоч пламенный, как метеор летучий…
Ты, Муза вещая! Мчит по громам созвучий
Крылатый конь тебя! По грядам облаков,
Чрез ночь немых судеб и звездный сон веков,
Твой факел кажет путь и сеет след горючий.
Простри же руку мне! Дай мне покинуть брег
Ничтожества, сует, страстей, самообманов!
Дай разделить певцу надвременный твой бег!..
То — Прометеев вопль иль брань воздушных станов?
Где я?.. Вкруг туч пожар — мрак бездн,- и крыльев
снег,
И мышцы гордые напрягших мощь титанов…
УВЛЕЧЕНИЕ
Где цепью розовой, в сияющей дали,
Тянулись облака и в море отражались,
Лазурные валы, горя, преображались
И ризу пурпура прозрачного влекли.
Мы ж к пламенным волнам — стремясь —
не приближались:
Они бежали нас; чем дале мы гребли,
Пространства бледные за нами умножались,
Где тень и отблеск волн ночной узор плели.
Мы тень с собой несли — и гналися за светом…
Но вдруг опомнились: исчез лукавый сон —
Внезапно день потух и потемнело море.
Вставал далекий брег суровым силуэтом,
И безразличен был поблекший небосклон,
И сердце — гордое свое ласкало горе.
ИТАЛЬЯНСКИЕ СОНЕТЫ
Италия, тебе славянский стих
Звучит, стеснен в доспех твоих созвучий!
Стих родины отзвучной и певучей,
Прими его — дар от даров твоих!
LA PINETA[18]
Покорный день сходил из облаков усталых;
И, как сомкнутые покорные уста,
Была беззвучна даль, и никла немота
Зеленохвойных чащ и немощь листв увялых.
И кроткою лилась истомой теплота
На нищий блеск дубов, на купы пиний малых;
И влажная земля, под тленьем кущ опалых,
Была, как Смерть и Сев, смиренна и свята…
Таким явился мне, о мертвая Равенна!
Твой лес прославленный,- ты, в лепоте святынь,
Под златом мозаик хранительных забвенна!
И был таков твой сон и скорбь твоих пустынь,
Где веет кротко Смерть, под миром крыл лелея
Мерцающую Жизнь, как бледный огнь елея.
____________________________
1
«ВЕЧЕРЯ», ЛЕОНАРДО
Александре Васильевне Гольштейн
Гость Севера! когда твоя дорога
Ведет к вратам единственного града,
Где блещет храм, чья снежная громада
Эфирней гор встает у их порога,
Но Красота смиренствует, убога,
Средь нищих стен, как бледная лампада:
Туда иди из мраморного сада
И гостем будь за вечерею Бога!
Дерзай! Здесь мира скорбь и желчь потира!
Ты зришь ли луч под тайной бренных линий?
И вызов Зла смятенным чадам Мира?
Из тесных окон светит вечер синий:
Се, Красота из синего эфира,
Тиха, нисходит в жертвенный триклиний.
«MAGNIFICAT»,[19] БОТТИЧЕЛЛИ
Как бледная рука, приемля рок мечей,
И жребий жертвенный, и вышней воли цепи,
Чертит: «Се аз, раба»- и горних велелепий
Не зрит Венчанная, склонив печаль очей,—
Так ты живописал бессмертных боль лучей
И долу взор стремил, и средь безводной степи
Пленяли сени чар и призрачный ручей
Твой дух мятущийся, о Сандро Филипепи!
И Смерть ты лобызал, и рвал цветущий Тлен!
С улыбкой страстною Весна сходила в долы;
Желаний вечность — взор, уста — истомный плен…
Но снились явственней эабвенные глаголы,
Оливы горние, и Свет, в ночи явлен,
И поцелуй небес,- и тень Савонаролы…
LA SUPERBA[20]
Тень реет. В глубине, за рощей горных пиний,
Залива гневный блеск под грозовым крылом,
И зыбкой чешуи изменчивым стеклом —
Туч отраженный мрак, и волн отлив павлиний…
А на краю земли, в красе надменных линий,
Восточный стражник — мыс подъемлет свой шелом,
И синие хребты властительным челом
Из влажной бирюзы встают до тучи синей.
Лазурный дух морей, безвестных гость дорог —
Вдали корабль; пред ним — серп лунный, вождь
эфирный…
Уж день переступил предельных скал порог.
Но горном тлеющим, в излучине сафирной,
В уступах, на чертог нагромоздив чертог,
Все рдеет Генуи амфитеатр порфирный.
МОНАСТЫРЬ В СУБИАКО
За мной — вершин лиловый океан;
И крест, и дверь — в конце тропы нагорной,
Где каменных дубов сомкнутый стан
Над кручей скал листвой поникнул черной.