Вале неудержимо захотелось хоть какого-то разнообразия и свежих впечатлений. Однажды, когда Кира уехала по делам, а Антошка сладко и крепко спал, она решилась и, покинув свою комнату, отправилась на экскурсию по дому.
Было немножко тревожно, но интересно и увлекательно. Валя осмотрела весь второй этаж. Большинство комнат оказались не заперты, и она беспрепятственно заходила в них, с любопытством оглядывая красивую мебель, ковры, картины на стенах, симпатичные безделушки, в художественном беспорядке расставленные на тумбочках и комодах. Все помещения, судя по интерьеру, играли роль спален для гостей и отличались друг от друга лишь тщательно продуманным дизайном и цветовой гаммой. Побродив по ним в течение часа, Валя получила массу удовольствия и, никем не обнаруженная, вернулась в детскую.
С этого дня путешествия по коттеджу вошли у нее в привычку. Постепенно она обшарила в доме каждый уголок, кроме кабинета Вадима и еще нескольких комнат, которые неизменно запирались на ключ. От скуки и вынужденного безделья Валя даже игру придумала: воображала себя хозяйкой роскошного особняка, законной женой Тенгиза, представляла, как они живут здесь вместе, спят в шикарных постелях, отдают распоряжения слугам. Возможно, эта ребяческая глупая забава была продиктована тем, что когда-то в детстве она недоиграла – не успела, как старший ребенок, которого родители вынужденно загрузили кучей взрослых проблем.
Так или иначе, Валя получала от своих фантазий невероятный кайф, она подолгу вертелась перед зеркалами в какой-нибудь из спален, принимала царственные позы и командовала властным голосом, подражая Кире:
– Наташа, почему на батареях пыль?
– Нюта, сбегай вниз, проверь, закрыто ли окно в зале!
Сама Кира ничего не знала о занятиях юной подруги, а если бы узнала, то наверняка от души посмеялась бы, глядя на выражение надменности и превосходства на простеньком и наивном личике. Впрочем, ничего запретного или дурного в том, что делала Валя, не было. До поры до времени.
Как-то во время очередной прогулки она заметила, что одна из дверей первого этажа, обычно всегда запертая, чуть приоткрыта. Очевидно, горничная только что убирала в комнате – в конце коридора стоял моющий пылесос.
Валя с минуту поколебалась, но любопытство оказалось сильнее страха быть застигнутой врасплох. Воровато оглянувшись и не обнаружив никого вокруг, она, точно мышь, прошмыгнула внутрь, плотно прикрыла за собой дверь и остановилась, изумленная и пораженная. Перед ней была все та же спальня, но, в отличие от прочих гостевых комнат, лишенных жильцов и оттого холодноватых и неуютных, несмотря на богатое убранство, здесь всюду чувствовались следы обитания: уголок шторы был небрежно отогнут, из-под него виднелся забытый на подоконнике глянцевый женский журнал. На тумбочке у кровати лежала полупустая пачка легких сигарет с ментолом, на ковре стояли изящные и дорогие дамские домашние туфли. В зеркале трюмо отражался стеклянный стакан, край его был выпачкан розовой губной помадой. На спинке резного стула висел легкий кисейный пеньюар.
Создавалось полное впечатление, что молодая и очаровательная хозяйка комнаты совсем недавно покинула ее и вот-вот вернется. Несомненно, эта была спальня покойной Лики – именно ее вещи, нетронутые после смерти, рассматривала сейчас Валя.
Она перевела взгляд на стену над кроватью. Там висела большая, многократно увеличенная цветная фотография, изображавшая юную красавицу с пышной лавиной рыжевато-каштановых волос, распущенных по плечам и груди. Лицо девушки дышало негой и безмятежностью, губы, влажные и пухлые, были слегка приоткрыты, и из-под них виднелись ослепительные жемчужные зубы.
Валя ни разу до этого не видела жену Вадима. Нигде в доме не было ее фотографий, а Кира, которая неоднократно обещала привезти от матери свои юношеские альбомы, почему-то всякий раз забывала это сделать.
Красота и изящество Лики поразили Валю. Она стояла у кровати, не в силах оторвать восхищенных глаз от портрета. Вот почему Вадим так любил жену – немудрено, с такой-то ее внешностью! Сама Лика наверняка платила ему взаимностью, иначе ее лицо не было бы таким сияющим, полным блаженства и счастливым, как у по уши влюбленной женщины…
Позади тихонько скрипнула дверь. Валя вздрогнула и обернулась. На пороге стоял Вадим, как всегда мрачный и угрюмый. Глаза его метали молнии, черные брови угрожающе сдвинулись над переносицей. Валя тотчас почувствовала, как у нее привычно слабеют ноги.
– Интересно узнать, какого черта вы тут делаете? – едва сдерживая ярость, тихо спросил Вадим и сделал шаг к ней.
– Я… я… – Она попыталась сказать что-нибудь в свое оправдание, но все мысли вылетели из головы. Ею овладела полная паника, близкая к ужасу.
Вадим молча стоял перед Валей и ждал, пока она ответит. Наконец ей удалось немного справиться с волнением и страхом.
– Я… зашла сюда случайно, – выдавила Валя, с трудом шевеля непослушными губами.
– Зачем?
– П-просто. Хотела… немного развлечься.
