Через пару дней главный тубоб сам стал спускаться в трюм, и каждый раз он обнаруживал хотя бы одно безжизненное тело. Труп расковывали и уносили. Задыхаясь от зловония, тубоб ходил по проходам, а другие светили ему факелами. Он смазывал раны мазью, присыпал порошком, вливал в горло живых жидкость из черной бутылки. Кунта изо всех сил старался не закричать от боли, когда пальцы тубоба наносили мазь ему на спину или подносили бутылку к губам. Он съеживался от прикосновения этих бледных рук к своей коже. Ему легче было выдержать удары кнута. В оранжевом свете факела лицо тубоба расплывалось в белое пятно, и Кунта знал, что запомнит его навсегда – как и зловоние трюма.
Кунта не смог бы сказать, сколько времени они находятся в трюме этого каноэ – две луны, или шесть, или целый дождь. Человек, который лежал возле вентиляционного отверстия и считал дни, уже умер. Выжившие больше не общались друг с другом.
Однажды, очнувшись от забытья, Кунта почувствовал животный ужас и ощутил близость смерти. Придя в себя, он понял, что больше не слышит знакомых стонов своего соседа. Кунта не сразу решился протянуть руку и коснуться соседа. И тут же он отпрянул в ужасе: рука волофа была холодной и твердой. Кунта задрожал. Язычником он был или нет, но они с волофом разговаривали, у них было что-то общее. Теперь же он остался совсем один.
Когда появились тубобы с бадьей вареной кукурузы, Кунта съежился и замер. Их ругань слышалась все ближе и ближе. Потом один из тубобов тряхнул тело волофа и хрипло выругался. Пища, как обычно, плюхнулась в его миску, миску толкнули между ним и мертвым волофом, и тубобы пошли дальше по проходу. Как бы голоден ни был Кунта, но есть он не мог.
Через какое-то время появились два тубоба. Они расковали щиколотку и запястья волофа, отделив его от Кунты. Потрясенный Кунта слышал, как тело волокут по проходу и вытаскивают через люк на палубу. Ему хотелось оказаться подальше от свободного места, но стоило двинуться, как мучительная боль в спине заставила его закричать. Он замер, ожидая, когда боль пройдет. В мозгу его звучали смертные песни женщин из деревень волофов, которые оплакивали умерших.
– Тубоб фа! – закричал он в зловонном мраке, потрясая цепью, второй наручник которой уже не был скреплен с запястьем волофа.
Когда Кунта в следующий раз оказался на палубе, он встретился взглядом с тубобом, который избивал их с волофом. Мгновение они смотрели друг другу в глаза, и, хотя лицо тубоба кривилось от ненависти, на этот раз его кнут не опустился на спину Кунты. Справившись с удивлением, Кунта огляделся и впервые после бури увидел женщин. Сердце его упало: из двадцати осталось только двенадцать. Но все четверо детей были живы, и это принесло Кунте облегчение.
На этот раз щетками их не скребли – раны на спинах мужчин были слишком глубокими и болезненными. В цепях они прыгали очень вяло, на сей раз только под бой барабана. Тубоба, который играл на сипящем инструменте, не было. Женщины при первой возможности спели им, что еще нескольких тубобов зашили в белые мешки и бросили за борт.
Беловолосый тубоб с озабоченным лицом ходил между обнаженными людьми со своей мазью и бутылкой. И тут мужчина, у которого больше не было соседа на цепи, вскочил и бросился к поручням. Он уже почти перевалился через них, когда стоявший рядом тубоб схватился за его цепь. Через мгновение тело чернокожего билось о борт большого каноэ, и в ушах у всех звучали его придушенные завывания. И тут среди криков ужаса Кунта расслышал слова тубобов. Скованные люди зароптали: стало ясно, что это был другой предатель. Человек бился о борт корабля, выдавливая из себя «Тубоб фа!» и моля о пощаде. Главный тубоб подошел к поручням и посмотрел вниз. Через мгновение он резко выдернул цепь из рук другого тубоба и отпустил ее. Вопящий предатель рухнул в воды океана. Не говоря ни слова, главный тубоб продолжал смазывать и присыпать раны, словно ничего не случилось.
Хотя тубобы теперь реже хлестали пленников кнутами, они явно стали их опасаться. Каждый раз, когда пленников выводили на палубу, тубобы пристально смотрели на них, сжимая в руках огненные палки и ножи, – судя по всему, они были готовы к тому, что скованные люди в любой момент могут на них наброситься. Но хотя Кунта презирал и ненавидел тубобов всей душой, он больше не думал об убийстве. Он был так слаб, что ему уже было все равно, выживет он или умрет. На палубе он просто лежал на боку с закрытыми глазами. Он чувствовал, как главный тубоб смазывает его спину мазью, а потом ощущал только солнечное тепло и свежий океанский бриз. Боль растворялась, перерастая в ожидание смерти и встречи с предками – смерть стала желанным благословением.
В трюме Кунта слышал тихий шепот то там, то сям. Он удивлялся, как люди находят, о чем говорить. Да и какой в этом смысл? Его сосед-волоф умер. Смерть забрала тех, кто переводил для других. Кроме того, на разговоры требовалось много сил. Каждый день Кунта чувствовал себя все хуже, а происходящее с другими мужчинами угнетало его еще больше. Теперь они испражнялись кровяными сгустками и серовато-желтой зловонной слизью.
