Их хлебом не корми, дай только исполосовать какого-нибудь ниггера. Они бы меня повесили – у них и веревка с собой была! Дело было плохо, но они все же стали гадать, чей я ниггер и куда иду. Я пытался объяснить, но они меня не слушали – пока не сказал им, что я скрипач. Ух, как же они взвыли: «Тогда сыграй!»
Я чуть не обделался от страха, Африканец! Ты никогда не слышал такого концерта, какой я устроил прямо посреди дороги. Играл «Индейку в соломе», знаешь, белая шваль это любит… Я так разошелся, что они начали подпевать, хлопать и притоптывать. Я не останавливался, пока они не устали и не сказали, что я могу идти – и поскорее! Я ждать не стал и побежал. Завидев лошадь, экипаж или повозку, спрятался в канаву – а тут ты появился! И вот он я!
Так за разговорами они катили по узкой дороге к большому дому. И вот впереди уже раздались крики, а потом показались и рабы, которые бежали к повозке.
– Можно подумать, нашли без вести пропавшего!..
Хотя Скрипач ухмылялся, Кунта чувствовал, как тронут этот человек. С улыбкой он сказал:
– Похоже, тебе придется рассказывать все сначала.
– Ты знал и не остановил меня? – возмутился Скрипач.
– Ну если тебе будет лень, здесь есть я!
Глава 78
В последующие месяцы заговорщиков хватали, судили и казнили одного за другим. В конце концов схватили и Габриэля Проссера. Постепенно новости о ричмондском бунте сошли на нет, и масса с друзьями вновь стали обсуждать политические проблемы. О том же говорили и рабы. Кунта, Белл и Скрипач изо всех сил старались собрать воедино те клочки информации, какие им удавалось добыть. Разговоры шли о выборах следующего президента. Масса Аарон Бёрр состязался с другим знаменитым массой, Томасом Джефферсоном. Джефферсон победил – и неудивительно, ведь его поддерживал влиятельный масса Александр Гамильтон. Но масса Бёрр, заклятый враг массы Гамильтона, стал вице-президентом.
Про массу Бёрра никто ничего не слышал, а вот от кучера, родившегося в Вирджинии неподалеку от плантации Джефферсона Монтичелло, Кунта узнал, что лучшего массы и желать нельзя.
– Этот кучер сказал мне, что масса Джефферсон никогда не позволял своим надсмотрщикам никого бить, – рассказывал Кунта рабам. – Черных хорошо кормили, женщинам разрешалось прясть и шить красивую одежду. А еще их обучали разным ремеслам.
Кунта слышал, что, когда масса Джефферсон вернулся домой после долгой поездки, рабы встречали его за две мили от плантации. Они выпрягли лошадей и радостно провезли экипаж до самого большого дома, а там внесли массу в дом на своих плечах.
Скрипач презрительно хмыкнул:
– Да всем известно, что эти ниггеры – собственные дети массы Джефферсона от его светлой рабыни по имени Салли Хемингс.
Он хотел сказать еще что-то, но Белл его перебила, чтобы поделиться интересной новостью.
– Как говорит их кухарка, масса Джефферсон больше всего любит кролика, замаринованного на ночь в масле с тимьяном, розмарином и чесноком, а на следующий день тушенного в вине, пока мясо не начнет отставать от костей.
– Да ну! – саркастически воскликнул Скрипач.
– Вот посмотрим, как ты запоешь, когда приползешь ко мне за добавкой пирога с ревенем! – сердито отрезала Белл.
– Да не очень-то и хотелось! – парировал тот.
Не желая быть крайним, как это часто случалось в прошлом, когда он пытался примирить поссорившихся жену и Скрипача, Кунта сделал вид, что ничего не слышал, и просто продолжал рассказывать с того места, где его перебили.
– Я слышал, масса Джефферсон говорит, что рабство плохо не только для нас, но и для белых. Он согласен с массой Гамильтоном: черные и белые слишком разные, чтобы мирно жить друг с другом. Говорят, масса Джефферсон хочет, чтобы мы были свободными, но не слонялись по всей стране, отбирая работу у бедных белых. Он лучше бы отправил нас назад в Африку, постепенно, не поднимая шума.
– Лучше бы масса Джефферсон поговорил с работорговцами, – фыркнул Скрипач. – Похоже, у них совершенно другое представление о том, куда должны плыть корабли.
– А когда масса ездит на другие плантации, я слышу, что многих рабов продают, – сказал Кунта. – Целыми семьями отправляют на Юг. Вчера мы встретили по дороге одного работорговца. Он помахал, улыбнулся и поднял шляпу, но масса сделал вид, что не заметил его.
– Вот ведь! Эти работорговцы вьются в городах, словно мухи, – сказал Скрипач. – В последний раз во Фредериксберге один из них чуть меня не схватил – я вовремя показал свою подорожную. Я видел, как старого седобородого ниггера продавали за шестьсот долларов! А молодые идут еще дороже! Но ведь этот старый ниггер уже ни на что не способен. Его привязали к аукционному столбу, и он закричал: «Вы, белые люди, превратили землю Господа в АД для моего народа! Но есть СТРАШНЫЙ СУД! Грядет Судия! И вы все окажетесь в АДУ! Не МОЛИТЕ о пощаде, когда придет ЧАС РАСПЛАТЫ! Вам не помогут ни ваши ЛЕКАРСТВА… ни БЕГСТВО… ни все ваши РУЖЬЯ… ни МОЛИТВЫ… НИЧЕГО!» Но они заткнули ему рот. Этот старый ниггер говорил как проповедник – как настоящий проповедник.
