«…осознать, почему «народ-богоносец» вместо своих национальных святителей оказался во власти большевиков, невозможно лишь активностью и изощренностью агитаторов, «соблазнивших» его[947]. Напротив, социалистические идеи нашли отклик, поскольку массы в учении о классовой борьбе почуяли нечто родное, очень знакомое, соответствующее их собственному «психологически-бытовому идеалу самочинности и самостоятельности»[948].
Об этом же говорил и Н. А. Бердяев. В послереволюционный период известный мыслитель открыто призывал переоценить старую истину об исключительной религиозности русского народа, с энтузиазмом воспетой и славянофилами, и самыми крупными русскими писателями. Повторять подобное, подчеркивал Бердяев, было бы страшной фальсификацией и заблуждением. Народ, в котором действительно сильна религиозная верность, никогда бы не довел свою церковь до столь плачевного состояния[949].
Конечно, главными гонителями никонианской церкви были большевики, то есть, если исходить из традиционных представлений, инородцы (евреи, поляки, латыши и проч.), осевшие в партии. В этой связи любопытно взглянуть, как же описаны религиозно-разгромные процессы в советской литературе? Возьмем роман П. И. Замойского «Лапти» (19291930), где есть яркая сцена снятия колоколов с одного из сельских храмов в Пензенской области. Церковный погром производит группа коммунистов во главе с неким Скребневым, который, как указано в тексте, происходит из староверов. После принятия решения о разгроме церкви он удовлетворенно заявляет: «Не в первый раз… технику снятия колоколов хорошо знаю»[950]. Или роман И. Эренбурга «День второй» (1932), где бывший красный партизан с простой русской фамилией Самушкин не без гордости сообщает: «Трудно сосчитать, сколько церквей мы спалили. Попов, разумеется, на дерево…».[951] (Работать Самушкину доверили с комсомольцами.)
Известный роман А. А. Фадеева «Разгром» посвящен боевым будням партизанского отряда. У партизан, костяк которых составляют шахтеры, редкая «скверная побасенка» обходилась без попа и попадьи. Попавшему в отряд новичку они предлагают продемонстрировать умение стрелять, пальнув в никонианскую церквушку[952]. Возглавляет всю эту публику Осип Левинсон. Естественно, он также не относится к почитателям церкви, но по тексту хорошо читается, что религиозное пренебрежение его подчиненных – не его заслуга. Да и вообще, для костяка отряда Левинсон не является большим авторитетом. Например, когда он пытается заставить бывшего шахтера по кличке Морозко сдать оружие, тот просто игнорирует его приказ. А свое неподчинение объясняет весьма симптоматично: мол, не для того мы все это затевали, чтобы ты у меня оружие назад требовал[953]. Фадеев дает понять: подобных людей вообще сложно заставить делать то, что им не по душе. Тем более, добавим мы, навязать ненависть к церкви, которую народ считает родной. В России это стало возможным только потому, что значительная часть коренного населения не приняла никонианство. Но официальная статистика этого никогда не касалась, а потому причины тотального разгрома РПЦ объясняют как угодно (тем же нашествием инородцев, надругавшихся над Россией), только не реальным положением дел.
По произведениям многих советских авторов можно судить об исторической миссии русского староверия. Она состоит не в консервации старой доброй патриархальности, а в преобразовательном действии, очищенном от обрядов, пения псалмов и суеверий. Энергия старообрядцев имела, по сути, жесткий протестантский характер, но нацелена была не на личное обогащение, а на всеобщее (как ранее – на общинное) благо. Народно-религиозная практика трансформировалась в практику социальную, отвечавшую староверческому менталитету, но выраженную иначе. В развернутом виде эта мысль представлена в романе Леонида Леонова «Соть» (1928). Роман считается производственным, так как он посвящен крупному индустриальному строительству. На самом деле автора интересует послереволюционное преображение староверия, которое олицетворяет главный герой – большевик Иван Увадьев. Одна из сюжетных линий книги связана с отношениями между Иваном и его матерью. На первый взгляд это обычный конфликт поколений, однако, он имеет религиозную подоплеку. Из виду обычно упускается, что мать Увадьева – староверка; она не расстается с иконой, сносившейся от частого и неистового употребления[954]. Приехав к сыну, возглавляющему крупное строительство на реке Соть, она отказывается попробовать крабов, которыми тот пытается ее угостить; Иван на это не без иронии замечает: «Все запоганиться боишься»[955]. Мать Увадьева активная натура, и символично, что он в ее напористости «узнавал самого себя». Но если она томится по небесам, то он нацелен на созидание земного будущего, которое будет принадлежать его стране, людям. Мать не в состоянии понять этого; в отчаянии она даже требует от сына денег, что были потрачены на его детство, на его воспитание[956]. В конце концов, она уезжает со словами: «Дурные вести получишь – не приезжай, не люблю»[957]. Фигура Увадьева, навсегда расставшегося с матерью, символизирует для Леонова преображение русского староверия. Кстати, эту сюжетную линию подкрепляют эпизоды со скитом в лесу, который по плану строительных работ должен быть уничтожен. Скит у Леонова не совсем православное заведение: главная реликвия в нем – книга «Жития и страдания старцев соловецких», особо почитаемая староверами[958]. И эта деталь тоже символизирует наполнение энергией вышедшей из староверия, новых «мехов».
