Другой тубоб приставил ружье к голове Кунты, а надсмотрщик стал срывать с него одежду, пока он не остался совсем голым. Кровь текла из его ноги, окрашивая снег. С ругательствами надсмотрщик избивал Кунту кулаками, потом его привязали к большому дереву.
Кнут впивался в плечи и спину Кунты. Надсмотрщик рычал и ругался, Кунта вздрагивал от каждого удара. Через какое-то время он больше не смог сдерживаться и закричал от боли. Но избиение продолжалось, пока он не потерял сознания. Плечи и спина его были покрыты длинными и глубокими рубцами. В некоторых местах кнут даже прорезал мышцы. В следующий момент Кунта почувствовал, что он падает. Он ощутил холод снега, а потом все вокруг почернело.
Кунта очнулся в своей хижине, и вместе с чувствами вернулась боль – мучительная и нестерпимая. Малейшее движение доставляло ему страдание. Он снова был в цепях. Но было нечто еще более страшное – обоняние подсказало ему, что он с головы до ног закутан в ткань, пропитанную свиным жиром. Когда старая повариха принесла ему еду, он попытался плюнуть в нее, но лишь подавился. Ему показалось, что она смотрит на него с сочувствием.
Через два дня Кунта проснулся рано утром от звуков, доносившихся с улицы. Ему показалось, что там какой-то праздник. Он слышал, как черные, собравшиеся возле большого дома, кричат: «Рождественский подарок, масса!» Кунта не знал, что они празднуют. Ему хотелось умереть, чтобы душа его соединилась с предками. Он хотел навсегда покончить с бесконечными страданиями в земле тубобов, где царит такая жестокость и зловоние, что здесь невозможно дышать. Он кипел от ярости: ведь тубоб не стал драться с ним как с мужчиной, а выпорол его голым. Когда поправится, он отомстит – и снова сбежит. Или умрет.
Глава 48
Когда Кунта наконец-то выбрался из своей хижины, на ногах его снова звенели кандалы. Черные стали его избегать. Они отводили глаза, старались не находиться рядом с ним, быстро уходили, словно он был каким-то диким животным. Только повариха и старик, который дул в рог, смотрели ему прямо в глаза.
Самсона нигде не было видно. Кунта не представлял, куда он делся, но был рад его отсутствию. Через несколько дней он увидел ненавистного черного. Вся спина его была исполосована кнутом – от этого Кунта обрадовался еще больше. Но теперь кнут надсмотрщика обрушивался на его собственную спину при каждом мельчайшем промахе.
Кунта знал, что за ним пристально наблюдают. Он стал работать, как остальные – быстрее и энергичнее, когда тубоб находился рядом, и медленнее, когда его не было. Кунта беспрекословно выполнял все, что ему поручали. Когда день заканчивался, он нес печаль, скрытую глубоко в душе, с полей в свою крохотную хижину.
От одиночества Кунта начал разговаривать сам с собой. Чаще всего мысленно, но иногда и вслух.
– Отец, – говорил он, – эти черные не похожи на нас. Их кости, их кровь, их сухожилия, их руки и ноги не такие, как у нас. Они живут и дышат не для себя, а для тубобов. У них вообще ничего нет – даже дети им не принадлежат. Они кормят и воспитывают их для других.
– Мама, – говорил он, – эти женщины наматывают ткань на голову, но не умеют правильно завязать тюрбан. Они не умеют готовить – почти во всей их еде есть мясо или жир нечистой свиньи. Многие из них спят с тубобами – я видел их детей, проклятых сассо борро, полукровок.
Кунта разговаривал со своими братьями – Ламином, Суваду и Мади. Он рассказывал им, что даже мудрейшим старейшинам не известно, насколько опасны тубобы. Самые свирепые звери не так страшны, как они.
Так проходила луна за луной. Вскоре острые иглы льда стали падать и таять, превращаясь в воду. А потом сквозь темную красноватую почву стала пробиваться зеленая трава, на деревьях набухли почки и снова запели птицы. Затем настало время пахоты и посадки семян в бесконечные борозды. И вот солнечные лучи настолько раскалили землю, что Кунта стал шагать очень быстро, а если нужно было остановиться, приходилось переступать с ноги на ногу, чтобы не обжечься.
Кунта по-прежнему выжидал подходящего момента и продумывал план, надеясь, что тубобы проявят легкомыслие и забудут о нем. Но ему казалось, что теперь за ним следят и черные, даже когда надсмотрщика и других тубобов нет поблизости. Нужно было найти способ избавиться от этого пристального внимания. Возможно, удастся воспользоваться тем, что тубобы воспринимают черных не как людей, а как вещи. Поскольку реакция тубобов на черные вещи зависела от того, как эти вещи действовали, он решил вести себя максимально пристойно, чтобы не вызывать подозрений.
Преисполненный презрения к самому себе, Кунта начал вести себя так, как это делали другие черные, когда тубоб находился рядом. Как бы он ни старался, ему не удавалось заставить себя улыбаться и лебезить, но он старался демонстрировать готовность помочь – пусть даже и не дружелюбие. А еще он изо всех сил старался показывать свое трудолюбие и занятость. К этому времени Кунта уже выучил много тубобских слов – он всегда очень внимательно прислушивался к тому, что говорили вокруг него – и на полях, и в хижинах по вечерам. Хотя сам по-прежнему не разговаривал, но стал показывать, что понимает.
