– А как ты называешь мою голову?
– Кунго, – прошептал в ответ Кунта.
Киззи накрутила волосы на палец, и Кунта сказал «кунтиньо». Она ущипнула себя за нос, он сказал «нунго». Она дернула себя за ухо, он сказал «туло». Хихикая, Киззи задрала ногу и пошевелила большим пальцем.
– Синкумба! – воскликнул Кунта.
Ухватив дочку за игривый указательный палец и зажав его, он сказал:
– Булокондинг!
Коснувшись ее рта, он сказал «да». А потом Киззи схватила отца за указательный палец и направила на него.
– Па! – воскликнула она.
В ту минуту сердце Кунты буквально разрывалось от любви.
Указав на небольшую болотистую речушку, через которую они переехали чуть позже, Кунта сказал:
– Это болонго.
Он рассказал, что на родине жил рядом с речкой Камби Болонго. Когда они вечером снова проезжали мимо этой речки, Киззи ткнула в ту сторону пальцем и закричала:
– Камби Болонго!
Конечно, она не поняла, когда отец попытался объяснить ей, что эта река Маттапони, а не Гамбия. Но ему было очень приятно, что дочка запомнила название, а все остальное было неважно. Кунта рассказал, что Камби Болонго гораздо больше, быстрее и мощнее этой мелкой речушки. Он хотел рассказать, как почитает его народ великую реку – дарительницу жизни, символ плодородия, но не сумел подобрать нужные слова. Поэтому он рассказал о рыбе, которая водится в Камби Болонго: о мощном, крупном куджало, который иногда запрыгивает прямо в лодки. А еще он рассказал о живом ковре из птиц. Птицы плавают по реке, пока какой-нибудь мальчишка не решит искупаться и не плюхнется прямо в воду с берега. И тогда птицы поднимаются и заполняют все небо. И с неба сыплются перья, словно хлопья снега. Кунта рассказал о том, что слышал от бабушки Яйсы: как Аллах наслал на Гамбию полчища саранчи, такие огромные, что за ними не было видно солнца. И саранча пожрала всю зелень, пока ветер не сменился и не унес насекомых в океан, где они упали в воду и стали пищей для рыб.
– А у меня есть бабушка? – спросила Киззи.
– Даже две – моя мамми и мамми твоей мамми.
– А почему они не живут с нами?
– Они не знают, где мы, – ответил Кунта. – Ты знаешь, где мы?
– Мы в экипаже, – ответила Киззи.
– Я спрашиваю, где мы живем.
– У массы Уоллера.
– А где это?
– Здесь! – ответила Киззи, указывая на дорогу. Тема ей наскучила, и она попросила: – Расскажи мне еще о жуках, живущих там, откуда ты приехал.
– Там живут большие красные муравьи. Они умеют пересекать реки на листьях и ведут настоящие войны, шагая, как солдаты. А еще они строят большие дома, выше любого мужчины.
– Страшно! Ты наступал на них?
– Не нужно этого делать. Каждое существо имеет такое же право жить, как и ты. Даже трава живая, и у нее есть душа, как и у людей.
– Тогда я больше не буду ходить по траве. Я останусь в экипаже.
Кунта улыбнулся:
– Там, где я жил, не было экипажей. Мы везде ходили пешком. Однажды я четыре дня шел со своим паппи от Джуффуре до новой деревни моих дядьев.
– А что такое Джуф-фу-ре?
– Я уж со счета сбился, сколько раз говорил тебе, что я – из Джуффуре.
– Я думала, ты из Африки. Эта Гамбия, про которую ты говорил, она же в Африке?
– Гамбия – это страна в Африке. Джуффуре – деревня в Гамбии.
– А где это, паппи?
– За большой водой.
– А большая вода очень большая?
– Такая большая, что пересечь ее можно только за четыре луны.
– Четыре – что?
– Четыре луны. Ты говоришь «четыре месяца».
– А почему ты не говоришь «четыре месяца»?
– Потому что на моем языке это называется «луны».
– А как ты называешь «год»?
– Дождь.
Киззи задумалась и замолчала.
– А как ты пересек большую воду?
– На большой лодке.
– Больше, чем та лодка, с которой мужчины ловят рыбу?
– Больше. На ней помещалась сотня мужчин.
– А как же она не потонула?
– Хотел бы я, чтобы она потонула.
– Почему?
– Потому что все мы там заболели и думали, что вот-вот умрем.
– А почему вы заболели?
– Потому что лежали там в грязи практически друг на друге.
– А почему вы не ходили?
– Тубобы заковали нас.
– А кто такие тубобы?
– Белые люди.
– А почему они вас заковали? Вы в чем-то провинились?
– Я пошел в лес рядом с моей деревней Джуффуре, чтобы найти дерево и сделать барабан, а они схватили меня и увезли.
– А сколько лет тебе было?
– Семнадцать.
– А они спросили у твоих мамми и паппи, можно ли тебе уехать?
Кунта даже глаза вытаращил:
– Посмотрел бы я на них, если бы они спросили. Моя семья до сих пор не знает, где я.
– А у тебя были братья и сестры?
– У меня было три брата. Может быть, уже больше. Они уже все выросли, и у них, наверное, есть дети, как ты.
– А мы когда-нибудь к ним поедем?
– Мы никуда не можем поехать.
– Мы же сейчас едем.
– Да, едем к массе Джону. Если мы не приедем, они пошлют за нами собак после заката.
