. По запаху Кунта понял, что это тот самый тубоб, который тащил его на веревке, когда его выследили собаки. Черных было десять-двенадцать человек. Головы женщин были повязаны красными или белыми тряпками. Большинство мужчин и детей были в потрепанных соломенных шляпах. Некоторые шли с непокрытой головой. Ни на одном из черных Кунта не увидел амулетов – ни на шее, ни на руках. Но некоторые мужчины несли странные длинные ножи. Цепочка направлялась к большим полям. Кунта решил, что это те самые черные, пение которых он слышал по ночам. Они вызвали у него лишь презрение. Моргая, Кунта повернулся и сосчитал хижины, откуда они вышли. Хижин было десять, включая и ту, где эти дни лежал он. Хижины были маленькими и шаткими, они ничем не напоминали основательные, обмазанные глиной постройки его деревни с крышами, крытыми душистой соломой. Хижины стояли двумя рядами по пять в каждом. Кунта заметил, что располагались они таким образом, чтобы из большого белого дома было хорошо видно все, что происходит у черных.
Тут черный стал тыкать в грудь Кунты пальцем, повторяя:
– Ты – Тоби!
Кунта не понял, и непонимание отразилось на его лице. Черный продолжал тыкать его пальцем в грудь, снова и снова повторяя эти слова. Постепенно Кунте стало ясно, что черный пытается заставить его понять то, что он говорит на языке тубобов.
Кунта непонимающе смотрел на черного, который теперь стал тыкать в свою грудь:
– Я – Самсон! Самсон!
Потом черный снова ткнул пальцем в грудь Кунты:
– Ты – То-би! То-би! Масса сказал, что тебя зовут Тоби!
Смысл сказанного постепенно стал доходить до Кунты, но он с трудом взял себя в руки, чтобы не дать воли ярости, которая захлестнула его с новой силой. Кунте хотелось кричать во все горло: «Я – Кунта Кинте, первый сын Оморо, сына святого Каирабы Кунты Кинте!»
Явная глупость Кунты вывела черного из себя. Он выругался, пожал плечами и повел его в другую хижину. Там он знаками показал, что Кунта должен вымыться в большой, широкой железной емкости с водой. Черный кинул в воду тряпку и коричневый брусок. По запаху Кунта определил, что это мыло – женщины Джуффуре варили мыло из растопленного жира, смешанного со щелоком из древесной золы. Черный хмуро смотрел, как Кунта моется. Когда он закончил, черный дал ему одежду тубобов, чтобы прикрыть ноги и грудь, и широкополую шляпу из желтоватой соломы – такую же, как у других мужчин. Каково было бы этим язычникам под жарким африканским солнцем, подумал Кунта.
Потом черный повел его в другую хижину. Сидевшая там старуха раздраженно швырнула Кунте плоскую железную миску с едой. Он стал глотать густую кашу. Хлеб напоминал печенье мунко. В кружку ему плеснули горячий коричневый бульон с мясным вкусом. Потом они пришли в узкую, тесную хижину – по запаху Кунте сразу стало ясно ее предназначение. Сделав вид, что он снимает нижнюю одежду, черный присел над большой дырой, прорезанной в широкой доске, и с кряхтением натужился, словно облегчаясь. В углу лежала небольшая кучка кукурузных початков. Кунта не понял, что с ними делать. Но он решил, что черный показывает ему, как живут у тубобов, а ему нужно всему научиться, чтобы легче было сбежать.
Черный провел его мимо нескольких хижин. Кунта увидел старика на каком-то странном стуле. Стул медленно раскачивался назад и вперед, а старик плел из сухих кукурузных стеблей что-то вроде щетки. Старик с сочувствием посмотрел на Кунту, но тот холодно отвернулся.
Черный взял странный длинный нож, с какими другие мужчины отправились со двора, и указал головой на далекое поле, что-то ворча и жестикулируя, чтобы Кунта следовал за ним. Семеня в железных кандалах, сковывавших его щиколотки, Кунта увидел, что на поле женщины и дети наклоняются и выпрямляются, собирая сухие кукурузные стебли, а перед ними идут мужчины и срезают стебли ударами этих длинных ножей.
Голые спины мужчин блестели от пота. Кунта выискивал ожоги, как на его спине, но видел только шрамы, оставленные кнутом. Подъехал тубоб на своем «хоссе». Он перекинулся парой слов с черным, потом угрожающе уставился на Кунту. Черный снова дернул Кунту, привлекая его внимание.
Срезав десяток стеблей, черный повернулся, наклонился и сделал Кунте знак собирать и складывать их, как это делали другие. Тубоб подъехал поближе к Кунте, щелкая кнутом. По хмурому выражению его лица Кунта отлично понял, что произойдет, если он не подчинится. Разъяренный собственной беспомощностью, Кунта нагнулся и поднял два стебля. Замешкавшись, он услышал, как нож черного свистит впереди. Он снова наклонился, поднял два стебля, потом еще два. Он чувствовал, как другие черные смотрят на него из соседних рядов, слышал топот копыт лошади тубоба. Кунта ощутил облегчение черных. В конце концов тубоб отъехал подальше.
Не поднимая головы, Кунта видел, что тубоб подъезжает к тем, кто, по его мнению, работает недостаточно быстро. С громким криком он безжалостно хлестал черных по спинам.