Вот к таким интересным наблюдениям приводит чтение забытых советских произведений. Более тщательное прикосновение к этому художественному наследию позволяет нащупать новый, неожиданный ракурс отечественного прошлого.
Глава 8. Несостоявшаяся смена старой гвардии
В ходе подготовки книги внимание автора привлекла комсомольская тема – второстепенный, казалось бы, в данном случае сюжет. Да и вообще, исследовате ли нечасто обращались к этой массовой молодежной организации, находившейся, по их мнению, на периферии политической жизни СССР. Комсомол с самого начала задумывался как помощник партии, поэтому протекавшие в нем процессы определялись раскладами в партийно-советских верхах и самостоятельного значения не имели. Круг советских ученых, занимавшихся этой проблематикой, всегда был узким, а после крушения СССР интерес к ней практически угас. Те работы о комсомоле, с которыми удалось познакомиться, как правило, касались борьбы против различных оппозиций генеральной линии и вклада молодого поколения в обновление всех сфер жизни. Тем не менее, обращение к этим источникам представляется весьма перспективным и дает возможность еще раз проверить идеи данной книги на более широком материале.
Как известно, I съезд Российского коммунистического союза молодежи (РКСМ) прошел с 29 октября по 4 ноября 1918 года. Это было сравнительно немногочисленное мероприятие – около 200 делегатов, большинство из которых были из Москвы, Петрограда и Центрально-промышленного района, причем почти 80 % присутствующих составляли рабочие и крестьяне[959]. Однако тон задавали конечно не они, а группа инородческой молодежи преимущественно еврейской национальности. Эти молодые люди, блиставшие образованностью на фоне рабоче-крестьянских комсомольцев, определяли ход дискуссий, готовили съездовскую документацию, вносили итоговые резолюции и т. д. Они информировали своих непросвещенных коллег о колыбели европейского юношеского движения – Бельгии, о том, как движение развивалось и каких успехов достигло в Германии[960]. Тех, в свою очередь, волновало безразличие взрослых товарищей в губерниях к возникающим комсомольским организациям; воронежский делегат даже сетовал на недоброжелательность властей[961]. Вологодский представитель сказал, что Совдеп часто тормозит дело: «Дали вам свободу, так и сидите, пока вас не вытащили к свету»[962]. Кстати, ЦК партии, несмотря на неоднократные просьбы, никакого участия в созыве первого комсомольского съезда не принял, и партийные бонзы в его работе не участвовали. С докладом о текущем моменте выступил лишь большевистский функционер второго ряда Е. М. Ярославский; он заверил участников, что очень скоро они соберутся уже не на всероссийский, а на мировой съезд коммунистической молодежи[963].
Все же избранные лидеры созданного российского комсомола заручились поддержкой Н. К. Крупской и добились встречи с В. И. Лениным, намереваясь проинформировать его об итогах прошедшего форума. Однако много обещавшая аудиенция продлилась всего пятнадцать минут (причем после двухчасовой задержки), по истечении которых возникла ситуация, когда «уже не о чем было рассказывать»[964]. Очевидно, военное время требовало концентрации усилий на других направлениях. Кроме того, большевистская элита в ту пору увлеклась экспериментами с профсоюзами: их съезды по составу участников во многом напоминали партийные. Комсомол же не мог похвастаться подобным отношением. И на II съезде РКСМ в мае 1919 года опять не было ни одного партийного лидера; появились лишь Н. К. Крупская, А. М. Коллонтай и В. И. Невский. Настойчивые обращения делегатов к Ленину с просьбой приехать остались без ответа