Широкий тротуар был вымощен желтой брусчаткой. Снег добросовестно смели – его следы остались только в стыках между камнями. По обеим сторонам дорожки стояли лакированные деревянные скамейки с коваными воронеными подлокотниками. По одну сторону от лавок стояли чистые пустые урны, по другую – пушкинские фонари. Деревья вдоль тротуара были аккуратно подрезаны до высоты в два человеческих роста. Голые стволы мокро блестели в электрическом свете гирлянд.
– Добрый вечер, доктор, – окликнул его слева знакомый голос.
Игорь обернулся. На скамейке в знакомом спортивном костюме (но теперь костюм странным образом оказался впору) сидел его самый сложный пациент. Вокруг него по лавке лазили чистенькие морские свинки, хомяки, на спинке сидели две канарейки и крупный красный попугай. Под ногами лежал, прищурив глаза, толстый белый лабрадор.
– Давно не виделись, – сказал Шматченко. – Как дела?
– Пойдем, – шепнула Наташа на ухо и слегка потянула за рукав.
Игорь не поддался.
– Хорошо, – ответил он. – Кажется, здесь у всех всегда все хорошо.
– Это точно, – согласился Шматченко. – Похоже, наши труды были не напрасны? Какой интересный молодой человек.
Он кивнул на Сережу, и сын смущенно отвернулся. Лабрадор принял комплимент на свой счет, подскочил на ноги и лизнул хозяина в лицо.
– Прекрати, Вильгельм. – Старик вытер лицо сухой костлявой ладонью и погладил собаку по голове. – Ваш сын, доктор. Я вижу в нем задатки большого художника. Он ведь рисует, верно? Я точно знаю, что он рисует.
– Да, рисует.
– Ага, – как будто обрадовавшись своей проницательности, улыбнулся Шматченко. – У него на лбу написано «Большой талант». Хотел бы я хоть одним глазком взглянуть на его картины. Это все равно что поесть любимого супа. Я так и не угостил вас, доктор. Так и не угостил.
– Пойдем, – снова потянула за локоть Наташа.
– Мне пора, – сказал Игорь, – рад был встрече.
– Конечно, конечно, – понимающе закивал Шматченко. – Вас давно ждут.
Игорь дал Наташе увлечь себя, и они пошли дальше.
– Ненавижу этого вонючего старика, – когда они отошли на некоторое расстояние, шепнула в ухо Наташа.
Он хотел ей кое-что напомнить, но сдержался. К чему портить ссорами такой прекрасный вечер?
Казалось, гирлянды разгорались все ярче. Игорь внимательнее присмотрелся к ним. Толстые черные провода висели на нижних ветках. Гирлянды были стилизованы под ретро: крупные черные патроны с обыкновенными лампочками, горевшими ровным желтым светом. На фоне приевшихся неоновых трубочек, моргающих всеми цветами радуги, эти украшения выглядели царственно красиво. Однако в одном месте огни обрывались – над лавкой с одинокой сгорбившейся фигурой. Люди, двигавшиеся по тротуару, обходили это место стороной и говорили тише. Фонарь над этой лавкой тоже не горел.
– Нам надо торопиться. – Наташа потащила Игоря на противоположную сторону, в гущу столпотворения. – Он с пониманием относится к опоздавшим, но во всем должна быть мера.
– Постой, – перебил ее Игорь. Отнял руку и подошел к лавке.
– Ну что, доктор, вот и встретились, – послышался скрипучий голос. – А говорили, что не собираетесь в эти края.
Это была Солодовникова. Она выглядела совсем не так, как все остальные. Как-то пыльно и блекло. Ее поношенное пальто было засалено на рукавах. А на лицо легли синие пятна.
– Вы выбрали Тварь и нож. Двойная ошибка.
– Пойдем. – Наташа подошла и снова потянула его за рукав.
– Думаете перехитрить судьбу? – спросила Солодовникова. – Ну-ну. Здесь все такие. Судьбу надо принять, доктор, а не бегать от нее. Допустим, сегодня вы вернете себе девочку. Но что вы будете делать потом? Когда Тварь снова проголодается.
– Надеюсь, к тому моменту мне посчастливится умереть.
– Надежда – первый шаг к разочарованию.
– Не слушай ее, – сказала Наташа. – Пойдем.
– Конечно идите. Но сначала спросите своего сына, куда делся самый большой нож из набора. – Старуха повернулась к Сереже: – Не знаете, молодой человек, куда бы он мог подеваться?
Сережины глаза вдруг вспыхнули злобным огнем. Пакет упал на тротуар, и из него вывалилась бутылка с минералкой и покатилась по тротуару. Сережа побежал вперед. К Дереву.
14
Двое бежали по ночному лесу. Впереди – неуклюжий подросток с большой головой, одетый в пуховик и вязаную шапку с помпоном, съехавшую набок. Мальчик часто спотыкался и хохотал на ходу. Следом за ним бежал мужчина в расстегнутой куртке, без шапки, с лопатой и вязанкой дров в руках. При каждом шаге на спине под свитером обрисовывался заткнутый за пояс продолговатый предмет. В какой-то момент мужчина бросил лопату с дровами и побежал быстрее.
15
Солнце село, и в своем бреду Лиза тоже ослепла. Она сидела в полной темноте и прислушивалась к тишине. Шорохи в шкафу смолкли, но от этого становилось только страшней.
