Когда высокий тубоб отвязал его от коротких колышков, Кунта несколько часов изо всех сил пытался поднять руки – но безуспешно. Они казались слишком тяжелыми. Кунта не сдавался. Он с мрачным видом возвращал рукам чувствительность, сначала сгибая палец за пальцем, потом сжимая кулаки. И в конце концов смог поднять руки. Потом он начал приподниматься на локтях. Когда ему это удалось, он часами оставался в таком положении, глядя на повязку на своей стопе. Нога была здоровенной, как «панкин», но повязки были не такими окровавленными, как раньше. Но когда он попытался приподнять колено покалеченной ноги, оказалось, что терпеть такую боль невозможно.
Свою ярость и обиду Кунта выплеснул на Белл, когда она пришла к нему в следующий раз. Он кричал на нее на мандинго и, выпив воду, швырнул оловянную кружку на землю. Только потом он понял, что впервые с момента прибытия в землю тубобов заговорил с кем-то вслух. И это привело его в еще большую ярость. Он вспоминал добрые глаза Белл – она совершенно не обратила внимания на его грубость.
Однажды, когда Кунта пробыл в этой хижине почти три недели, тубоб заставил его сесть и начал разматывать повязки. Нижние слои были покрыты густым желтоватым веществом. Когда тубоб снимал последний слой, Кунта изо всех сил сжал челюсти. Но, увидев свою распухшую ступню, от которой осталась одна пятка, покрытая толстой коричневой коркой, он не смог сдержать крика. Побрызгав чем-то на рану, тубоб перевязал ее легкой повязкой, взял свой черный чемоданчик и быстро ушел.
Два дня Белл делала то же самое, что и тубоб. Она мягко что-то приговаривала, а Кунта морщился и отворачивался. На третий день тубоб вернулся. Сердце Кунты воспряло, когда он увидел, что тубоб принес с собой две крепкие прямые палки с перекладинами наверху. Он видел, как в Джуффуре с такими ходили раненые. Зажав палки под мышками, тубоб показал ему, как нужно ходить, не наступая на больную ногу.
Кунта не двигался, пока тубоб и Белл не ушли. Потом он заставил себя подняться, опираясь о стену хижины. Он долго стоял, пока не убедился, что нога держит его. Кунта попытался зажать палки под мышками, но прежде чем ему это удалось, он уже весь взмок от пота. Покачиваясь и не отходя от стены для поддержки, он сделал несколько неловких прыжков с опорой на палки. Из-за перевязанной ноги он постоянно терял равновесие.
Когда на следующее утро Белл принесла ему завтрак, Кунта заметил на ее лице довольное выражение – она увидела следы от палок на земляном полу. Кунта нахмурился, ругая себя за то, что забыл стереть эти следы. Он не притронулся к еде, пока женщина не ушла, а потом быстро все съел, зная, что теперь ему потребуются силы. Через несколько дней он уже свободно перемещался по хижине.
Глава 51
Ферма, на которой оказался Кунта, сильно отличалась от той, где он жил раньше. И Кунта заметил это в первый же день, когда смог на костылях выбраться из своей хижины и оглядеться. Низкие хижины черных были аккуратно побелены и находились в гораздо лучшем состоянии, чем на прежней ферме. В его хижине был небольшой стол, на стене висела полка с железной тарелкой, флягой и тубобскими приборами для еды, названия которых он наконец выучил: «ложка», «вилка» и «нож». Кунте казалось очень глупым, что тубобы оставили ему эти предметы. Матрас на полу был толще, чем раньше, стеблей кукурузы на него не пожалели. Возле некоторых хижин были даже небольшие огородики, а рядом с той, что располагалась ближе всего к большому дому тубобов, был устроен яркий круглый цветник. Из дверей своей хижины Кунта мог видеть всех, кто куда-то шел. Когда его кто-то замечал, он сразу же ковылял обратно в хижину и оставался там какое-то время, прежде чем снова выбраться наружу.
По запаху Кунта вычислил уборную. Каждый день он терпел, пока большинство черных не отправится на работу, и лишь тогда, убедившись, что рядом никого нет, быстро ковылял к уборной, а потом так же быстро возвращался обратно.
Через пару недель Кунта начал добираться чуть дальше, до хижины поварихи, которая готовила для рабов. К его удивлению, это была не Белл. Как только он смог выходить из хижины, Белл перестала приносить ему еду – и даже заходить к нему. Он гадал, что с ней случилось, а однажды увидел, как она выходит из большого дома. Но она либо его не заметила, либо притворилась, что не заметила, и просто прошла мимо, направляясь в уборную. Значит, и она оказалась такой же, как все – он всегда это знал. Кунта реже стал видеть высокого тубоба. Обычно он приезжал на повозке с черным верхом, запряженной двумя лошадьми, которыми правил черный кучер.
Через несколько дней Кунта стал оставаться на улице, даже когда по вечерам уставшие черные возвращались с полей. Вспоминая первую ферму, Кунта удивлялся, почему за ними не следует тубоб с хлыстом верхом на лошади. Черные проходили рядом с ним, не обращая на него никакого внимания, и скрывались в своих хижинах. Но через какое-то время они выбирались на улицу и принимались за домашние дела. Мужчины что-то делали возле амбара, женщины доили коров и кормили кур. А дети таскали ведра с водой и дрова, сколько могли унести. Они явно не знали, что можно связать дрова и нести их на голове – и тогда они унесли бы вдвое больше.