Когда тубобы впервые почуяли и увидели эту зловонную слизь, они пришли в возбуждение. Один из них побежал наверх и вернулся с беловолосым. Сморщившись от вони, он сразу же приказал тубобам расковать кричащих мужчин и вывести их из трюма. Вскоре появились другие тубобы с факелами, лопатами, щетками и ведрами. Их затошнило, но с ругательствами они начали ожесточенно скрести полки, где лежали больные. Потом они облили эти полки кипящим уксусом и переложили тех, кто был рядом, на пустые места в стороне.
Но это не помогло. Кровавая болезнь – тубобы называли ее дизентерией – распространялась стремительно. Вскоре Кунта тоже почувствовал боль в голове и спине, потом началась перемежающаяся лихорадка – он то горел в огне, то дрожал от озноба. А потом в животе возникла страшная резь и появились кровяные сгустки и зловонная слизь. Кунте казалось, что все его внутренности вот-вот вывалятся. Он терял сознание от боли. В бреду он кричал слова, в которые сейчас трудно было поверить: «Оморо – Омар, второй халиф, третий после пророка Мухаммеда! Каираба – Каираба означает «мир»!» В конце концов голос его сорвался от крика, и его не стало слышно среди шума и стонов других мужчин. За два дня в трюме заболели практически все.
Теперь кровавые сгустки соскальзывали с полок прямо в проходы, и тубобы не могли не наступать в них, убираясь в трюме. Они ругались, их рвало. Теперь мужчин каждый день выводили на палубу, а тубобы тащили в трюм ведра с уксусом и дегтем, чтобы окуривать зловонные полки и проходы. Кунта и его товарищи с трудом выбирались из люка и спотыкаясь брели к указанному месту. Там они падали, и доски палубы вскоре окрашивались кровью из ран на их спинах и из кишечника. Свежий воздух окутывал все тело Кунты, от головы до ног. Когда они возвращались в трюм, их окутывал запах укусуса и дегтя. Но никакие запахи не могли истребить зловония дизентерии.
В полубреду Кунта видел бабушку Яйсу, как она лежала на постели и в последний раз разговаривала с ним, когда он был еще совсем маленьким. Он думал о старой бабушке Ньо Бото и вспоминал сказки, которые она рассказывала, когда он был в первом кафо. Он вспоминал сказку про крокодила, который попался в ловушку и просил мальчика помочь ему освободиться. В забытьи он стонал и лягался, когда рядом с ним оказывались тубобы.
Вскоре большинство мужчин больше не могли ходить. Тубобам приходилось выводить их на палубу, чтобы беловолосый мог намазать раны своей бесполезной мазью при свете дня. Каждый день кто-то умирал, и тело выбрасывали за борт. Умерли несколько женщин и двое детей – и несколько тубобов. Выжившие тубобы тоже заболели. Тот, кто управлял большим колесом большого каноэ, стоял в бадье, потому что и у него начался кровавый понос.
Ночи и дни слились в одну сплошную череду. Однажды Кунта и те немногие, кто еще мог выбираться из люка, с изумлением увидели, что океан вокруг превратился в сплошной ковер золотистых водорослей. Водоросли плавали по поверхности воды повсюду, насколько хватало глаз. Кунта знал, что вода не может длиться вечно, и теперь ему казалось, что большое каноэ приблизилось к концу мира – но ему не было до этого дела. Погрузившись в себя, Кунта чувствовал, что конец близок. Не уверен он был лишь в одном: как к нему придет смерть.
В полузабытьи он заметил, что большие белые полотнища обвисли. Ветер больше не надувал их. Тубобы лазали по лабиринту канатов, перемещая полотнища так и этак, чтобы уловить хотя бы легкий ветерок. С палубы другие тубобы подавали им ведра с водой, и они смачивали полотнища. Но большое каноэ стояло на месте, покачиваясь из стороны в сторону с небольшими волнами. Тубобы злились и с трудом сдерживались. Беловолосый даже стал орать на своего исполосованного шрамами помощника, а тот срывал зло на других тубобах. Белые люди все чаще орали и дрались друг с другом. А скованных людей они избивать почти перестали – это случалось лишь изредка. Почти все время скованные люди проводили на палубе. К изумлению Кунты, им стали давать по полной пинте воды каждый день.
Как-то утром скованных людей вывели из трюма, и они увидели на палубе сотни летучих рыб. Женщины спели, что ночью тубобы зажигали факелы, чтобы приманить добычу, рыбы взлетали, падали на палубу и бились, тщетно пытаясь спастись. Вечером рыбу сварили с маисом. Вкус свежей рыбы был очень приятен. Кунта съел все, что ему дали, не оставив даже костей.
В очередной раз посыпая спину Кунты едким желтым порошком, главный тубоб перевязал ему правое плечо плотной тканью. Кунта знал: это означает, что в ране стала видна кость. Такое случалось со многими мужчинами, особенно с худыми, у которых было мало мышц. Перевязанное плечо стало болеть еще больше, чем прежде. Но достаточно было провести в трюме совсем немного времени, как от сочащейся крови повязка промокла и сползла. Впрочем, это было неважно. В бреду Кунта вспоминал все пережитые ужасы и проклинал тубобов. Но чаще всего он просто лежал в зловонной темноте, веки его слипались от какой-то желтоватой слизи. И он уже не понимал, жив ли еще.