Что значит умереть? Как это перестать быть? Ей не хотелось думать об этом, но мысли сами лезли в голову. Она много раз видела дохлых мух и жуков, пару сбитых собак, одного задушенного кота, но никогда прежде она не пыталась примерить это пустое неподвижное состояние на себя. Умирают старики, а ей всего десять. Смерть казалась невозможной, и в то же время она чувствовала ее близость. Перестать дышать и думать. Мир, в котором ты жила, будет жить дальше, а тебя съедят черви, как в той пищевой пирамиде в учебнике по окружающему миру.
Скрипнула дверца шкафа.
Неужели у смерти может быть вот такое одутловатое красное лицо?
16
Сережа встал обеими ногами на упавшее на тропу дерево и неуклюже прыгнул далеко вперед. Грация и пластика, удивившие Игоря в самом начале пути, исчезли. Но, несмотря на медлительность Сережи и обилие лишних движений, Игорь не мог догнать сына. То ямка, то кочка, то низко склонившаяся ветка – на протяжении всего пути лес мешал ему двигаться быстрее.
До могильного кургана, в центре которого росло Дерево счастья, оставалось не больше сотни шагов. Разноцветный огонь потускнел до ровного белесого свечения, и можно было разглядеть каждую вещь, свисавшую с ветвей: тряпки, сумки, чулки, платки. Их были сотни, если не тысячи. Как и людей, которых невидимая огромная сила приволокла сюда, чтобы убить и съесть.
Сережа перешел на шаг и остановился, задрав голову кверху, примерно на том же месте, где стоял Игорь, впервые очутившись здесь. Лицом к Дереву и спиной к отцу. Игорь почувствовал, что стоит на той самой черте, за которую отказывалось шагнуть воображение. В шаге от Невообразимого и Невозможного.
Не окликать. Один удар со спины. Рука нащупала обернутый в пакет нож на поясе.
Меж ребер под лопатку. В голове пронеслись иллюстрации из анатомического атласа, который он последний раз открывал на третьем курсе института. И не забудь, на нем плотная куртка. Это должен быть сильный удар.
Игорь споткнулся о поваленное на тропу дерево и почувствовал ту огромную силу, которая тащила его к себе и требовала Невозможного. Если бы он сейчас упал, то не заметил бы этого и продолжал двигаться на четвереньках. К Дереву и к сыну.
ИДИ КО МНЕ. СКОРЕЕ ИДИ КО МНЕ.
В голове задрожало от нарастающего возбуждения. Он почувствовал Его голод. Оно не могло больше его скрывать. И вся эти рассуждения про то, что жертва – это не только пища, рассыпались как тлен. То, что жило под Деревом, хотело есть и пускало слюни, превращающиеся в паутину, в которойс каждым шагом он запутывался все сильней.
ИДИ КО МНЕ. Я ПОМОГУ ТЕБЕ СПАСТИ ДОЧЬ.
То, что казалось невозможным дома на кухне, – здесь, в лесу, было обычным делом.
Оно уже подготовило меня. Нас обоих. И оно совсем не злое. Оно просто пытается выжить. Оно заберет Сережу мягко. Как под наркозом. Как Наташу. Вспомни, она умерла с улыбкой на лице.
НЕТ.
НЕТ.
НЕТ.
– Постой, сынок! – крикнул Игорь. – Нам не туда. Я ошибся. Пойдем обратно.
«Господи, что со мной происходит? Зачем я сюда приехал?» – мысли набегали одна на другую, путались и мешались.
Отдай то, что должен, или он заберет втройне.
Забрать сына и бежать отсюда, пока это еще возможно. Да, Лиза умрет. Но человеком, а не чудовищем. Доза ничего не значит. Дерьмо даже в микроскопической дозе остается дерьмом. Круг почти замкнулся. Но только почти.
Он нащупал за поясом завернутый в пакет нож, достал его и зашвырнул далеко в темноту. Жребий брошен в буквальном смысле этого слова. Мысль о том, что он не станет убивать сына, принесла глубочайшее облегчение. Этот светлый момент длился не больше десяти секунд. До тех пор, пока он не сделал шаг, переступая через ствол. Под ногами раздался громкий щелчок.
17
– Началось, – сказал вслух Доронин, когда пульсометр выдал двойную паузу.
Он резко поднялся и задел ногою термос с кофе. Термос качнулся, но не упал.
«Хорошая примета», – отметил про себя врач. Хотя он верил больше пульсометру, чем приметам.
Девочка медленно шевелилась во сне и тихо стонала. Из-за трубки во рту слов было не разобрать. Монитор показывал желудочковую аритмию и просевшее давление. Слух не подвел. Начинается. По спине пробежали мурашки.
Доронин подошел к двери и крикнул в коридор.
– Аня!
Хлопнула дверь, застучали каблуки по коридору.
Врач вернулся к кушетке. Детская рука, торчавшая из-под простыни, посинела. Содержание оксигемоглобина в крови семьдесят девять процентов. Задыхается. Доронин поправил прищепку и прислушался к шипению сжатого воздуха в ИВЛ. В жизни бывает много ярких событий с падающими сверху конфетти, салютом, музыкой и танцами, но два главных чаще всего происходят в тишине, в окружении немногочисленном и немногословном.
Аня вошла, поправляя на ходу выбившиеся из-под колпака волосы.
– «Преднизолон» струйно, пять кубов! – скомандовал Доронин. – И доставай наш чемоданчик.
Доронин добавил кислорода на аппарате искусственного дыхания. Стащил простынь с Лизы и приложил фонендоскоп к тощей детской груди. Кажется, жидкости нет. «Кажется» – в его работе плохое слово. УЗИ? Кто его сейчас будет делать? И перкутировать нельзя – перелом ребер.