Дни шли, и Кунта стал замечать, что хотя здесь черные жили лучше, чем на прежней ферме тубобов, они точно так же не осознавали, что являются потерянным племенем. Черные не испытывали никакого уважения к самим себе, и им казалось, что они живут совершенно нормальной жизнью. Более всего их заботило, как бы не получить трепку, ну и еще чтобы была еда и кров. Много ночей Кунта не мог заснуть от ярости при виде несчастий своего народа. Но черные даже не сознавали, что несчастны. Тогда какой смысл переживать за них, если они совершенно удовлетворены своим жалким положением? Кунта чувствовал, что каждый день в нем что-то умирает. И пока в нем хоть что-то живо, он должен пытаться бежать снова и снова, невзирая на последствия и шансы. Какая ему разница, будет он жить или умрет? За двенадцать лун, прошедших с того дня, как его увезли из Джуффуре, он стал гораздо старше своих дождей.
Еще тяжелее ему было из-за того, что никто не давал ему никакой полезной работы, хотя он уже довольно сносно перемещался на костылях. Он старался делать вид, что занят исключительно собой и не имеет ни желания, ни потребности в общении с кем-то. Но Кунта понимал, что другие черные доверяют ему не больше, чем он им. По ночам он терзался от чувства одиночества и подавленности. Он часами всматривался в темноту и ощущал, что медленно погружается во мрак. В нем жила и крепла какая-то болезнь. Кунта с изумлением и стыдом осознал, что нуждается в любви.
Однажды он был на улице, когда во двор въехала повозка тубобов. Рядом с кучером сидел мужчина цвета сассо борро. Когда тубоб сошел и направился в большой дом, повозка подъехала к хижинам черных и остановилась. Кунта видел, как кучер подхватил своего спутника под руки, чтобы помочь ему спуститься. Рука этого человека была покрыта чем-то напоминающим застывшую белую глину. Кунта не представлял, что это, но, похоже, рука как-то пострадала. Потянувшись в повозку здоровой рукой, сассо борро вытащил странной формы темную коробку, а потом зашагал вслед за кучером вдоль ряда хижин. Они направлялись к последней – Кунта знал, что она пустовала.
Кунте было так любопытно, что утром он заковылял к той хижине. Он не ожидал, что сассо борро будет сидеть прямо у дверей. Они просто смотрели друг на друга. Ни лицо, ни взгляд мужчины ничего не выражали. Таким же безразличным был его голос:
– Что тебе нужно?
Кунта понятия не имел, что тот сказал.
– Ты один из тех африканских ниггеров.
Кунта узнал слово, которое слышал довольно часто, но все остальное осталось для него загадкой. Он по-прежнему стоял на месте.
– Тогда шагай отсюда!
По резкому тону Кунта почувствовал, что его прогоняют. Он, спотыкаясь, развернулся и заковылял обратно в свою хижину, терзаемый невыразимым стыдом.
Каждый раз, когда Кунта думал об этом сассо борро, он приходил в ярость. Ему хотелось знать язык тубобов, чтобы подойти к нему и крикнуть:
– Я хотя бы черный, а не коричневый, как ты!
С того дня Кунта, выходя на улицу, даже не смотрел в том направлении. Но его мучило любопытство: ведь после ужина большинство черных собирались возле последней хижины. Внимательно прислушиваясь со своего места, Кунта слышал, как ровно и уверенно говорит сассо борро. Иногда черные начинали хохотать, а потом сассо борро спрашивал их о чем-то. Кунте страшно хотелось узнать, что это за человек.
Примерно через две недели среди дня сассо борро вышел из уборной в тот самый момент, когда к ней приближался Кунта. Белую глину с его руки уже сняли, и теперь он разминал в ладонях два кукурузных стебля. Раздраженный Кунта быстро проковылял мимо. Сидя внутри, он придумывал оскорбления, какими ему хотелось осыпать этого странного человека. Когда он вышел, сассо борро спокойно стоял на месте с таким лицом, словно между ними ничего и не произошло. Продолжая крутить в пальцах кукурузные стебли, он сделал Кунте знак головой, чтобы тот следовал за ним.
Это было совершенно неожиданно. Растерявшийся Кунта, не говоря ни слова, заковылял за сассо борро к его хижине. Коричневый указал ему на стул, и Кунта покорно сел. Хозяин хижины устроился на другом стуле, продолжая сплетать кукурузные стебли. Кунта подумал, знает ли он, что плетет точно так же, как это делают африканцы. Они молчали. Потом коричневый заговорил:
– Я слышал, что ты страшно зол. Тебе повезло, что они не убили тебя. Они могли, потому что таков закон. Точно так же белый человек сломал мне руку, потому что мне надоело играть на скрипке. Закон гласит, что любой, кто поймает беглого, может убить его – и никакого наказания за это не будет. Этот закон каждые шесть месяцев оглашают в церквях белых людей. Не злись на меня из-за законов белых людей. Когда они создают новые поселения, то сразу строят суд, чтобы принимать новые законы. А потом строят церковь, чтобы доказать, что они – христиане. Я уверен, что палата представителей Вирджинии занята только тем, чтобы принимать все больше законов против ниггеров. По закону ниггеры не могут носить оружие – даже палки, которые похожи на дубинки. Если тебя поймают без подор