– Потому что они за нас волнуются?
– Потому что мы им принадлежим, как эти лошади.
– Как я принадлежу тебе и мамми?
– Ты наша дочка. Это другое.
– Мисси Анна хочет, чтобы я была ее.
– Ты не игрушка, чтобы она с тобой играла.
– Я тоже с ней играю. Мисси Анна сказала, что она – мой лучший друг.
– Ты не можешь быть ей другом. Только рабом.
– Почему, паппи?
– Потому что друзья не владеют друг другом.
– А разве вы с мамми не принадлежите друг другу? Разве вы все не друзья?
– Это не то же самое. Мы принадлежим друг другу, потому что хотим этого, потому что любим друг друга.
– Я тоже люблю мисси Анну и хочу принадлежать ей.
– Не получится.
– Почему?
– Это не принесет тебе счастья.
– Тебе тоже. Я знаю, что ты несчастлив.
– Ну хватит об этом! – оборвал дочку Кунта.
– Паппи, – воскликнула она, – я никогда не расстанусь с тобой и мамми!
– Малышка, мы тоже тебя никуда не отпустим!
Глава 75
Как-то вечером кучер родителей массы Уоллера привез приглашение из Энфилда на ужин в честь важного бизнесмена из Ричмонда, который остановился у них по пути во Фредериксберг. Когда Кунта привез массу, уже стемнело. Возле большого дома стояло с десяток других экипажей.
Хотя за восемь лет, прошедших со времени их с Белл свадьбы, он здесь часто бывал, но лишь в последние месяцы толстая черная повариха Хатти, которая всегда была так сурова, наконец-то решила с ним заговорить – после того как Кунта как-то раз привез мисси Анну вместе с Киззи в Энфилд. Поэтому он пошел на кухню поздороваться и что-нибудь перекусить. Хатти вместе с помощницей и четырьмя подавальщицами занималась последними приготовлениями к ужину. Кунта по-думал, что никогда еще не видел в таком количестве кастрюль и сковородок с едой.
– Как там твоя маленькая булочка? – спросила Хатти, пробуя что-то из кастрюли и принюхиваясь.
– Все хорошо, – ответил Кунта. – Белл учит ее готовить. Как-то вечером она удивила меня яблочным пирогом – сама приготовила.
– Ох уж эти малышки! Скоро я буду есть ее стряпню, а не она мою. В последний раз она опустошила у меня полбанки имбирного печенья.
Бросив последний взгляд на три соблазнительных хлеба, которые пеклись в печи, Хатти повернулась к старшей подавальщице в накрахмаленном фартуке и сказала:
– У нас все готово. Иди скажи миссис.
Женщина скрылась за дверью, а Хатти обратилась к трем остальным:
– Если вы хоть каплю супа прольете на мои лучшие скатерти, когда будете ставить супницы, я задам вам трепку. Приступай к работе, Перл. – Эти слова относились уже к помощнице, девочке-подростку. – Выдай им зелень турнепса, сладкую кукурузу, тыкву и окру в фарфоровых салатницах, а я выложу седло барашка на разделочную доску.
Через несколько минут первая подавальщица вернулась. Она что-то прошептала Хатти на ухо и тут же убежала. Хатти повернулась к Кунте:
– Помнишь, несколько месяцев назад один торговый корабль рыскал где-то по большой воде? Из Франции?
Кунта кивнул:
– Скрипач говорил, что президент Адамс так взбесился, что послал весь флот Новых Соединенных Штатов, чтобы поймать их.
– Ну так они их поймали. Лувина только что слышала. Этот человек из Ричмонда говорил, что они потопили восемьдесят кораблей, принадлежавших Франции. Белые так радуются, что вот-вот начнут плясать и петь о том, как задали этой Франции жару.
Пока она говорила, Кунта приступил к дымящейся тарелке, которую кухарка поставила перед ним. Он любовался ростбифом, запеченной ветчиной, индейкой, курицей и уткой – Хатти ловко раскладывала все по тарелкам, чтобы подать к столу. Он едва успел проглотить кусок запеченного с маслом сладкого картофеля, как на кухню вернулись все четыре подавальщицы, нагруженные пустыми тарелками, мисками и ложками.
– С супом покончено! – объявила Хатти.
Через минуту подавальщицы вышли из кухни с подносами, нагруженными тарелками. Хатти утерла лоб и сказала:
– У нас есть около сорока минут до десерта. Что думаешь о том, что я сказала раньше?
– Мне как-то нет дела до восьмидесяти кораблей, – ответил Кунта, – пока белые дерутся между собой, а не с нами. Похоже, они жить не могут, чтобы с кем-то не подраться.
– Мне тоже нет дела, с кем они дерутся, – сказала Хатти. – В прошлом году мулат поднял бунт против этого Туссена, и он мог бы победить, если бы президент не послал наши корабли на помощь Туссену.
– Масса Уоллер считает, что у Туссена ума не хватит, чтобы стать джентльменом, не говоря уж о том, чтобы страной управлять, – ответил Кунта. – Он говорит, что все эти рабы на Гаити, ставшие свободными, еще пожалеют, что избавились от масс. Вот на что надеются белые люди. Но я точно знаю, что им гораздо лучше работать на плантациях на самих себя.
Одна из подавальщиц, вернувшаяся на кухню и прислушивавшаяся к разговору, сказала: