– Вот об этом они сейчас и говорят – о свободных ниггерах. О том, что их слишком много здесь, в Вирджинии – тринадцать тысяч. Судья не против освобождения ниггеров, которые что-то сделали, как те, что участвовали в войне за независимость вместе со своими массами, или рассказали белым о планах ниггерского бунта, или поделились каким-то лекарством, которое лечит все, – и даже белые люди это признают. Судья говорит, что массы имеют право по завещанию освобождать преданных ниггеров. Но и он, и все остальные не согласны с квакерами, что ниггеров нужно освобождать просто так. – Направляясь к двери, подавальщица добавила: – Судья говорит, что они попомнят его слова, потому что скоро появятся новые законы об этом.
– Что ты думаешь об этом массе Александре Гамильтоне с Севера? Он говорит, что всех свободных ниггеров нужно отправить в Африку, потому что белые люди и черные слишком уж отличаются и не могут жить рядом.
– Он прав, вот что я думаю, – ответил Кунта. – Но белые только говорят об этом, а сами привозят новых рабов из Африки!
– И ты отлично знаешь почему! – сказала Хатти. – Их везут в Джорджию и в Каролину – собирать хлопок. Цены на хлопок все время растут. И многие здешние массы продают своих ниггеров на Юг и получают в два, а то и в три раза больше, чем заплатили сами.
– Скрипач говорит, что белую шваль нанимают в надсмотрщики – управлять ниггерами, словно мулами, при расчистке полей под хлопок.
– Да, – кивнула Хатти. – Поэтому-то в газетах полно объявлений о беглых рабах.
Когда подавальщицы стали приносить на кухню грязные тарелки и блюда, Хатти с гордостью улыбнулась:
– Смотри-ка, они съели все, что я наготовила! А теперь масса разольет шампанское, пока стол готовят для десерта. Я знаю, ты любишь эти пирожные со сливами. – Она положила одно на блюдце и подвинула ему. – Вообще-то они лежали рядом с «пьяными персиками», но я отложила тебе отдельно, чтобы не попало спиртное.
Наслаждаясь восхитительным пирожным, Кунта вдруг вспомнил объявление о беглой рабыне, которое Белл недавно прочитала ему в газете: «Высокая мулатка с очень большими грудями, на правой глубокий шрам. Лгунья и воровка. Может предъявить фальшивую подорожную, потому что прошлый хозяин позволил ей учиться писать. Может называть себя свободной негритянкой».
Хатти уселась рядом с ним, достала «пьяный персик» из банки и отправила в рот. Оглядев свою кухню и заметив две большие бадьи с грязными стаканами, тарелками, блюдами и столовыми приборами, которые предстояло перемыть и убрать, она тяжело вздохнула и устало сказала:
– Знаю одно: вряд ли мне удастся добраться до постели этой ночью. Господи, как же со всем этим справиться!
Глава 76
Долгие годы Кунта каждое утро поднимался до рассвета, когда все остальные еще спали. Он вставал очень рано, и многие считали, что «этот африканец» видит в темноте как кошка. Что бы о нем ни думали, ему нравилось в одиночестве уходить к амбару и встречать первые лучи солнца между двумя большими стогами сена. Там он мог прочитать ежедневную молитву Аллаху – суба. Потом он насыпал сена в кормушки лошадям. Он знал, что за это время Белл и Киззи уже успеют умыться, одеться и отправиться на работу в большой дом. А главный над полевыми рабочими, Като, тоже поднимется и выйдет на улицу с сыном Ады, Ноем, чтобы ударить в утренний колокол.
Почти каждое утро Ной здоровался с ним с таким торжественным видом и достоинством, что Кунта сразу же вспоминал народ джолофов. В Африке говорили, что если джолоф поздоровался с тобой утром, то он израсходовал последнее доброе слово на день. Но хотя они почти не общались, Ной Кунте нравился. Он видел в нем себя в том же возрасте. Ной был очень серьезным, ответственно относился к работе и своему делу, мало говорил, но все подмечал. Кунта часто замечал, что Ной ведет себя точно так же, как он – стоит и спокойно наблюдает, как Киззи и мисси Анна носятся по плантации. Однажды, глядя из дверей амбара, как девочки с хихиканьем и криками скачут по заднему двору, Кунта заметил, что возле хижины Като стоит Ной – и тоже смотрит. Их взгляды встретились, они посмотрели друг на друга – и оба отвернулись. Кунте стало интересно, о чем подумал Ной, и он был уверен, что и мальчик чувствует то же самое. Откуда-то Кунта знал, что они оба думают об одном и том же. Ною исполнилось десять, он был на два года старше Киззи. Но разница в возрасте была не так велика, чтобы ею можно было объяснить, почему они не подружились и никогда не играли вместе, хотя были единственными детьми рабов на плантации. Кунта заметил – проходя мимо, они оба делают вид, что не замечают друг друга. Он не мог понять, почему это так. Неужели они уже начали понимать, что домашние рабы и работники в поле никогда не общаются друг с другом?
