Громко зазвенел звонок двери в отделение. Кого там еще черти принесли? Все, кого он ждал, уже разошлись. Кажется, он погорячился, когда запретил медсестрам отпирать двери и разговаривать с родственниками пациентов.
За дверью стояла очкастая девочка в желтой куртке с ранцем за спиной и бумажным пакетом в руках с надписью «Невская сдоба».
– Здравствуйте. А можно мне увидеться с Прохоровой Елизаветой?
– Ты ведь умеешь читать? – спросил Доронин и указал пальцем на прикрепленный к двери файл.
– Да. Но я подумала…
– Не надо думать. Просто читай.
Девочка отступила на шаг назад и опустила глаза. Лоб сморщился, губы как будто вдруг припухли. Доронин осекся. Она не имела ни к больничному борщу, ни к бывшей жене, ни к Коле Павлушкину никакого отношения.
– Как тебя зовут? – Доронин слегка наклонился, чтобы лучше слышать ее.
– Оля.
– Оль, ты молодец, что пришла. И Лизе, когда она поправится, будет очень приятно, что у нее есть такая подруга. Но я тебя не пущу.
Он хотел добавить «не положено», но передумал. Зачем плодить вранье? Причина – не в установках начальства, а в том, что с некоторыми вещами лучше знакомиться как можно позже (а еще лучше – никогда).
– А вы не могли бы передать ей пирожки? – Она протянула зажатый в руке пакет.
– Не передам. Сегодня она точно не сможет их съесть, да и завтра, скорее всего, тоже.
– Я могу сдать кровь для переливания. У меня первая группа. Всем подходит.
– Оль, ей не надо сейчас ничего, кроме везения и покоя.
– Тогда возьмите вы. – Она снова протянула пакет.
– Угощаешь?
Девочка кивнула.
– Знаешь, у нас в отделении к пирожкам предвзятое отношение. В определенных условиях даже образованные люди становятся суеверными. Но я возьму парочку. Себе и сестре, если ты не возражаешь.
Девочка радостно закивала головой. Она пришла сюда, чтобы сделать что-нибудь полезное для своей подруги, и сейчас он мог помочь ей в этом, просто приняв угощение.
– Спасибо, – сказал Доронин и взял два пирожка из пакета. – А теперь мне пора.
– До свидания.
Доронин закрыл дверь. Ему следовало поторопиться. Через сорок минут он должен был передать историю болезни Коли Павлушкина в морг.
22
Тучи закрыли небо, и стало сумрачно, как вечером. Голые деревья блестели сырыми стволами, под ними ковыряли грязь серые вороны. На порожках молча курили два парня в спортивных костюмах. Сколько помнил себя Игорь, больничный двор всегда выглядел уныло. В любую погоду.
– Две минуты. Я скоро вернусь, – сказал Игорь Марине, протягивая ключи от «Тойоты». – Прогрей пока.
Единственный больничный туалет, в который можно было беспрепятственно войти, находился в приемном отделении. Из-за тонкой перегородки доносились голоса. От мокрого холодного пола воняло мочой и хлоркой.
Игорь зашел в кабинку. Унитаз был чистым. На двери висел график уборки, густо заполненный подписями. Щеколда была сломана – погнутый язычок не входил в паз, но нижний край дверцы располагался достаточно высоко для того, чтобы отличить свободную кабинку от занятой. Он отвернулся обратно к унитазу и расстегнул ширинку. Игорь почти никогда не мочился в писсуары. Парурезис, или синдром стеснительного мочевого пузыря. Тоже психическое расстройство, но сущая ерунда по сравнению с той фантасмагорией, которой сейчас была забита его голова.
Чтобы отвлечься, Игорь стал читать надписи на перегородке. «Под окном сегодня в пять пронесли покойника. У покойника стоял выше подоконника». Писали на пластике. С кафеля надпись бы сразу оттерли. «Отсосу недорого» и замалеванный черным прямоугольник. Возможно, здесь был номер телефона врача или медсестры, указанный обиженным пациентом. Игорь вспомнил Доронина. Сегодня коллега был не так оптимистичен. Отвечал односложно, часто тер подбородок и ничего не сказал про «надежду на лучшее». Мелкие черепки на его колпаке скалились особенно зловеще.
– А где парень? – спросил Игорь, прежде чем выйти из палаты, и указал на пустую каталку, на которой вчера лежал мальчик без ноги.
– Выписали, – ответил Доронин.
Медсестра посмотрела на Доронина, приподняв брови, а Доронин посмотрел в окно. Весь путь от двери реанимации до больничного двора Игорь думал, что бы это значило. Выписать из реанимации можно было по-разному.
Внезапный шорох за дверцей помешал ему закончить начатое. Странно, что он не слышал, как хлопнула входная дверь. Игорь застегнул ширинку и повернулся. В широком проеме между нижним краем двери и полом были видны босые женские ноги, перемазанные глиной. Воздух наполнился знакомым запахом.
Игорь ощупал карманы джинсов. Как будто соль, которую он клал в задний карман три недели назад, могла пережить две стирки. Да и вообще, те ли это были джинсы? Соли не было, ни в карманах, ни под рукой. И все же он не чувствовал того парализующего ужаса, который испытывал при прошлой встрече. Голоса людей за стеной, солнечный свет в окне и потеря детей сделали его смелее.
