В литературном конфликте начала 1930-х годов появился еще один весьма заинтересованный участник – М. Горький, возвратившийся в СССР после долгого пребывания в Италии. Его приезд стал действительно крупным событием для советского литературного мира. Горький не прерывал связи с целым рядом советских литераторов и внимательно следил из-за границы за течением творческой жизни на родине. Как говорилось выше, симпатии писателя находились на стороне А. К. Воронского, с которым он состоял в постоянной переписке. Позиция же противников «Красной нови», которую Горький считал откровенно антикультурной, вызывала его неодобрение[816]. Он критиковал РАПП за готовность «проработать» того или иного талантливого автора вопреки заботе о его росте, что в итоге затрудняет формирование товарищеских взаимоотношений. Со своей стороны, предводители советского литфронта «оплачивали той же монетой»: называли именитого писателя «бывшим Главсоколом – ныне Центроужом»[817]; демонстративно холодно встретили его эпопею «Жизнь Клима Самгина» (в одной из рецензий была отмечена «нечеткость постановки основных общественных проблем» в романе, что влечет за собой разнообразные толкования и создает трудности для читательского восприятия[818]).
Первый визит Горького в Москву в мае 1928 года был связан с празднованием его 60-летнего юбилея. А незадолго до этого газета «Известия» опубликовала три статьи, в которых Горький обрушивался на групповщину и мелочные споры в литературе, на низкий уровень издаваемых журналов. Он подчеркивал, что ныне критика в большей степени учит начинающих писателей политграмоте, тогда как должна учить литературной технике. И для этого необходимо «поднять на щит» наследие русской классики, прекратить ее огульное отрицание. Литературному стилю и языку надобно учиться в первую очередь у Толстого, Гоголя, Лескова, Тургенева, также как и у Бунина, Чехова, Пришвина[819]. Горький утверждал, что ему безразлично, как относятся к нему критики: гораздо дороже мнение рабочих, а они «именуют меня «нашим», «товарищем». Пролетариат превратился в хозяина страны, и литература теперь обязана обслуживать интересы трудового народа в целом[820]. Все эти горьковские рассуждения были крайне негативно встречены руководством РАПП; Авербах увидел в них претензию на «учительство и панскую непогрешимость»[821]. Нападки на Горького возобновились и во время его второго, уже более длительного приезда в страну. На сей раз отличились сибирские члены РАПП во главе с неким А. Курсом, давним сторонником Авербаха. Их особенно возмутило то, что Горьким публично защищал Б. Пильняка и Е. Замятина, подвергнутых официальному остракизму. В конфликт пришлось вмешаться Сталину, который настойчиво завлекал в СССР писателя с международной репутацией. В декабре 1929 года ЦК ВКП(б) принял специальное постановление, признав недопустимыми какие-либо выпады против великого литератора современности[822].
Правда, еще до выхода данного постановления рапповское руководство изменило свое отношение к Горькому. Хотя основная заслуга здесь принадлежит далекому от литературы Г. Г. Ягоде. Он информировал своего не в меру ретивого родственника – Авербаха и его компаньонов о серьезности намерений в отношении писателя, а также способствовал его сближению с вождями РАПП.
Завязавшаяся дружба начала приносить плоды. Например, журнал «Молодая гвардия» возмутился чрезмерно обширной программой публикации русских и зарубежных классиков. Предлагалось значительно сократить ее, а оставшиеся произведения обязательно снабдить марксистскими предисловиями и комментариями[823]. Однако, к удивлению многих, «На литературном посту» поддержал приобщение читательских масс к художественному наследию прошлого. Рапповцы заявили, что покушаться на искусство нельзя, так как это свидетельствует о культурной ограниченности, а «нет ничего хуже фарисействующих забот о трезвости «бедных»[824]. Несомненно, такая позиция отвечала горьковским творческим установкам. К тому же в это время стало широко известно, что Сталин ценит русскую классику и с удовольствием читает Пушкина, Чехова, Салтыкова-Щедрина и др.[825]
Теперь сближению Горького и руководителей РАПП ничто не препятствовало. Именно под них Горький инициировал новый громкий проект «История фабрик и заводов», которому придавал большое значение. А у Авербаха, Киршона, Либединского, Фадеева, Селивановского появился сильный союзник, на чью помощь еще годом ранее они не могли рассчитывать. Это оказалось как нельзя более кстати в разгоревшемся конфликте с панферовской группой и поддержавшим ее комсомолом. Авербаховцы доказывали Горькому, что претензии их оппонентов на руководство советской литературой несостоятельны. Как информировал писателя Киршон, борьба с этой безответственной компанией принимает крайне жесткие формы; они ничуть не заботятся о деле и об интересах дела, просто продуманно бьют по нам, – сетовал Киршон. И при этом они не способны самостоятельно повести литературную организацию, а могут лишь участвовать в общей работе[826]. Горький выступил на стороне своих новых любимцев, одновременно демонстрируя неодобрение действиями их противников. Но те оказались на редкость сплоченной силой.
