– Пойдем, красавчик… Давай-ка займемся телефоном.
Вот как описывал потом эту сцену один из гостей, доктор Гамбье, не пытаясь скрыть своего тогдашнего удовольствия: «Морель стоял чуть впереди остальных, с окурком, прилипшим к нижней губе, и внимательно всех нас поочередно разглядывал. В руке он держал набитый портфель, он единственный не был вооружен. Рядом с ним стояли два молодых негра, которые мне показались особенно опасными, потому что не убирали пальцев со спусковых крючков; третий встал у нас за спиной, на нем была фетровая шляпа с разорванной тульей, и он горстями запихивал в рот пти-фуры. С ними был еще этот сумасшедший старик Пер Квист, – большинство из нас его знало, а я даже принимал у себя, – стяжавший плачевную славу американский дезертир. Он продался коммунистам в Корее, был выгнан из армии в своей стране, не смог устроиться в Чаде и, как видно, оставшись без средств, сперва поступил инструктором на службу к египтянам, как и некоторые наши дезертиры из Иностранного Легиона, сбежавшие вплавь с кораблей в Суэцком канале, – так у нас, по крайней мере, говорили. Он смеялся и явно не воспринимал происходящее всерьез; лицо у него было довольно приятное, из-под распахнутой кожаной куртки, надетой на голое тело, виднелась рыжая шерсть на груди; в громадных ручищах он сжимал винтовку. Но главным был Морель. Совсем не похож на свои фотографии в газетах, но ошибиться в том, что это именно он, было невозможно, и я услышал, как чьи-то прелестные губки рядом прошептали, словно издавая предсмертный вздох, но не без сладострастия: «Это Морель… « Он обвел взглядом кресла, обтянутые звериными шкурами, стены, украшенные слоновьими бивнями, и проблеск веселья у него в глазах сразу погас.
Он вдруг разъярился и даже стал агрессивен, стиснул зубы, выплюнул окурок и растер его сапогом. Морель тут, больше чем в тысяче километрах от гор Уле, где, по слухам, прятался.
Никто из нас не шевелился, мы помнили, что произошло с Хаасом, Орнандо и кое с кем еще. Я был встревожен не меньше прочих, что не мешало мне присматриваться к Морелю с крайним любопытством. Вот уже несколько месяцев как разговоры шли только о нем, и тем не менее в его существование нелегко было поверить, – оно слишком обросло легендами; многие из нас были убеждены, что власти все выдумали – и Мореля со всеми потрохами, и его слонов, – чтобы отвлечь внимание от Вайтари, хотя то, что он затевал, не имело никакого значения, ему приписывали ответственность за недавние беспорядки в племенах уле. Я говорю «многие из нас», хотя сам-то никогда не был в их числе. Я верю в то, что Африка полна чудес, здесь все может быть и всегда будет возможно; ее авантюристы еще не сказали своего последнего слова, а эти искатели приключений не всегда рыщут вокруг африканского золота, алмазов и урана.
Я верил, что Африка способна на нечто большее, – и она доказывала это у меня на глазах.
Не забудьте, что после всей той шумихи, которую желтая пресса подняла вокруг Мореля, он для очень и очень многих действительно стал народным героем. Ему верили. Верили и в него, и в его слонов. Шаллю, конечно, первый овладел собой, – и не удивительно, такого человека, как говорили, нелегко смутить… «Что все это значит?» – прорычал он. Морель посмотрел на него довольно дружелюбно. «Против вас мы ничего не имеем, – сказал он. – Но нам надо сказать пару слов мадам Шаллю. Комитет охраны природы помнит, что она поставила женский рекорд охоты на слонов. Насколько я знаю, на ее счету сотня убитых животных…»
В голосе его звучал сдержанный гнев. Потом он не спеша расстегнул портфель, вынул лист бумаги и зачитал немыслимый документ, нечто вроде манифеста, который вам известен и который мы назавтра увидели напечатанным в газете… Должен сказать, впечатление было ошеломляющее. Когда он дошел до абзаца, гласившего: «Мадам Шаллю, „чемпионка“ охоты на крупного зверя, наказана публичной поркой», – послышались ахи и охи и все взгляды обратились на жертву. Мадам Шаллю побледнела. Вы ее знаете, – маленькая, энергичная, хорошенькая в свои сорок лет, несмотря на некоторое мужеподобие в голосе и жестах, – она явно была последним человеком, которого осмелились бы подвергнуть подобному обращению.
Мадам Шаллю повернулась к мужу. «Ты не позволишь им этого сделать!» – закричала она.
Насколько я знаю, она впервые обратилась к нему за помощью и защитой…
Шаллю шагнул вперед. Человек сильный и грубоватый; несмотря на белый смокинг, в нем чувствовался бывший горняк с Севера, бывший золотоискатель, он любил с гордостью повторять: «Я добился всего сам». Он набычился и даже голос у него стал низким, словно исходил из самых глубин его оскорбленного нутра.
– Слушай, Морель, если поднимешь на нее руку, я сдеру с тебя шкуру, даже если потом поплачусь всем, что имею. Я ведь знаю, на кого ты работаешь. Такие песни мы слыхали.