– Снова туалет? – спросил он первым.
Сложно было произнести первое слово, второе вылетело само. Отлично – он многое хотел бы сказать.
– А это вариант исповедальной кабинки для предателей и убийц, – ответила Наташа.
Состарившийся, похожий на затертую звукозапись голос отвратительно напоминал тот, каким он был при жизни. И именно это сходство, а не безжизненные интонации, пронизывало до костей.
– Я не убийца, – ответил Игорь.
– Обсудим это в другой раз. Осталось слишком мало времени.
– Нет. Мы обсудим это сейчас. Другого раза может не быть. Не должно быть. – Собственный окрепший голос придал ему уверенности. – Потому что ты пришла не к тому, к кому должна была прийти. Я не убийца.
– Слишком мало времени.
– Я понятия не имел о планах Шматченко. И я тебя туда не тянул. Даже не предлагал поехать со мной. Ты назвалась сама. Зачем ты это сделала? Из-за огромной неразделенной любви? Серьезно? Псих был прав, у тебя была своя программа. В том, что случилось, ты виновата не меньше меня.
– Мало времени.
– Зачем все эти годы, после свадьбы, ты преследовала меня? Мстила? За что? За то, что дружба кончилась? А не по твоей ли инициативе это произошло? Ты слишком вжилась в дурацкую роль из дурацкой песни Макаревича. Он любил ее, она любила гулять по ночам. Дать максимальный повод для ревности, для того чтобы почувствовать себя нужной и желанной. Так? Да. Как ты и хотела, с каждым твоим «просто знакомым» я все больше чувствовал себя говном. Мои поздравления. Так было каждый раз. А последний твой концерт был и вовсе незабываем. Бинго. Ты помнишь, как я стоял под дверью в гостинице? Помнишь, как умолял тебя открыть дверь? Но тебе было слишком приятно во всех отношениях. Ты сама выбрала смерть под этим проклятым деревом. Так что оставь в покое меня и моих детей.
Игорь замолчал. Он не надеялся на прощение, но все равно чувствовал себя легче.
– Так вот, о детях, – сказала Наташа, выдержав паузу. – Если ты не отправишься к Дереву до полуночи, мальчик попадет не в реанимацию, а в морг. И будет там ждать свою сестру. Если хочешь его спасти, сделай то, что должен.
Дверца кабинки скрипнула и открылась. Игорь продолжал завороженно смотреть на ее ссохшиеся до кукольных размеров, покрытые влажной глиной ступни. Наташа сделала три шага и остановилась прямо перед ним.
– Мы ждем тебя. И не с пустыми руками, – шепнула она ему в ухо.
Ледяные пальцы коснулись щеки. Смелость вдруг исчезла, и легче было умереть, чем взглянуть ей в лицо. Персиковое зловоние душило, словно его ткнули лицом в ведро с гнилыми фруктами. Она склонилась к его шее, как перед поцелуем или укусом.
– И не забудь заехать за мной, когда отправишься ловить птиц. Я тебе помогу. – Наташа вдруг рассмеялась тем ядовитым смехом, которым смеялась всю дорогу в машине во время последней ночной поездки много лет назад. В нем было больше зла, чем веселья.
23
В три часа дня Галина Сергеевна вошла в парк. Побродила по центральной дорожке из одного конца в другой и вернулась обратно. По пути ей встретились только два школьника с рюкзаками и девушка, выгуливающая мелкую рыжую собаку с глазами, как у креветки. Через пару часов народу здесь будет куда больше – многие из возвращающихся с работы захотят срезать путь через парк. Надо будет действовать быстро. Она беспокоилась не о себе, а о докторе. Его не должны спасти.
Лучше других подходила шестая от входа. Старуха выбрала ее неделю назад и сегодня, еще раз обойдя все дорожки, убедилась, что не ошиблась. Лавка относительно хорошо сохранилась – всего одна вырванная из спинки планка. Две елки по бокам отлично прикрывали место от посторонних взглядов. И не настолько далеко от входа, чтобы вызвать подозрения врача.
Старуха провела рукой по доскам сиденья. Мелкие льдинки впились в тонкую, как оберточная пленка в супермаркете, кожу, но до крови не поранили. Подо льдом скамейка была мокрой.
«Он не станет садиться на мокрое, – подумала она. – Как же глупо. Надо было смахнуть наледь раньше. Полчаса назад. И солнце было ярче. И оставалось больше времени до встречи».
Она достала телефон и посмотрела на разбитый экран. Половина четвертого. Не паникуй. Еще успеет подсохнуть.
Она села на правый край. Ее саму мокрая скамья не смущала. Геморрой или пиелонефрит в ее случае такая мелочь.
Он должен сесть слева от нее. Для того, чтобы он именно сел, а не стоял перед ней как истукан, она будет говорить тихо и не будет поднимать лица. Говорить она будет по существу. Так, чтобы ему было понятно. Так, чтобы то человеческое, что осталось в нем, простило ей этот шаг. Если, конечно, это «что-то человеческое» еще осталось. А если нет? Тогда тварь рассмеется ей в лицо со словами: «Ты опоздала, старая дура!» Схватит ее за подбородок, раскроет рот и высыплет в него пригоршню проклятой земли с полигона. Или что там она в таких случаях делает. А потом спокойно встанет с лавки и уйдет.