Жить осталось недолго. В кабинете дежурного она пришла к этому заключению логически, а теперь интуиция говорила то же самое. Каменная комната без окон, решетчатая дверь, захлопнутая человеком в форме. Ее смерть будет похожа на Витину. В голове сонно заворочалось что-то огромное и бесформенное, похожее на спящий сгусток киселя. Она представила, как истекает ее время. Не таймер с электронным табло и горящими цифрами, а механический будильник, который стоял у нее дома на тумбочке в спальне. Часовая стрелка с каждым тик-таком на долю миллиметра приближалась к золотистой стрелке будильника. Только в этот раз звонок будет означать не пробуждение, а провал в вечный сон.
«Тюремная фуфайка вместо легкого пальто, – вспомнила она, как подтрунивала над собой, отправляясь на поиски кормильца. – Размечталась. Это было был бы слишком счастливый конец для такой истории. Но надо уметь проигрывать. И надо уметь признавать поражение. Господи боже, пожалуйста, пусть это произойдет быстро».
49
Игорь оставил открытой дверь в коридор, включил свет в ванной, но так и не смог заснуть. В сумерках мерещились темные силуэты и слышались шорохи. Проворочавшись в кровати час, он оделся и вернулся на кухню. Маринин планшет лежал на столешнице рядом с чайником – там, где она бросила его прошлым утром. Возможно, два часа ночи – не самое подходящее время для того, чтобы заглянуть в глаза (точнее – в глаз) своему кошмару, но если он все равно думает о месте, то для конкретики мышления удобнее держать объект в поле зрения.
Карты Гугл. Краснодарский край. Поселок Стеблицкий. Страница загружается моментально, и цепкий смеющийся взгляд огромной, закопанной в землю лягушки впивается в лицо. Иди ко мне. И не забудь про гостинец.
Он больше не называл себя агентом Малдером. За три недели, прошедшие со дня последнего виртуального путешествия к Дереву, не только притупилось чувство юмора, но и сдвинулись границы между возможным и невозможным. Возможного стало больше.
Накорми. Приведи с собой гостинец. Отдай то, что должен.
Невероятно? А чем Тварь чудесней интернета, межконтинентальных ракет или генно-модифицированных организмов? Дело не в границах понимания. Отчасти причина в общественном восприятии, отчасти – в частоте соприкосновения с чудом. Легко веришь в то, к чему прикасаешься каждый день. И в то, что прикасается к тебе.
Глаз на экране смотрел злобно и насмешливо. Он выглядел бы как фрагмент головы, если бы не заваленные хатки в правом нижнем углу, змейка дороги, вьющаяся меж деревьев, и квадраты заросших огородов, врезающиеся в лес. Брошенная деревня. Поселок Стеблицкий, про который писали в «Кубанских новостях». «Кавказская «Мария Целеста». Интересно, как это случилось? Они перебили друг друга и закопали тела под Деревом? Но кто-то же был последним? Или явились поздней ночью к Дереву, как тот персонаж в истории Шматченко, и Тварь забрала их всех разом? Как бы то ни было, со слов старухи, все они были мертвы.
Снимок со спутника, который Игорь до этого видел сотню раз, теперь выглядел немного иначе. В нем было больше личного. Глаз смотрел не вверх, в небо, а в лицо Игорю. Взгляд звал к себе и приказывал немедленно собираться в дорогу. Как будто закопанная под землей рептилия была всемогуща. Но если бы это было так, обочина федеральной трассы, проходящей в десяти километрах от Места, была бы заставлена пустыми машинами, а крона Дерева превратилась бы в огромный тряпичный клубок.
И все же она Всемогуща. Но не для всех, а для тех, кто пил сок.
50
Во сне она стояла на кухне. От варочной плиты шел жар. Галя смахивала тыльной стороной руки пот со лба и переворачивала лопаткой кусочки рыбы на черной чугунной сковороде. Ей было семнадцать. Порезанное на прямоугольники живое мясо мелко подрагивало.
Рыба пролежала в тазу полдня и не хотела умирать. Редко била высохшим хвостом о край жестяного таза и смотрела на свою мучительницу помутневшим ссохшимся глазом. Галя не хотела ее убивать. Пусть сама уснет, повторяла она себе. Но скоро должны были прийти люди. Она перевернула нож в руке – тот самый нож, что покупала для убийства врача, – и со всей силы ударила рыбу ручкой по голове. Та дернулась. Из-под разорванной на лбу кожи проступила кровь. Левый глаз по-прежнему смотрел на Галю. Прямо в зрачки. Скоро придут гости. Она сунула ножом под жабры. Рыба резко вздрогнула и замерла. Она оставалась неподвижной, пока Галя счищала с нее чешую, пока вспарывала ей брюхо и вываливала в таз грязно-зеленые нити кишок, нежно-розовые ленты икры и почерневшее от крови сердце, и вновь ожила, после того как Галя отделила ножом голову. Слабые, но вполне ощутимые конвульсии продолжались, пока она резала ее и обваливала в муке. И теперь, уже на сковороде, кусочки рыбы пытались выпрыгнуть из кипящего масла. Но она не может больше ждать. Она смотрит на старый будильник с треснувшим стеклом. Без четверти два. Скоро придут гости.
– Дай я тебе помогу, дочка, – говорит мама. – А ты пока ляг, полежи.