Понимая, что Горький выбрал Авербаха, панферовская группа сделала ставку на своего «духовного» наставника в литературе – писателя с дореволюционным стажем Александра Попова (родом из донских казаков); больше известного под псевдонимом Серафимович. У него сложились такие же тесные отношения с писателями из рабоче-крестьянской среды, как у Горького – с авербаховцами. Судя по материалам тех лет, Серафимовича прочили на роль гуру новой советской литературы. Так, журнал «Октябрь», который с начала 1930-х годов контролировал Панферов, с сожалением отмечал, что творчество такого гиганта до сих пор мало изучено, а ведь его, помимо всего прочего, высоко ценил сам В. И. Ленин: вождь пролетариата письменно выражал ему свою глубокую симпатию[827]. И действительно: Серафимович, будучи студентом Петербургского университета, состоял в дружбе с Александром Ульяновым, казненным за подготовку покушения на Александра III, и тоже проходил по этому делу, был арестован. Между тем трепетное отношение Ленина ко всему, что связано с памятью старшего брата, хорошо известно. К тому же этот эпизод биографии Серафимовича означал, что он стоял у истоков революционного движения в России, а значит, по его произведениям лучше всего изучать историю борьбы. К тому же, его работы просты, реалистичны, незатейливы, но динамичны, обладают особым звучанием. «Железный поток» был назван ведущей вещью советской литературы[828]. Но, несмотря на все свои заслуги, Серафимович не мог обогнать своего старшего коллегу по цеху: Сталин нуждался в международном авторитете Горького, которым Серафимович конечно не обладал.
Таким образом, на литературном ландшафте четко определились два полюса. Первый – группа Авербаха с Горьким в качестве патрона и второй – группа Панферова-Серафимовича, поддержанных лидером комсомола Косаревым. Это противостояние соответствовало общему раскладу сил и проходило не только по линии интеллигенты – выходцы их рабоче-крестьянских низов, но и по принципу конфессиональной принадлежности. В первой группе не было никого со староверческими корнями, зато костяк второй составляли выходцы именно из этих слоев. Присутствовали там, конечно, люди и с другим прошлым: например, В. Ильенков происходил из семьи священника Смоленской губернии, окончил местную духовную семинарию; религиозный генезис того же Серафимовича мы пока не выясняли. Но факт остается фактом: выходцы из староверия определяли сплоченность второй группы. Она-то и послужила опорой при создании Союза писателей СССР, причем Горький оказался из-за этого в сложном положении. Ведь он возвращался в страну под проект единой творческой организации, которую ему предлагалось возглавить; размах почитания его личности на государственном уровне не имел прецедента в истории[829]. При этом реальные возможности по формированию и управлению Союзом писателей были у Горького весьма ограниченны. И это стало для него трагедией, которую он в конце концов не смог пережить.
Постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций» открывало новую эпоху в советской литературе[830]. В чью пользу были перемены? – двух мнений тут быть не могло. В день опубликования партийного решения «Правда» поместила разгромную статью, посвященную Авербаху и Троцкому, так и не сумевшим понять суть ленинской культурной революции[831]. И все это произошло за два дня до приезда Горького из Италии: его явно хотели поставить перед свершившимся фактом[832]. Он отрицательно отнесся к этому решению Центрального комитета и даже думал выступить с протестом[833]. Ситуация усугублялась еще и тем, что в учрежденном оргкомитете по подготовке Всесоюзного писательского съезда отсутствовали горьковские любимцы, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы включить некоторых из них в этот орган. Правда, это мало что давало: все равно первую скрипку в оргкомитете играла панферовская группа. К тому же она заметно расширилась: реальные рычаги подготовки форума держал И. Гронский, а Горький стал почетным председателем оргкомитета. Фигура Гронского весьма примечательна: на самом деле он – Иван Федулов; родился в селе Любимского уезда Ярославской губернии (на стыке с Костромской и Вологодской губерниями). Его отец, периодически уходивший на заработки в Петербург, ненавидел попов, избегал любых контактов с ними. Самого Гронского (Федулова) за инциденты со священником, описанные им в воспоминаниях, отчислили из церковно-приходской школы