Хлопок – одна из главных культур фермы – в земле тубобов рос очень быстро. Вскоре цветки его превратились в твердые зеленые шарики, а потом раскрылись, обнажив белый пух. Все окрестные поля побелели. Рядом с ними наделы Джуффуре казались просто крохотными. Настало время сбора урожая, и утренний рог стал звучать все раньше – по крайней мере, так казалось Кунте. Хлыст надсмотрщика начинал щелкать еще до того, как рабы поднимались с постелей.
Наблюдая за черными в поле, Кунта быстро понял, что в согнутом положении тащить за собой длинный холщовый мешок, куда складывали собранный хлопок, становится легче. Потом мешок тащили к повозке, которая ожидала сборщиков в конце поля, и высыпали. Кунта наполнял свой мешок дважды в день – средний показатель. Впрочем, были и такие, которые собирали хлопок так быстро, что руки их буквально мелькали над растениями. Другие ненавидели их и завидовали. Такие умельцы выкладывались на поле целиком и полностью, чтобы понравиться тубобам. К закату они успевали наполнить и высыпать свои мешки не меньше трех раз.
Когда повозка заполнялась, ее отправляли в амбар на ферму, но Кунта заметил, что нагруженные повозки с табаком, который собирали на больших полях рядом с хлопковыми, отправляются по дороге куда-то в другое место. Проходило четыре дня, прежде чем они возвращались пустыми – как раз в тот момент, когда отправлялась следующая нагруженная повозка. Кунта начал замечать и другие груженные табаком повозки – по-видимому, с соседних ферм. Они катили по главной дороге в отдалении, и порой их тащили сразу четыре мула. Кунта не знал, куда направляются повозки, но понимал, что едут они далеко, потому что на лице Самсона и других кучеров по возвращении читалась страшная усталость.
Может быть, они уезжают достаточно далеко, чтобы вместе с ними вырваться на свободу? Кунте было нелегко пережить несколько дней – настолько захватила его эта идея. Мысль о том, чтобы спрятаться в здешней повозке с табаком, он отверг сразу же – рядом с ним всегда кто-то был, и пробраться к ней незаметно не удалось бы. Нужна была повозка с другой фермы, движущаяся по большой дороге. Под предлогом необходимости побывать в амбаре тем вечером Кунта вышел из хижины, убедился, что рядом никого нет, а потом отправился туда, откуда была видна дорога, залитая лунным светом. И точно – повозки с табаком ездили и по ночам. Он увидел мерцающие фонари на повозках и следил за ними, пока они не исчезли вдали.
Кунта распланировал и продумал каждую минуту. Никакие мелочи в перемещении повозок с табаком не ускользнули от него. Собирая хлопок в поле, он трудился изо всех сил. Он даже заставлял себя улыбаться, когда рядом оказывался надсмотрщик. Но думал он только об одном: как запрыгнуть на груженую повозку ночью и зарыться в табак так, чтобы кучер не услышал. Стук колес на ухабистой дороге должен был заглушить любой шум, а темнота скрыла бы его. Кроме того, табак был навален в повозку высокой горой, и кучер наверняка его не заметил бы. Конечно, касаться языческого растения и ощущать его запах было отвратительно. Ведь он поклялся воздерживаться от него всю жизнь. Но если это единственный путь к свободе, Аллах простит его. Кунта был уверен в этом.
Глава 49
Как-то вечером Кунта сидел за «уборной» – так рабы называли хижину, куда ходили облегчаться. Ему удалось камнем убить кролика, которых было полно в соседнем лесу. Он тщательно нарезал мясо тонкими ломтиками и высушил его, как их учили, когда они становились мужчинами. На пути к свободе ему понадобится пища. Затем он принялся за ржавое и погнутое лезвие ножа, которое нашел недавно. С помощью гладкого камня он выпрямил и заострил его. Проволокой примотал лезвие к деревянной рукоятке, которую вырезал сам. Но важнее пищи и ножа был амулет-сафи: петушиное перо, чтобы привлечь духов, конский волос для силы, птичья ключица на успех. Все это он тщательно перевязал и зашил в маленький квадратик мешковины – иголку он сделал из шипа. Он понимал, что ему не найти святого человека, чтобы благословить амулет, но любой сафи лучше, чем никакого.
Всю ночь Кунта не спал, но усталости не было. Ему приходилось прикладывать усилия, чтобы не выдать своего возбуждения. Нужно было скрывать свои эмоции и чувства. Весь день он изо всех сил держал себя в руках. Все должно было решиться ночью. После ужина он вернулся в хижину. Когда засовывал в карманы нож и кусочки сухого мяса, руки у него дрожали. Потом он привязал амулет-сафи к предплечью. Кунта не мог дождаться, когда черные заснут. Каждая минута казалась ему вечностью – в любой момент могло случиться что-то такое, что нарушило бы его планы. Но вскоре заунывные песни и молитвы закончились. Кунта выждал еще немного, чтобы все заснули.
А потом, сжимая в руке самодельный нож, он вышел в темную ночь. Почувствовав, что рядом никого нет, пригнулся и побежал изо всех сил к невысокому густому кустарнику в том месте, где большая дорога делала поворот. Он затаился в кустах, тяжело дыша. А что, если сегодня повозок не будет? Эта мысль буквально пронзила его. Потом пришел еще более мучительный страх: а что, если на повозке окажется помощник кучера? Но отступать было некуда.