В этот раз она не потеряла голову от страсти. Ее разум оставался трезвым, он контролировал эмоции, не позволяя зайти слишком далеко. Валя наслаждалась каждой секундой близости, словно пила по глоточку восхитительный, пьянящий напиток, но так медленно, что действие рассеивалось, не становясь чересчур сильным.
Сам Вадим тоже вел себя иначе, чем Тенгиз. Валя отчетливо видела, что он обуреваем желанием, но его страсть была более разумна, подчинена тому же контролю рассудка, что и у нее самой. К тому же Вадим не терял присущей ему иронии, за исключением нескольких, самых горячих и сладких мгновений, когда оба позабыли обо всем на свете, испытывая одинаковое наслаждение.
Раньше Вале казалось, что физическая любовь должна быть безумной, всепоглощающей, как пожар. Но теперь она убеждалась, что бывает и другая страсть – та, которая владеет ею сейчас в крепких, надежных объятиях Вадима. Когда нет горячечного бреда, жаркого, бессознательного лепета, полета в никуда, в космическую пропасть – зато есть ровное, согревающее телу и душу тепло, безграничное доверие друг к другу, щемящая нежность…
…В кабинет закрались поздние летние сумерки. Предметы стали трудноразличимы и угадывались лишь по сероватым контурам.
– Валя, – тихо позвал Вадим, наклоняясь к ее лицу.
– Что? – Она ласково улыбнулась ему.
– Послушай, я хочу, чтобы ты знала. Ты замечательная девушка, какую редко встретишь. И… я никогда не обижу тебя. Никогда, понимаешь? Веришь мне?
– Конечно, – Валя погладила его руку, – конечно, милый. Но мне… мне ничего не нужно от тебя. Только ты сам, хочу быть с тобой вместе.
– Знаю, – серьезно и даже строго проговорил Вадим, – иначе я не позвал бы тебя сюда. Ты должна понять: после Лики я… никогда уже не буду тем, кем был прежде. Это не зависит от меня.
– Понимаю. Я и не думаю соперничать с Ликой.
– Глупышка! – Он нежно прижал ее к себе. – Дело не в соперничестве. Ее нет, а ты живая. Ты мне нравишься, возбуждаешь во мне желание. Просто… все дело в том, что… необходимо время. Много времени, пока раны зарастут. У тебя ведь тоже есть рана, и она болит. Я прав?
– Прав.
– Ну вот. Будем лечить друг друга, иначе нам обоим крышка. – Вадим улыбнулся и провел ладонью по ее волосам.
– Интересно, как там Антошка? – проговорила она.
– Спит, наверное. Что ему сделается?
– А вдруг не спит? Плачет?
Он усмехнулся.
– Ты говоришь, как настоящая мать.
– Я не мать, и ты отлично это знаешь, – Валя привстала на диване, – но я… привязалась к нему. Его чувства стали моими. Если ему больно, я тоже испытываю боль. Если он чего-то боится, я умираю от страха. Может быть, какие-то флюиды передаются с молоком.
Она не замечала, что говорит иным, несвойственным ей языком – раньше, еще полгода назад, такие словечки, как «флюиды», ей бы и в голову не пришли. Очевидно, сказывалась тесное общение с Кирой – та блестяще владела речью, изъяснялась ярко, образно и в то же время доступно, без вычурности и длиннот.
Вадим задумчиво кивнул.
– Так оно и есть. По сути, ты являешься для Антошки самым близким человеком. Я… очень благодарен тебе за него. Серьезно.
Валя, смеясь, обняла Вадима за плечи.
– Не стоит благодарить. Неизвестно, кто кому больше нужен – я ему или он мне. И… все-таки я сбегаю, гляну, как он там. Не обижайся, ладно?
– Ладно. – Вадим усмехнулся и полез в тумбочку за сигаретами.
20
К концу лета Антошка стал ползать. Сначала у него получалось двигаться лишь назад, раком. Стоя на ковре на четвереньках, он подолгу смешно раскачивался всем корпусом взад-вперед, а затем начинал медленно пятиться, при этом страшно злясь, что вместо того, чтобы приблизиться к заветной игрушке, только отдаляется от нее.
Скоро, однако, он научился и ползал теперь по всей детской со страшной скоростью, так, что Вале иной раз с трудом удавалось его догнать.
– Ах ты, негодник, – укоряла она малыша, делая притворно строгую мину, – ах озорник. Ну-ка стой! Стой, тебе говорят!
Антошка замирал на мгновение на четвереньках, а затем пускался наутек, заливаясь звонким, как колокольчик, смехом.
Иногда Валя так увлекалась игрой с малышом, что сама опускалась на колени и с упоением ползала по ковру с ним наперегонки. Во время очередной из таких забав в детскую заглянула Кира. При виде Вали, стоящей на карачках, лицо ее сначала вытянулось от недоумения, а затем расплылось в улыбке.
– Какой пассаж! – весело проговорила она, прикрывая дверь.
Смущенная Валя хотела было вскочить, но Кира поспешно замахала руками:
– Нет, нет, погоди. Стой как стоишь. – Она быстро вытащила из сумочки новенькую «мыльницу», навела на них объектив и несколько раз щелкнула. – Вот, купила, – пояснила Кира, когда Валя наконец поднялась на ноги, с любопытством глядя на фотоаппарат. – Никогда раньше не была любительницей фотографировать. А теперь попробую, благо есть кого снимать.
– Ты меня имеешь в виду? – засмеялась Валя.
