еречитав все, что было на корабле, в третий раз, я – просто от скуки – решил написать что-то сам. Мысль о том, что можно заправить чистый лист бумаги в машинку и написать на нем что-то такое, что захотят прочитать другие люди, меня увлекала и будоражила – эти чувства не оставили меня и по сей день. Не знаю, как мне хватило запала каждый вечер, семь дней в неделю, усаживаться за машинку и что-то писать? Я отправлял свои опусы в журналы и получал сотни отказов – так продолжалось годами. И только через восемь лет у меня купили первую историю.
После войны редактор за редактором принимали мои рассказы, и тогда в береговой охране появилась для меня новая должность – журналист. Все свое свободное время я отдавал литературе. Меня стали чаще печатать. В 1959 году в возрасте тридцати семи лет я смог выйти в отставку. Я прослужил в армии двадцать лет. После этого решил всего себя посвятить писательскому делу.
Сначала я писал статьи для мужских авантюрно-приключенческих журналов – преимущественно исторические морские драмы, потому что всегда любил море. Потом Reader’s Digest стал заказывать мне биографические очерки о людях интересной и непростой судьбы.
В 1962 году я взял интервью у знаменитого джазового трубача Майлза Дэвиса – это была моя первая публикация в журнале Playboy. После интервью с лидером «Нации ислама» Малькольмом Иксом издатель предложил ему написать о себе книгу. Малькольм Икс предложил мне стать его соавтором, и я с радостью согласился. Целый год прошел в беседах с этим человеком, и в следующем году вышла «Автобиография Малькольма Икса». Как он и предсказывал, ему не удалось дожить до ее выхода – он был убит через две недели после завершения работы над рукописью.
Вскоре журнал послал меня в Лондон. Англия поразила меня богатством своей истории, и я чуть было не позабыл о работе – целыми днями бродил по этому удивительному городу. Зайдя как-то раз в Британский музей, я увидел нечто такое, о чем когда-то слышал. Это был Розеттский камень. Не знаю почему, но он меня просто зачаровал. В музейной библиотеке я взял книгу, чтобы узнать о нем больше.
Я узнал, что камень этот был обнаружен в дельте Нила. На нем были высечены три отдельных текста: один на греческом, второй на неизвестном языке, а третий был записан древними иероглифами, которые никто не мог расшифровать. Но французский ученый Жан Шампольон тщательно сличил слова на неизвестном языке и иероглифы с понятными греческими фразами и предположил, что это один и тот же текст. Так ему удалось разгадать тайну загадочных иероглифов, которыми была записана древнейшая история человечества.
Меня увлекла идея ключа, открывающего дверь в прошлое. Я чувствовал, что она очень важна для меня лично, но пока не понимал почему. Когда я возвращался на самолете в Соединенные Штаты, мне все стало ясно. С помощью языка, сохранившегося на камне, французский ученый расшифровал неизвестную историю, опираясь на нечто такое, что было ему известно. Аналогия была очевидна: в устной истории, которую день за днем рассказывали на крыльце дома в Хеннинге бабушка, тетя Лиз, тетя Плас, кузина Джорджия и другие, были неизвестные мне странные слова и звуки, переданные Африканцем. Я начал думать о них. Африканец говорил, что его имя – Кинте. Гитару он называл «ко», реку в Вирджинии – «Камби Болонго». Звуки были странные, резкие, в словах преобладало «к». Слова могли измениться при передаче из поколения в поколение, но они сохранили фонетическое сходство с определенным языком моего африканского предка, который стал семейной легендой. Самолет из Лондона шел на посадку в Нью-Йорке, а я думал: что же это за африканский язык? И смогу ли я когда-нибудь это узнать?
Глава 119
Прошло более тридцати лет. Из старых дам, которые рассказывали мне семейную историю на крыльце дома в Хеннинге, в живых осталась только кузина Джорджия Андерсон. Бабушка умерла, ее сестры тоже. Кузине Джорджии было уже за восемьдесят. Она жила с сыном и дочерью, Флойдом Андерсоном и Беа Нили, в доме 1200 по Эверетт Авеню в Канзас-Сити, штат Канзас. Я не видел ее несколько лет, хотя раньше бывал у них часто, когда помогал моему политически продвинутому брату Джорджу вести свою кампанию. Джордж служил в авиации, затем окончил колледж Морхауз, а потом юридический факультет университета Арканзаса. А после решил стать сенатором от штата Канзас. В ночь его победы все смеялись над тем, что выиграть ему удалось только благодаря… кузине Джорджии. Ее сын, Флод, руководил избирательной кампанией. Пока он проводил митинги и встречи, наша любимая седовласая, жизнерадостная кузина Джорджия вела свою кампанию на улицах города. Она стучала своей тростью в двери разных домов, совала им фотографию своего внучатого племянника и заявляла:
– В этом парне есть такая цельность, какая вам и не снилась!
Теперь я снова летел в Канзас-Сити, чтобы встретиться с кузиной Джорджией.
Мне никогда не забыть, как она отреагировала, когда я заговорил о семейной истории. Морщинистая и хрупкая, она подскочила в своей постели. Голос ее снова обрел силу, и мне показалось, что я опять на крыльце нашего дома в Хеннинге.
