Словно ведро с холодной водой, вылитое на спящего пьяницу, этот случай пробудил его. Айван сел и принялся есть персик, а из глаз его текли слезы, с которыми он никак не мог совладать. Но со слезами проступило понимание. Только сейчас сумел Айван посмотреть со стороны на то, что с ним происходит. Он был похож на человека, очнувшегося от долгого одурманивающего сна. Теперь он видел все, что случилось с ним со дня прибытия, в новом свете, и кое-что к тому же вспомнил. Одежда на нем показалась ему какой-то незнакомой. Айван вскочил на ноги и принялся рыться в карманах. Есть! В ладони он сжимал потертую разбухшую картонку — визитную карточку, которую дала ему когда-то мисс Дэйзи, с тусклыми, но все-таки различимыми буквами:
КНИГА ТРЕТЬЯ
У РЕК ВАВИЛОНСКИХ
Глава 7. В обители праведника
У рек Вавилонских, где мы сидели
И где мы плакали, когда мы вспоминали Зайон,
Те злодеи увели нас в рабский плен,
Заставили воспеть нашу песнь.
Но как воспоем песню Короля Альфа
На этой странной земле?
Его преподобие пастор Сайрус Мордехай Рамсай (СИ), защитник веры, предавался размышлениям в своем небольшом офисе, что находился рядом с Молитвенным домом верных, под каковым названием было известно основное здание церкви — высокое трехгранное строение из бетонных блоков. Он размышлял о деяниях рук своих и был, что называется, «глубоко удовлетворен». На то имелись причины: несмотря на относительную молодость — ему исполнилось всего тридцать пять — он мог взирать, по его собственным словам, вперед и назад без тревоги и сожалений. Назад — на солидный образчик жизни доброго христианина, вперед — к новым свершениям и наградам за веру.
Конечно, предостерегал он себя, осторожность никогда не бывает излишней; ямы и ловушки мира сего, дьявол и искушения плоти подстерегают тебя повсюду. Никто лучше него не знает, как сильные и могучие падали в одночасье. Любовь не превозносится, она не может быть самодовольной. Смирение — вот верное слово. В его положении человек должен еще сильнее бороться с грехом гордыни, смиренно ходить перед Богом. Мысль эта проникла ему в сердце, и он не мог устоять, чтобы не повторить ее негромко вслух: «Смиренно ходить перед Богом, аминь».
Никто не может обвинить его в самодовольстве. И однако же никто не станет отрицать и того, что его миссия в Западном Кингстоне является беспримерной работой во славу благочестия, как сказал мэр города в прошлом году в день открытия Молитвенного дома. И хотя окончательную хвалу следует вознести, конечно, Господу, небольшая мера отпущена и Его стойкому стражу веры, пребывающему в самой гуще битвы.
Стул скрипнул, когда пастор Рамсай чуть откинулся назад и позволил своему взгляду пробежаться по фасаду Молитвенного дома, видному в открытое окно. Массивный серый треугольник стоял освещенный солнцем, и его бетонная конструкция вырастала до чрезвычайных размеров. Пастор совершенно ни в чем не был уверен, когда группа из Теннесси посетила его с предложением, но в конце концов их союз оправдал себя и оказался благословенным. Аббревиатура СИ поначалу их беспокоила, пока он не объяснил своему другу, доктору Джеймсу Эрлу Калпер-реру — доктору Джимми, — что паства почувствует себя обманутой, если их настоятель не будет носить подобающий титул и, в конце концов, не кто иной, как паства, наградила его этим определением. Смятение полностью рассеялось, когда пастор объяснил, что СИ означает «Слуга Иисусов». Потускневшие было голубые глаза доктора Джимми вновь загорелись: «Отлично, Сай, хорошо все то, что хорошо работает на Иисуса». Доктор Джимми был секретарем Департамента зарубежных миссий, принадлежащего к прагматической фундаменталистской ветви Западных баптистов, которая приняла и утвердила миссию пастора как «свидетельство из-за границы».
Но поначалу пастора Рамсая обуревали сомнения. Форма строения показалась ему слишком чужеземной, совершенно не похожей на церковь, как, впрочем, и на любое, известное ему здание. Сомнения покинули его, когда доктор Джимми объяснил, что это точная, несколько уменьшенная копия церкви в Мемфисе и что предложение строить по этому проекту — большая честь, оказываемая далеко не всякой общине прихожан, а тем более только что присоединенному к объединению зарубежной паствы. Она должна стать, сказал доктор Джимми, энергично жестикулируя, «демонстрацией во имя Христа», и в его по-детски наивных голубых глазах засверкал огонек. И она стала, раздумывал пастор, да, она стала таковой. Разъедающие душу опасения полностью рассеялись, когда пастор услышал о благотворительной программе братской Христанской ассоциации, которую Департамент зарубежных миссий предполагал расширить в связи с установлением Молитвенного дома, «зримого и осязаемого символа их участия в невидимой брани за души и сердца людей Западного Кингстона, аминь».