Кунта заметил, как встревожилась Белл.
– Этот старик… Он был очень черным, худым, с длинной седой бородой и с большим шрамом на шее?
– Да, – удивленно ответил Скрипач. – Он в точности такой. Ты знаешь его?
Белл посмотрела на Кунту глазами, полными слез.
– Это проповедник, который крестил Киззи, – печально сказала она.
Тем же вечером Кунта сидел у Скрипача, и тут в открытую дверь постучал Като.
– Что стоишь на улице? – крикнул Скрипач. – Входи!
Като вошел. Кунта и Скрипач были ему рады. Они как раз говорили о том, что хорошо бы подружиться со спокойным, крепким Като, как когда-то со старым садовником.
Като был явно встревожен.
– Я хотел лишь сказать, что лучше бы черным не слышать этих страшных историй о том, как людей продают на Юг. – Он чуть помолчал, а потом добавил: – Честно говоря, я пришел к вам, потому что черные так боятся Юга, что работать не могут. – Он еще немного помолчал. – А больше всего меня тревожит Ной. Если меня продадут, ну что ж, так тому и быть. А Ной – он ничего не боится.
Они посидели и поговорили, и Кунта почувствовал, что Като был приятен их теплый прием. В конце концов договорились не рассказывать самые страшные новости, чтобы без нужды не беспокоить работников на плантации.
Но примерно через неделю Белл отложила в сторону вязание и сказала:
– Похоже, кто-то здесь прикусил язык – или так, или белые перестали продавать ниггеров. А я точно знаю, что такого быть не может!
Смущенный Кунта был поражен. Белл – и, похоже, все остальные на плантации – интуитивно почувствовали, что они со Скрипачом что-то утаивают. И Кунта снова начал рассказывать о продаже рабов – конечно, опуская самые неприятные детали. Но рассказывал он и об успешном бегстве. О том, как хитроумные и быстроногие рабы умело сбегали от своих хозяев и обводили вокруг пальца бестолковых патрульных. Как-то вечером он рассказал о светлом камердинере и черном конюхе, которые украли экипаж, лошадь, одежду и шляпу. Светлый притворился богатым массой. Когда они проезжали мимо белых патрулей, он принимался изо всех сил ругать своего черного кучера. Так они добрались до Севера и стали свободными. А в другой раз Кунта рассказал о не менее предприимчивом рабе, который всегда гнал своего мула галопом на патрульных, а потом прямо на ходу показывал им большой красивый документ, который, по его словам, объяснял его срочную поездку. Этот раб совершенно правильно предположил, что неграмотная белая шваль скорее отпустит его, чем признается, что не умеет читать. Кунта теперь часто смешил рабов – рассказывал, как черные беглецы научились имитировать хроническое заикание. Белые патрульные теряли терпение, часами пытаясь узнать у черных, куда они направляются, и отпускали их. Он рассказывал, как беглецы с кажущейся неохотой признавались, что их богатые массы презирают бедных белых и терпеть не могут, когда те мешают их слугам исполнять поручения. Однажды Кунта насмешил всех до слез рассказом о домашнем слуге, который благополучно добрался до Севера, совсем чуть-чуть опередив преследовавшего его хозяина. Масса обратился к полисмену. «Это мой ниггер!» – орал он, указывая на своего раба, а черный делал вид, что ничего не понимает, и твердил: «Я в первый раз вижу этого белого человека!» Симпатии толпы были на стороне черного, и полисмен приказал белому успокоиться и идти прочь, пока его не арестовали за нарушение порядка.
Кунта годами старался держаться подальше от аукционов рабов – с того самого дня, когда молодая африканка так жалобно молила о помощи. Но через несколько месяцев после разговора с Като и Скрипачом он привез массу на городскую площадь как раз в тот момент, когда начинался аукцион.
– Смотрите, смотрите, джентльмены Спотсильвании! Я предлагаю вам лучших ниггеров, каких вы только видели в своей жизни!
Аукционер зазывал покупателей, а его крепкий молодой помощник вывел на помост старую рабыню.
– Отличная повариха! – начал торг аукционер.
Но тут черная стала кричать, обращаясь к белому мужчине в толпе:
– Масса Филипп! Филипп! Неужели вы забыли, что я работала на вашего отца, когда вы и ваши братья были еще малышами! Да, теперь я старая и мало что могу! Но, пожалуйста, ради Бога, купите меня! Я все для вас сделаю, масса Филипп! Пожалуйста, не дайте им забить меня до смерти где-нибудь на Юге!
– Останови экипаж, Тоби! – приказал масса.
Кунта похолодел. Он остановил лошадей. Почему масса Уоллер вдруг заинтересовался аукционом, ведь он никогда не ходил в такие места? Он хочет кого-то купить? Или приценивается? Или он остановился из-за криков этой женщины? К кому бы она ни обращалась, ответа она не дождалась. Толпа все еще хохотала, когда торговец купил ее за семьсот долларов.
– Спаси меня, Господь! Иисус, Боже, помоги мне! – кричала она, когда черный помощник торговца гнал ее к загону с рабами. – Убери от меня свои черные руки, ниггер!