– Да, парень, этот Африканец говорил, что его зовут Кинте! Гитару он называл «ко», реку – «Камби Болонго»… И он пошел в рощу срубить дерево для барабана, а там его схватили!
Кузина Джорджия так погрузилась в старинную семейную историю, что нам с Флойдом и Беа с трудом удалось успокоить ее. Я объяснил, что пытаюсь узнать, откуда привезли нашего Кинте, а это помогло бы нам понять, из какого мы племени.
– Молодец, парень! – воскликнула кузина Джорджия. – Твоя милая бабушка и все они – они все с небес взирают на тебя!
Эта мысль поразила меня в самое сердце…
Бог мой!
Глава 120
Вскоре я отправился в Национальный архив в Вашингтоне и сказал библиотекарю, что меня интересуют сведения по округу Аламанс, Северная Каролина. Мне хотелось увидеть данные переписи, проведенной сразу после гражданской войны. Мне принесли микрофильмы, и я принялся просматривать пленку. Перед моими глазами разворачивался бесконечный парад имен, записанных старомодным почерком переписчиков XIX века. Я просмотрел уже несколько пленок, устал и вдруг с изумлением увидел знакомые имена: Том Мюррей, черный, кузнец… Ирена Мюррей, черная, домохозяйка… А дальше следовали имена старших сестер бабушки, тех самых, которых я много раз видел на крыльце дома в Хеннинге. Элизабет, 6 лет – это же моя тетя Лиз! А бабушка во время переписи вообще еще не родилась!
Не думайте, что я не верил рассказам бабушки и всех остальных. Моей бабушке невозможно было не верить. Но так удивительно было видеть их имена в официальных документах.
Когда я жил в Нью-Йорке, ездил в Вашингтон регулярно. Посещал Национальный архив, Библиотеку Конгресса, библиотеку Дочерей американской революции. Везде черные библиотекари, узнав о цели моих поисков, с большим энтузиазмом помогали мне найти информацию. В 1966 году благодаря множеству изученных источников я смог восстановить по крайней мере основные моменты нашей драгоценной семейной истории в Америке. Я все отдал бы за возможность рассказать об этом бабушке! Но потом вспомнил слова кузины Джорджии и понял, что и она, и все они действительно смотрят на меня с небес.
Теперь нужно было разобраться в тех странных африканских словах, которые, как мне рассказывали, произносил наш африканский предок. Было очевидно, что нужно связаться с настоящими африканцами – причем с самыми разными, поскольку в Африке огромное множество племен, имеющих собственные языки. Так как я жил в Нью-Йорке, мне в голову пришло посещать офис Организации Объединенных Наций. Я ездил в лифтах, высматривал среди спешащих по коридорам людей африканцев. Заметить их было нетрудно. Я останавливал каждого и спрашивал, не знакомы ли ему такие звуки. За пару недель успел поговорить с парой дюжин африканцев. Они останавливались, смотрели на меня, слушали, но слов не узнавали. Я не винил их – едва ли я мог произнести слова на языке моего африканского предка правильно, без акцента уроженца штата Теннесси.
Подавленный неудачей, я обратился к своему давнему знакомому Джорджу Симсу, вместе с которым рос в Хеннинге. Джордж – прирожденный исследователь. Через несколько дней он послал мне список из десятка имен специалистов по африканской лингвистике. Больше всего меня заинтересовал бельгиец, доктор Ян Вансина. Он закончил факультет востоковедения и африканистики Лондонского университета, долго жил в африканских деревнях и написал книгу «Устная традиция». Я позвонил доктору Вансина – он преподавал в Висконсинском университете – и договорился о встрече. В среду утром я вылетел в Мэдисон, штат Висконсин. Мне хотелось узнать, означают ли что-то эти странные фонетические звуки… Я даже не представлял, удастся ли мне продвинуться в моем расследовании.
Тем вечером в гостиной доктора Вансина я произнес все звуки и слова, которые помнил из семейной истории, услышанной в раннем детстве. Кузина Джорджия до сих пор помнила их наизусть. Доктор Вансина внимательно меня выслушал и стал задавать вопросы. Поскольку он изучал устную историю, его больше всего интересовала передача повествования из поколения в поколение. Мы говорили так долго, что он предложил мне заночевать у него в доме. На следующее утро доктор Вансина с очень серьезным видом сказал:
– Мне нужно было переспать с этим. Разветвления фонетических звуков, сохранившихся в вашей семье на протяжении жизни нескольких поколений, могли быть значительными.
Он сказал, что связался по телефону с коллегой-африканистом, доктором Филиппом Кертином. Оба пришли к выводу, что звуки и слова принадлежат языку «мандинго». Я никогда не слышал такого слова. Доктор Вансина пояснил, что на этом языке говорят в одноименном племени. А потом он предложил перевести некоторые слова. Одно могло означать корову или скот, другое – баобаб, общее слово для всей Западной Африки. Слово «ко» могло означать «кору», один из древнейших струнных инструментов племени мандинго, который делали из половины высушенной тыквы, обтянутой козьей шкурой. Кора имела длинный гриф и двадцать одну струну. Рабы мандинго могли называть корой практически любой струнный инструмент африканцев.