Говоришь, слоны… Но ведь охотничьи ружья есть практически только у европейцев, как и возможность получать лицензии на охоту. Ты хочешь сказать, что одни мы пользуемся природными богатствами Африки и их истощаем? Я эти причитания слышу с тех пор, как сюда приехал, а правда заключается в том, что эти богатства используются недостаточно, без нас ими вообще бы не пользовались и даже не знали бы, что они есть… Без нас не открыли бы ни одного месторождения ископаемых и население за двадцать лет не увеличилось бы вдвое.
Когда я сюда приехал, тут были только сифилис, проказа и слоновая болезнь; своих негров я лечил, кормил, одевал, дал им работу, жилье и желание, потребность жить, как мы. Такие люди, как я, – дрожжи, на которых поднимается Африка. Ты и твои соратники называют то, чем мы занимаемся, «постыдной эксплуатацией природных богатств Африки». А я – строительством Африки на благо всем, и в первую очередь африканцам. И потому, что мы одни владеем оружием и правом на спортивную охоту, ты решил всех перехитрить, сделав охоту на слонов символом «капиталистической эксплуатации природных богатств Африки»… Я все это читал в ваших коммунистических газетах. Мне даже не требовалось твоих пояснений. Я все понял сразу…
– Гм-м-м… – произнес Морель.
По его довольному виду было заметно, что такое толкование ему по вкусу. Позднее он скажет Перу Квисту: «Это была превосходная мысль. Я бы сам до нее не додумался. А Шаллю до нее дошел в два счета. Знает кошка, чье мясо съела. И все же рехнуться можно, до чего они твердолобые. Им не понять, что кто-то просто-напросто плюет на их делишки и занят чем-то более важным, более масштабным. Они в это поверить не могут. За всем, что мы делаем, должна крыться какая-то хитрость, уловка, что-то трусливое, подленькое, им доступное. Их-де не проведешь. Они так привыкли обнюхивать свое дерьмецо, что когда у кого-нибудь возникает потребность глотнуть свежего воздуха, заняться чем-то по-настоящему важным, можно даже сказать, великим, тем, что надо во что бы то ни стало спасти, уберечь, – это выше их понимания. Что ж, конечно, жаль… « Говорил он спокойно, сидя у окна, с полной искренностью. Пер Квист с трудом поборол раздражение. Он уже открыл было рот, чтобы сказать, что нечего-де хитрить, он-то прекрасно знает, что на самом деле защищает Морель, но, встретив внимательный и чуть-чуть насмешливый взгляд своего начальника, проглотил крепкое скандинавское проклятие, завернулся в москитную сетку и повернулся спиной.
– Я отлично понимаю смысл вашей выходки, – прорычал Шаллю. – Ладно. А теперь можешь убираться, пока в один прекрасный день мы не повстречаемся снова. Но если посмеешь хотя бы пальцем тронуть мою жену…
Губы Мореля растянулись в довольно-таки сальной усмешке. Он, видимо, смаковал что-то очень забавное.
– Мы и не собираемся, – сказал он. – Но кое-чему поучим. И, уважая приличия, поручим это самому старому из нас, чтобы ни у кого не возникло задних мыслей.
Он сделал знак датчанину. Пер Квист невозмутимо вышел вперед и приблизился к мадам Шаллю.
– Не прикасайтесь ко мне! – взвизгнула та.
«… Трудно было удержаться от улыбки, – рассказывал потом доктор Гамбье, – несмотря на ярость Шаллю и вопли его жены. Пер Квист хлестал, конечно, не сильно, но серьезность, с какой он выполнял задание, была гомерически смешной. Так как он один из самых старых людей, каких я знаю, его седая борода и суровый вид лишали картину неприличия, зрелище же, которое представляла собой маленькая, дрыгающая ножками Аннета Шаллю, кверху задом, по которому шлепала рука этого патриарха, было невыносимо смешным. А ведь между нами, маленькая Шаллю и верно перегнула палку. Думайте что хотите, но женщина, для которой самое большое удовольствие – убивать слонов, все-таки немножко противна. Есть же и другие способы получать удовлетворение… или заполнять пустоту. Я как врач-практик не люблю вдаваться во всякую там психологию, но мне кажется, что она отыгрывалась на этих слонах-самцах в отместку за что-то или за кого-то… Короче говоря, не я один чувствовал, что ее проучили заслуженно. И та серьезность, с какой старый скандинав выполнял свое поручение, еще , больше убеждала, что Аннете преподан хороший урок. Да, несмотря на все, что по этому поводу можно сказать, я-то думаю, что Морель был абсолютно искренним. Понимаете, ведь настоящие охотники, охотники старого закала уже давно и всеми доступными им средствами пытаются сократить „убой“ и не скрывают своего отвращения к сафари…»
Когда карательная экспедиция покидала виллу, на террасе, держа в руках карабин, появился Шаллю; его фигура отчетливо вырисовывалась на фоне стены… Маджумба нацелил на него пулемет, но Морель толкнул юношу в плечо.
– С кем же вы, месье Морель? – крикнул юноша. – С нами или с ними?
– Можно найти и другое место, малыш, – ответил Морель. – Есть поле на странице, край… И вот там-то я и хочу быть. Учись обуздывать свой нрав. Когда станешь начальником, сможешь убивать сколько хочешь, и своих, и чужих. А пока начальник здесь я.
Они влезли в грузовик, и тот рванулся с места.
– Потише. Торопиться нечего… Ты поработал над их шинами?