Да, вне сомнений, это оказался благословенный союз. И несмотря на шпильки и глумление кое-кого из завистливых «культистов-знахарей» несчастных временщиков, визионеров своего бугра, которые, по слухам, пустили фразу, что «пастор Рамсай надел на голову бетонный колпак дурака, который подарили ему янки», быстрое увеличение паствы в числе, усиление их веры и влияния пастора были лучшими знаками одобрения и благословения Господнего. Как там епископ Мемфисского прихода написал в листке новостей миссионерских обществ — «аванпост»? Нет, кажется, по-другому, «Оазис», да, «оазис праведности в пустыне дьявола». Епископ выбрал правильные слова. Да будет Господь благословен, подумал пастор с благочестивым удовлетворением, а безбожники пусть издеваются как умеют.
Ход его мыслей был прерван девушкой с тихими и серьезными манерами, которые делали ее старше, чем она была на самом деле.
—Ваше преподобие… Ваше преподобие!
—Да, Эльза, что такое?
—Этот бвай, знаете, сэр, — он все еще здесь, Ваше преподобие.
—Мальчик, какой опять мальчик?
—Помните, Ваше преподобие? Он говорит, что он — сын Сестры Мартин.
—Ах да — из деревни. Большой путь он проделал, чтобы оказаться здесь. Попроси, чтобы Сестра Сафира принесла ее пожитки.
—Чьи пожитки, сэр?
—Вещи Сестры Мартин. И скажи мальчику, что он может ко мне зайти. Спасибо, моя дорогая. Что бы я без тебя делал, а? — Пастор снисходительно улыбнулся, когда она повернулась и с выражением сосредоточенности покинула комнату.
На минуту он откинулся назад, и смущенная улыбка внесла в черты его лица что-то доброе. Затем, повинуясь силе привычки, он поднялся с места, пригладил ладонями коротко подстри-женные волосы, без особой нужды одернул воротник, принял вид духовного авторитета и прочистил горло, как человек, собирающийся произнести наставление.
Ах, эти селяне… Уже три недели назад он послал телеграмму, а мальчик приехал только сейчас. Кто скажет, почему они все поступают ни с чем не считаясь — никакого чувства времени. Должно быть, всего раз в месяц проверяют почтовый ящик — или заняты на уборке урожая… Скорее всего, тут замешано какое-то древнее суеверие, с которым нужно еще разобраться, и всем верховодит местный знахарь и его невежество. Как зовут мальчика? Айванхо. Забавно, что это имя очень популярно среди неимущих классов. Деревенских парней всегда можно узнать: накрахмаленные, в вычищенных местных одеждах, на все таращат глаза. По виду он в глубокой печали, готов расплакаться и разрыдаться при первом же упоминании имени матери — определенно, не из породы стоиков, нет, сэр. Услышав приближающиеся шаги, пастор изобразил на лице преувеличенную симпатию.
— Входи, мой мальчик; ты получил наконец мою телеграмму?
— Телеграмму, сэр? Никто мне о ней не говорил, сэр, — только мама сказала, что вы сумеете помочь мне с работой.
Мальчик улыбался как-то чересчур лучезарно и говорил очень быстро, словно боялся, что его в любой момент прервут. По птичьему морганию его глаз было ясно, что он нервничает, его неугомонный взгляд рыскал по комнате туда-сюда, как будто в поисках спрятавшихся врагов. Из всего, что предположил пастор, в нем было только одно: казалось, он в любую минуту готов расплакаться.
—Работу? Какую работу? Как тебя зовут, мальчик?
—Айванхо Мартин, сэр. Сын мисс Дэйзи Мартин.
—Ну, правильно, правильно. — К пастору вновь вернулось чувство симпатии. — Она была доброй женщиной и верной христианкой, сын мой. Все это тяжело пережить, но мы можем получить отраду в мысли о том, что место в Царствии Божием ей обеспечено, обеспечено. — Пастор повторил последнее слово и сделал паузу,ожидая потоки слез. Ничего такого не последовало. Понял ли мальчик хоть одно слово из того, что он сказал? Он кажется каким-то толстокожим; с лица его не сходит глупая улыбка.
—Так, значит, вы поможете мне, сэр? Бог благословит вас.
—М-м-да, я надеюсь на это, гм-м, — ответил пастор, откашлявшись. Теперь уже мальчишка и за Бога стал говорить, а? Он кажется слишком самонадеянным. Пастор продолжил голосом таким глубоким и гулким, что, казалось, мог свернуть с места башню Молитвенного дома, «доброй женщиной, верной христианкой и преданной прихожанкой».
—Я все могу делать, сэр, все что угодно.
—Это хорошо, — проговорил пастор, временно сбитый с толку. Лучше бы этот молодой парень его не перебивал. Что-то странное было в нем: одежда висит, как на попрошайке, и ни слезы тебе, ни словечка о матери. Он побарабанил костяшками пальцев по столу и снова взглянул на мальчика, который все так же лучезарно улыбался. Пастору пришло в голову, что, вероятно, мальчик не совсем в своем уме.
— Так ты говоришь, что не получал телеграммы?
—Телеграммы, сэр?
—Да, телеграммы — по поводу твоей матери.
—Нет, сэр.
—В таком случае как ты узнал о нас?