Вдалеке Кунта увидел дорогу. Черные трудились под палящим солнцем не покладая рук. Пот заливал глаза Кунты, но он все же успел разглядеть на дороге одинокого всадника на лошади да две повозки. Повернувшись в другую сторону, он увидел опушку леса, в котором пытался спрятаться. Оттуда, где он складывал стебли кукурузы, ему было видно, насколько узка лесная полоса. Неудивительно, что его поймали – он просто не сознавал, что это лишь перелесок. Через какое-то время Кунта буквально силой заставил себя отвернуться – желание бежать к лесу становилось почти непреодолимым. Но каждый шаг напоминал ему, что в этих кандалах не сделать по полю и пяти шагов. В тот день Кунта решил, что, прежде чем бежать, нужно найти какое-то оружие, чтобы сражаться с собаками и людьми. Слуга Аллаха должен сражаться, если на него нападают, напоминал он себе. Собака это или человек, раненый буйвол или голодный лев – сын Оморо Кинте никогда не сдастся.
После заката снова прозвучал рог – на этот раз в отдалении. Кунта смотрел, как черные выстраиваются в цепочку. Ему хотелось, чтобы они не принадлежали к тем племенам, на которые походили, потому что были всего лишь язычниками, не достойными сравнения с теми, кто прибыл с ним на большом каноэ.
Но до чего же глупы тубобы, если заставляют фулани – даже самых недостойных членов этого племени – собирать кукурузные стебли. Они должны заботиться о скоте. Всем известно, что фулани рождены для этой работы, они умеют разговаривать со скотом. Мысль эта мелькнула и исчезла, когда тубоб на «хоссе» щелкнул кнутом, направляя Кунту в конец цепочки. Он подчинился. Толстая, нескладная женщина в конце цепочки быстро сделала несколько шагов вперед, чтобы оказаться как можно дальше от Кунты. Ему захотелось плюнуть на нее. Черные зашагали вперед – каждый небольшой шаг в кандалах давался Кунте нелегко. Ноги уже были растерты в кровь. Кунта услышал вдали собачий лай. Он вздрогнул, вспомнив тех псов, что выследили и набросились на него. Он сразу подумал о своем вуоло – верный пес погиб, защищая его, в Африке.
Вернувшись в свою хижину, Кунта преклонил колени и коснулся лбом земляного пола, обратившись в сторону, где восходит солнце. Он молился долго, не забыв и о тех двух молитвах, которые не смог прочитать в поле, – тубоб на «хоссе» наверняка не дал бы ему это сделать, вытянув его по спине кнутом.
Закончив молитву, Кунта выпрямился и тихо заговорил на тайном языке сира канго. Просил предков дать ему силы, чтобы выдержать это испытание. Потом он сжал в пальцах два петушиных пера – ему удалось подобрать их незаметно для Самсона – и задумался, сможет ли он раздобыть свежее яйцо. Из этих перьев и молотой яичной скорлупы он сможет сделать мощный фетиш духам, которых попросит благословить пыль на том месте, где в деревне остались его последние следы. Если он получит благословение, его следы когда-нибудь снова появятся в Джуффуре. Жители деревни знают следы каждого, и тогда они возрадуются, узнав, что Кунта Кинте еще жив и вернется в свою деревню. Когда-нибудь.
В тысячный раз он вспоминал кошмар того дня. Если бы сучок треснул под ногой тубоба на миг раньше, он успел бы прыгнуть и схватить копье. Слезы ярости сами собой потекли из глаз Кунты. Ему казалось: все, что он знал, исчезло навсегда, когда его выследили, схватили, избили и заковали в цепи.
Нет! Он не должен вести себя как мальчишка. Он же мужчина, ему семнадцать дождей, он слишком взрослый, чтобы плакать и жалеть себя. Кунта вытер слезы, улегся на свой тонкий клочковатый матрас из сухих стеблей кукурузы и попытался заснуть. Но в голове его крутилось имя «Тоби», которое ему дали. И ярость вскипала с новой силой. От злости он пнул ногой воздух, но от этого движения железные браслеты впились в его плоть, и он снова застонал.
Станет ли он когда-нибудь таким, как Оморо? Думает ли сейчас о нем отец? Подарит ли мать Ламину, Суваду и Мади ту любовь, которую украли у нее вместе с ним? Кунта думал о Джуффуре. Он и не осознавал, как сильно любит свою деревню. Как это часто бывало на большом каноэ, Кунта полночи вспоминал Джуффуре, но потом сон смежил его глаза, и он наконец-то заснул.
Глава 45
С каждым днем ходить в кандалах становилось все труднее. Боль была невыносимой. Но Кунта продолжал твердить себе, что обрести свободу можно только одним способом – нужно заставить себя делать все, что от него требуют, демонстрируя полное непонимание и тупость. Он так и поступал, но его глаза, уши и нос не упускали ничего – он замечал и оружие, и слабость тубобов, которой можно будет воспользоваться. В конце концов они снимут кандалы – и тогда он снова убежит.
Каждое утро звучал рог, созывающий черных на работу. Кунта, хромая, выбирался из своей хижины и видел, как странные черные выходят на улицу, вялые и сонные, и принимаются плескать себе в лицо воду, принесенную из колодца. Кунта безумно тосковал по стуку пестиков в ступках – так готовили завтрак в его родной деревне. Он входил в хижину старой поварихи и съедал все, что она ему давала – конечно, кроме грязной свинины. За едой его глаза обшаривали хижину в поисках оружия, которым можно было бы завладеть незаметно. Но кроме закопченной кухонной утвари, висевшей над очагом, в хижине были только круглые, плоские железные миски, в которых повариха давала ему еду, которую он ел руками. Он видел, как сама она ест с помощью тонкого металлического предмета с тремя или четырьмя близко расположенными штырьками, на которые накалывалась еда. Предмет его заинтересовал. Хотя он был очень мал, но мог быть полезен – если бы только удалось чем-то отвлечь повариху, когда блестящий предмет будет в пределах досягаемости.