Как бы там ни было, Ной проводил дни с рабами в поле, а Киззи мыла, протирала, полировала медь и каждый день убиралась в спальне массы, а Белл потом приходила проверить с палкой из дерева гикори. По субботам, когда обычно приезжала мисси Анна, Киззи каким-то чудом успевала справиться со всеми обязанностями вдвое быстрее, и весь оставшийся день девочки играли, расставаясь только в полдень, если масса приезжал обедать домой. Тогда масса и мисси Анна обедали в столовой, Киззи стояла за ними, осторожно помахивая пышной веткой, чтобы отогнать мух, а Белл суетилась, подавая еду и присматривая за девочками. Она всегда заранее предупреждала обеих:
– Только попробуйте захихикать при массе! Я вам обеим задам трепку!
Кунта уже устал делить свою дочку с массой Уоллером, Белл и мисси Анной. Он старался не думать о том, что ее заставляют делать в большом доме. Когда приезжала мисси Анна, он большую часть времени проводил в амбаре. Он всей душой ждал воскресенья. После церковной службы мисси Анна всегда отправлялась домой с родителями. А масса Уоллер или отдыхал, или проводил время со своими друзьями в гостиной. Белл вместе с тетушкой Сьюки и сестрой Мэнди отправлялась на еженедельное собрание Иисуса. И Кунта мог провести пару драгоценных часов наедине с дочерью.
Когда погода была хорошей, они отправлялись гулять – обычно вдоль увитой лианами изгороди, где он девять лет назад придумал для своей девочки имя «Киззи». Когда их никто не видел, Кунта брал маленькую, нежную ручку дочери в свою шершавую ладонь, и они шли к маленькому ручейку, усаживались там под развесистым деревом и съедали то, что Киззи приносила из кухни, – обычно холодные масляные бисквиты с черничным вареньем, которое Кунта просто обожал. Им было так хорошо вместе, что поначалу они даже не разговаривали. Разговоры начинались уже после еды.
Больше всего говорил Кунта, а Киззи перебивала его вопросами, которые всегда начинались с «почему». Но однажды Кунта и рта раскрыть не успел, как Киззи выпалила:
– Хочешь знать, чему меня вчера научила мисси Анна?
Кунте не хотелось ничего знать об этом хихикающем белом существе, но, не желая обижать свою Киззи, он ответил:
– Я слушаю.
– Питер, Питер, тыкв любитель, – с выражением прочитала Киззи, – взял жену себе и спрятал в тыквы рыжей кожуру, чтобы не прятаться в нору.
– Что это? – удивился Кунта.
– Тебе нравится? – спросила Киззи.
Кунта подумал, что от безумной мисси Анны ничего стоящего ждать не следует.
– Ты прочитала это очень хорошо, – осторожно сказал он.
– Тебе ни за что не прочитать это так же хорошо! – подмигнула отцу Киззи.
– Я и пытаться не буду!
– Ну же, паппи, прочитай это для меня! Ну разочек!
– Отстань от меня с этими глупостями!
Отвечая, Кунта постарался выглядеть более сердитым, чем чувствовал себя на самом деле. Но Киззи продолжала приставать, и в конце концов, чувствуя себя страшно глупо от того, что дочь обвела его вокруг пальца, он неловко попытался повторить дурацкие строчки – только чтобы она от него отстала.
Прежде чем Киззи заставила его повторить стишок снова, Кунте пришло в голову, что он может прочитать ей что-то другое – может быть, несколько стихов из Корана, чтобы она узнала, как это прекрасно. Но потом понял, что эти строки будут иметь для нее смысла не больше, чем стишок про Питера для него. И тогда он решил рассказать ей историю. Киззи уже слышала про крокодила и мальчика, поэтому теперь Кунта выбрал сказку про ленивую черепаху, которая уговорила глупого леопарда подвезти ее, сказав, что она слишком слаба, чтобы идти.
– Откуда ты берешь все эти истории? – спросила Киззи, когда он закончил.
– Я слышал их, когда был в твоем возрасте, от мудрой старой Ньо Бото. – Вспомнив старуху, Кунта расхохотался. – Она была лысой, как коленка! И зубов не было, ни одного! Но у нее был такой острый язык, что все ее боялись! А нас, детей, она любила, как собственных.
– У нее не было своих детей?
– Было двое, когда она была еще совсем молодой, еще до того, как она пришла в Джуффуре. Но их у нее забрали, когда на ее деревню напало другое племя. Она больше никогда их не видела.
Кунта замолчал, пораженный мыслью, которая никогда прежде не приходила ему в голову: то же самое когда-то случилось с Белл. Ему хотелось рассказать Киззи о ее сводных сестрах, но он знал, что это ее расстроит – и Белл тоже. Белл никогда больше не говорила о своих дочерях – только в ту ночь, когда родилась Киззи. Но разве его самого – и всех, кто был скован вместе с ним на корабле работорговцев – не оторвали от матери? Разве не оторвали от матерей бесчисленное множество других, кто попал сюда до него и после?
– Они везли нас сюда голыми! – сам того не желая, проворчал Кунта.
Киззи удивленно посмотрела на него, но он уже не мог остановиться.
– Они забрали даже наши имена. Родившиеся здесь, как ты, понятия не имеют, кто они такие! Но ты такая же Кинте, как и я! Никогда не забывай об этом! Наши предки были торговцами, путешественниками, святыми людьми – сотни дождей назад они жили в Древнем Мали! Ты понимаешь, о чем я говорю, малышка?
– Да, паппи, – послушно ответила девочка, но он знал, что она не понимает.