К запаху жареной рыбы примешивается тошнотворный цветочный запах. Как из вазы с хризантемами, в которой давно не меняли воду. Мама сидит в обитом черной тканью длинном коробе, свесив ноги через высокий край. На ней белая сорочка в мелкий горох и темно-зеленая юбка. В этой одежде ее хоронили. Мамино лицо белое, как внутренняя обивка гроба. И такие же белые лодыжки, покрытые синими прожилками вздувшихся вен. Гале не только страшно, но и радостно. Мама вернулась.
– Мама?
– Ляг, дочка, полежи. Устала, небось. А я закончу.
Мама неуклюже вылезает из гроба, едва не опрокинув его. Берет у Гали лопатку и указывает ей пальцем туда, откуда встала.
– Отдохни. Еще набегаешься.
Ноги сами ведут Галю, и она ложится на место матери. Масло громко скворчит на сковороде. На будильнике без двух минут два. Широкая черная часовая стрелка почти закрыла тонкую золотистую.
– Не пойму, готово или еще немного пожарить, – говорит мама. – Надо попробовать.
И сует Гале в рот горячий дрожащий кусок плоти.
– Я не хочу, – отворачивается Галя.
– Придется. Надо уметь проигрывать.
– Я не хочу. Пожалуйста.
Она резко отворачивается, до боли в шее. И уже больше не может видеть маму. Не только маму, но и вообще больше ничего.
51
Бухать Артем с Толяном начали в десять часов утра, как только получили аванс за опалубку.
– Завтра нас не жди, – предупредил Артем Степаныча. – Разгрузочный день.
Степаныч понял и не стал задавать лишних вопросов. Для того чтобы перейти к разгрузке, сначала надо было нагрузиться. Полторашку «Жигулевского» они приговорили у ларька в квартале от стройплощадки. Потом продолжили в «Красном коне» и заканчивали на лавке в парке. Толян пошел отлить, а вернулся в компании мусоров. Но у Толяна была Светка – она его отмазала, а Тема четвертый год был холостым, и пригоршня мелочи в кармане (все, что осталось от аванса) спасти от обезьянника его не могла.
Первый раз он проснулся, когда лязгнул засов и в соседнюю камеру завели бабку. Второй – когда с бабкой начала твориться всякая Херня. Именно Херня с большой буквы. Это слово очень точно определяло случившееся. И будь у Артема за спиной филфак, он все равно назвал бы произошедшие с бабкой метаморфозы именно так.
Он рассказывал эту историю раз сто. Ментам, корешам и подругам. Тет-а-тет и в компании. В кабинетах, кабаках, на кухнях и в постелях. Но всегда с одним результатом. Так что в конце концов и сам стал думать, что ему почудилось.
Херня началась с металлического стука из клетки напротив. Он слез с нар и подошел к двери. Старуха стояла у решетки и, просунув руки сквозь прутья, ощупывала пластину замка. Спросонья яркий свет резал глаза, и Артем не особенно разглядел соседку.
– Не шуми, мать, – попросил он. – И так голова раскалывается.
Пальцы замерли.
– Я хочу есть, – сказала бабка.
Она говорила медленно, через силу. Картавила и шепелявила, как если бы в беззубый рот насыпали камней. Он скорее догадался, что она хотела сказать, чем услышал.
– Ночью не накрывают. Ложись и не брякай этой чертовой дверью.
– Я хочу есть, – повторила она.
Бабка явно чудила. Артем слышал, что у стариков ночами случается сушняк (мать и дядька часто жаловались), но вот чтобы на жратву пробило – ни разу. У стариков вообще обычно плохой аппетит.
– Дождись шакалов. У меня с бутербродами напряженно.
Он лег обратно, отвернулся к стене и закрыл глаза. Но заснуть не смог. Начались «вертолеты». Однажды, давным-давно, когда на Кирова еще работал медвытрезвитель, он заблевал там пол. Выходка обернулась переломом челюсти. Времена изменились, и Толян говорил, что уровень толерантности работников правоохранительных органов как будто возрос, но проверять это предположение Артем не собирался. Нужно было ползти к параше.
Решетка снова лязгнула.
– Когда мы выберемся, ты пойдешь со мной, – сказала бабка. – А сейчас подойди.
На этот раз каждое слово прозвучало отчетливо, как у Екатерины Андреевой в программе «Время». Артем повернулся с твердым намерением поскандалить с беспокойной соседкой, но вдруг передумал, заглянув ей в лицо. Глаза у бабки были закрыты, подбородок задран, на шее, как у висельника, краснел рубец от веревки. Где они ее взяли?
– Иди ко мне. – Бабка протянула сквозь прутья свои узловатые тощие руки.
И тут случилось самое странное. Артем подошел к решетке и протянул руки к ней. Зачем? Он задавался этим вопросом столько же раз, сколько рассказывал эту историю. Тем более что он точно помнил, что в тот момент меньше всего на свете хотел оказаться в объятиях бабули. От дружеского рукопожатия его спасла случайность (предусмотрительность проектировщиков здания УВД). Вытянутые кончики пальцев застыли в двадцати сантиметрах друг от друга.
– А если бы она тебя коснулась? – спросила как-то Анька.
У него долго не вставал после первой, и он развлекал подругу любимой байкой.