– Развлечься? – рявкнул Вадим. – Я плачу вам огромные деньги вовсе не для того, чтобы вы развлекались, шастая по моему дому, да еще по тем местам, куда вход посторонним категорически воспрещен! Немедленно ступайте вон и отныне не забывайте, кто вы и для чего тут находитесь. Вам ясно?
Кровь бросилась Вале в лицо. Вадим говорил с ней, точно с нашкодившей девчонкой, будто она была застигнутой на месте преступления уличной воровкой, а не женщиной, кормящей грудью его сына, чьи нежные, ласковые руки малыш знал с первых дней своего существования. На глазах моментально вскипели слезы обиды и горечи. Валя почувствовала, что не может больше стоять, и без сил опустилась на краешек кровати.
Она плакала навзрыд, безутешно и отчаянно, сердце болезненно и остро сжималось. Грубость Вадима стала лишь поводом. Валя сама не осознавала, сколько накопилось в ней невыносимой, невыплаканной боли – от разом рухнувшей любви, от предательств и унижений. А главное, от потери ребенка, по которому она, оглушенная снотворными уколами, не успела пролить в больнице ни слезинки, а потом не имела на это права, приняв на плечи заботы о чужом малыше.
В мозгу стучала одна-единственная мысль: «Теперь он точно выгонит меня. Ну и пусть. Пусть. Я не хочу так жить, я вообще не хочу жить!»
Послышались приглушенные шаги, на ее плечо легла тяжелая ладонь.
– Ну что вы, что вы! – мягко и растерянно произнес Вадим. – Я вовсе не думал, что вас настолько обидят мои слова. Ну же, Валентина!
Он попытался взять ее за подбородок и заглянуть в глаза, но Валя в отчаянии закрыла лицо руками. Тогда Вадим силком разжал ее пальцы. Она увидела прямо перед собой его черные расширенные зрачки, в которых затаились страдание и боль, и почувствовала стыд. Ему так же тяжело, как и ей. Просто он не может заплакать, только и всего.
– Простите, – жалко пролепетала она, размазывая по щекам слезы.
– Ничего. – Вадим чуть наклонил голову и погладил ее руку. – Ничего. Вы тоже меня простите. Я был слишком резок. Сожалею.
– Да, да. – Валя кивнула и встала. – Я пойду?
– Идите.
Она медленно двинулась к двери, преодолевая непонятное и неодолимое желание обернуться. Вадим ничего больше не говорил, не окликал ее. Так и не взглянув на него, она вышла в коридор. Вынула из кармана платок, привела в порядок лицо и поднялась в детскую.
Антошка только-только проснулся и возился в кроватке, тихонько лопоча что-то на своем инопланетном языке. Валя взяла его на руки, прижала к груди, тихонько покачивая. Малыш коснулся ее бархатистой, сладко пахнущей молоком щечкой.
– А ведь он не злой, твой папа, – задумчиво улыбаясь, проговорила Валя. – Совсем не злой. И он любит тебя. Наверняка любит, только сам этого не понимает. Но мы ему объясним, да, Антошка?
– Агу, – внятно ответил малыш.
Весь день после этого Валя ждала прихода Вадима. Ей отчего-то казалось, что теперь все изменится, он больше не будет таким холодным и равнодушным, проявит по отношению к ребенку человеческие чувства. Однако в половине восьмого Вадим не явился. Не пришел он ни в восемь, ни в четверть девятого. Валя уложила Антошку и, не выдержав, спросила Киру:
– А где Вадим Степанович?
– Уехал, – спокойно ответила та. – По делам. Вернется через три дня.
«Уехал и даже не взглянул на сына! – с горечью подумала Валя. – А я-то расчувствовалась, дура!»
Она строго-настрого приказала себе забыть обо всем, что случилось в спальне, и больше не переживать о Вадиме.
Через день утром Антошка самостоятельно потянулся ручками к погремушке. Киры в этот момент не было, и Валя одна переживала радостное событие. Ее восторгу не было предела. Она стояла перед столиком, на котором лежал малыш, осыпала его смешными и ласковыми прозвищами, трясла игрушкой перед его личиком и звонко смеялась. Потом ей вспомнилось, что сестра советовала начать понемногу выкладывать малыша на живот, чтобы тот учился держать головку.
Недолго думая, Валя перевернула Антошку, поставила перед ним на стол резинового зайца и с интересом принялась наблюдать. Малыш пару секунд внимательно разглядывал игрушку, затем попытался подтянуться на ручках. Мордашка его смешно сморщилась, из ротика закапала слюна. Антошка с минуту покряхтел, потом ткнулся носом в мокрое пятно и зашелся горьким и безутешным ревом.
– Бедный ты мой, маленький! – смеясь, пропела Валя, подхватила его на руки и принялась целовать в заплаканное личико.
Малыш все не унимался. Тогда она, покачивая, поднесла его к окну и тихонько, вполголоса принялась напевать:
Баю, баю, баиньку,
Усыплю я заиньку.
Дам ему морковочку,
Пусть идет на горочку.
Там на горке, на горе,
Во дремучем лесе
Стоит пень трухлявенький,
В нем дед живет кудрявенький.
Даст морковку зайка деду,
Отведет он всяку беду…
За ее спиной раздалось негромкое покашливание. Валя отвернулась от окна и увидела Вадима. Тот стоял на пороге детской и с удивлением глядел на нее.