– И тебя, и малыша – его в первую очередь. У Вадика-то руки не доходят фотографировать сына, он вообще занят совсем другими делами. – Кира кинула на нее лукавый и многозначительный взгляд.
Валя молчала, понимая, о чем она говорит. Вот уже полтора месяца они с Вадимом были практически неразлучны. Каждый вечер она спускалась, к нему в кабинет, иногда оставаясь там до утра. Насытившись друг другом, они подолгу болтали о всякой всячине. Оказалось, существует великое множество тем, которые можно обсуждать ночи напролет, и это невероятно интересно и приятно – не менее, чем удовлетворять телесный голод.
Удивительно, но у них, выросших в диаметрально противоположных условиях, в разных городах и совершенно непохожих друг на друга семьях, нашлась целая куча общих пристрастий и привычек – например, оба любили миндальные орехи и лошадей, терпеть не могли слишком сладкий чай, кокосовую стружку и не задернутые в темное время суток шторы.
С той минуты, как Валя впервые отдалась Вадиму, она не пожалела об этом ни разу. Он действительно, как и обещал, относился к ней с нежностью и деликатностью, заботился, опекал, дарил подарки. Не такие дорогие и роскошные, как Тенгиз, хотя был раз в десять богаче его – это были милые, забавные сувенирчики, но каждый из них имел скрытый смысл, отражал тот или иной момент в их отношениях. Валя и сама увлеклась игрой в подарки – покупала Вадиму гипсовые скульптурки, мягкие игрушки, открытки. Он относился к ее презентам со всей серьезностью, ничуть не гнушаясь их «детскостью» и наивностью.
Да и сам их роман порой казался Вале каким-то детским, лишенным бурных страстей, но полным трогательной открытости, откровения и привязанности. Возможно, оба неосознанно нащупали, угадали, что лишь таким способом, словно уйдя на время обратно в детство, став в глазах друг друга беззащитными и безоружными, можно преодолеть невыносимую боль утраты, попытаться построить новую жизнь.
Порой Валю начинали мучить подозрения, что ее отношение к Вадиму – не просто привязанность или симпатия. Возможно, она сама не заметила, как полюбила вновь, хоть и клялась себе больше подобного не допускать. Валя дорого бы дала за то, чтобы узнать, что испытывает к ней сам Вадим, перестал ли наконец невольно сравнивать ее с покойной женой, обрел ли свободу для новых чувств.
Несколько раз, после особенно нежной близости, она хотела рискнуть и задать ему этот вопрос, однако что-то останавливало ее. Может быть, этим «что-то» была постепенно созревавшая в Вале женская мудрость, безошибочная интуиция, появляющаяся по мере приобретения жизненного опыта. Она настойчиво повелевала ей молчать о своих предположениях до поры до времени, пока судьба сама не подаст знак, не подскажет, что пришло время действий и разгадок…
…Кира внимательно наблюдала за Валей, за ее глубокой задумчивостью. Антошка, обретший долгожданную свободу, уполз под стол и теперь делал попытки подняться в полный рост, ухватившись ручонками за его ножки.
Первой опомнилась Валя.
– Смотри, он же сейчас ушибется! – вскрикнула она и поспешила к столу.
– Да, да, – эхом отозвалась Кира.
Она суетливо сунула фотоаппарат в сумку и бросилась на помощь. Вдвоем они извлекли Антошку из-под стола и, невзирая на его протестующий рев, заточили в манеж.
– Посиди-ка ты в неволе, голубок, – назидательно проговорила Валя, грозя малышу пальчиком, – подумай о жизни. Слишком уж ты стал самостоятельным, сладу нет.
Антошка горько рыдал, норовя протиснуть мордашку между прутьями. Вскоре, однако, он утешился и занялся яркой красно-желтой погремушкой, деловито пробуя ее на зуб.
Валя и Кира отошли от него и уселись на диван.
– Я глупо выглядела, когда стояла на четвереньках? – спросила Валя с улыбкой.
– Ты выглядела отлично. Впрочем, в последнее время ты вообще выглядишь потрясающе. Как я понимаю, у вас с Вадиком все в полном ажуре?
– Ну… – Валя на мгновение замялась, а затем осторожно выговорила: – Да, пожалуй.
– Можешь не перестраховываться, – усмехнулась Кира, – или боишься сглазить?
– Кто же этого не боится?
– Напрасно. – Та укоризненно покачала головой. – Вадик – это ведь не твой, как его… Тимур…
– Тенгиз, – подсказала Валя.
– Ну да, точно, Тенгиз. Все время путаю эти восточные имена. Так вот, Вадим – абсолютно другой человек, ему всецело можно доверять. Считай, что ты вытащила счастливый лотерейный билет. Красавец, богач, к тому же свободный, неженатый – о таком можно лишь мечтать.
– Меня не интересует его богатство. Я не собираюсь за Вадима замуж.
– Правда? – Кира недоверчиво прищурилась. – Не собираешься, потому что не веришь, что он может сделать тебе предложение. А если вдруг сделает? Что тогда? Откажешься?
– Н-не знаю, – выдавила Валя с неохотой.
Она и верно не знала, привыкнув не загадывать далеко вперед и жить сегодняшним днем. Сейчас в ее сумке под старыми вещами лежала весьма внушительная долларовая сумма, через полгода, к концу контракта, она должна увеличиться вдвое, и что потом? Кормить грудью Антошку будет больше не нужно, необходимость в Вале отпадет, и она покинет дом Вадима. Но не нищей, затюканной бездомной девчонкой, а вполне обеспеченной, цветущей и уверенной в себе молодой женщиной. Однако все равно покинет, уйдет.