Иисус Христос Боже Всевышний… Не могу в это поверить… Не верю… Айван обреченно покачал головой… Ничегошеньки, ни единой вещи не осталось. Ничего нет, я даже спуститься туда не могу… Господи Иисусе, мои люди там… Люди мои. Господи Иисусе, люди мои!
Айван тупо уселся под деревом. Запах разбросанных по земле гниющих фруктов ударил ему в ноздри, рядом жужжали слетевшиеся на сладкое мухи. Ему нелегко было снова обрести согласие с самим собой и переварить то чувство горя и разорение, с которым он столкнулся. Я должен тут остаться! Остаться и привести все в порядок, подумал он. Самым сильным оскорблением, которым люди удостаивали друг друга, была презрительная фраза: «Чо, ты ведь взялся ниоткуда». Впервые в жизни Айван понял наконец, что она значит. Он осознал, как важно чувство места для самого главного в понимании себя. Его объял тот же самый порыв, который он пережил, когда умерла бабушка: ухватиться руками за голову и выть, выть во все горло. Ему хотелось схватить мачете, прорубить дорогу к могилам, очистить землю от кустарника. Но… какой в этом смысл?… Какой, к черту, смысл? Он чувствовал себя опустошенным, помраченным от страха, жалким, бесполезным и невероятно одиноким. Никогда в жизни, поклялся он себе, он больше сюда не вернется.
Машинально, как лунатик, он добрался до мотоцикла и завел его. Раз уж я тут оказался, подумал он, надо добраться до дома Маас Натти… Сделаю все за один раз.
Айван проехал над низко нависшей скалой, по которой в ту давнюю темную ночь скакал на лошади за спиной старика. Он миновал группу людей, одетых для церковной службы, которые, как он понял, шли на реку принимать крещение. Они смотрели на него с любопытством и приветствовали с вежливостью. Айван знал, что, если бы он сейчас остановился и сказал им, кто он такой, они бы бросились к нему, принялись громко обсуждать его возвращение и предлагать ему угощение. Они были составной частью его видения этих мест, но сейчас, вернувшись сюда, он ответил на их приветствия очень сухо, опасаясь их прищуренных глаз, узнавания и восклицаний: «Постой-ка, а не тот ли ты Мартин?» Поэтому Айван повернул голову в другую сторону и поехал дальше.
Он узнал ворота Маас Натти и притормозил. Из-за ограды доносились голоса, поэтому он проехал чуть дальше и вернулся пешком, надеясь незаметно заглянуть во двор. Ему хотелось, по возможности, избежать нового потрясения. Поначалу он никого во дворе не увидел, не считая двух привязанных к дереву козлов. Дом стоял во всем великолепии своих красок. Барбекю было треснуто, из трещин пробивалась трава. Кусты и фруктовые деревья стояли на своем месте, хотя и не такие ухоженные, как раньше, и трава была высокой. Значит, здесь живут люди. Гамак, как он заметил, висел между двумя деревьями гуава, и в нем лежал кто-то с длинными вылинявшими на солнце волосами. Женщина? Белая женщина в доме Маас Натти? Бамбо! Чертовщина какая-то, ум мой точно помутился. Безумие! Белые люди никогда здесь раньше не жили! Они останавливались в гостиницах или в больших городских домах. До чего я дожил?
Айван с силой тряхнул головой, надеясь стереть эту картину, но женщина в гамаке продолжала раскачиваться, и ее волосы время от времени волочились по земле. Потом она заговорила, и Айван испытал повторный шок, потому что голос несомненно принадлежал мужчине. Дверь открылась, и во двор вышли два других привидения. «Бамбо, — пробормотал Айван, снимая очки, — Бамбо! Ты хочешь сказать, что есть американские растаманы?» Это они и были — белые дредлоки. Волосы вышедшего мужчины взъерошенной копной торчали во все стороны и падали на плечи. На нем были только джинсы, обрезанные по колено, большущая борода, такая же лохматая, как волосы на голове. Женщина рядом с ним была блондинкой, с очень коричневым цветом кожи, и на ней ничего не было. Вообще ничего! Айван увидел пушистое облачко волос в основании ее выступающего живота. Эта пара, судя по их широким странно-застывшим улыбкам, была счастлива. Женщина держала в руке жестяное ведро, мужчина — трубку, которую он протянул лежащему в гамаке. Женщина подошла к козлам и в самой бесстыдной манере присела перед ними на корточки. Козлы отбежали, насколько позволяла веревка. Женщина схватила веревку и подтянула одного из них поближе. Затем, поставив ведро на землю, протянула руку в шерстистое подбрюшье в поисках вымени.
—Давай-давай, подои его хорошенько. Спорим, у тебя получится? — пробурчал Айван, и чуть не рассмеялся вслух, когда ее рука нащупала козлиные яйца.
—Говорят, белые люди все могут — выдои-ка из него немного молочка.
Женщина выругалась и потянула к себе другого козла. Айван понял, что у него начались видения. Колли, который он недавно покурил, наверное, самый мрачный на этом острове. Но кто эти люди? Они тут, кажется, давно, кожа у них глубоко коричневая, не считая красных пятен от укусов москитов.
Все трое были так обдолбаны, что едва передвигались, и мужчины, не переставая смеяться, говорили медленно и с большим трудом.
—Я такой заебаный, — пробормотал один из них.
—Это точно, — пробубнил Айван. — Но я этого не вынесу.
Мужчина встал и усталой походкой отправился в сторону барбекю.
—Ну давай, — выразила свое недовольство женщина. — Возьми эту ебаную трубку.
—Давай-давай, — сказал другой мужчина.
—Все в порядке. — Женщина поднялась и поспешила за ними. Ее плоская батти была испещрена воспаленными красными прыщами. Мужчины сняли шорты, и все трое улеглись на теплое барбекю, напоминая Айвану свиные туши, выложенные на просушку.
Подождите-ка, пока солнце сядет, москиты закусают ваши задницы. Бвай, кто бы мог поверить в такое, а? Но ведь это точь-в-точь даппи. Маас Натаниэль Френсис, где же вы? Вы не видите, что творится у вас на дворе, сэр? Лучше я уйду отсюда, с меня довольно. Проезжая мимо ворот, он заметил какую-то вывеску. «Что бы это могло значить? — подумал он. — Южный Вудсток?»
Айван поспешил в город, на большой скорости вписываясь в крутые повороты. Он гнал так, словно демоны сидели у него на хвосте. Два раза чуть не разбился, но все равно скорость не сбавлял. Он весь отдался езде: ритму спусков и крутых виражей, встречному ветру, темным дорогам и изо всех сил старался опустошить свое сознание. Но духи скорби и разорения не отставали от него.
Дорога назад показалась ему гораздо короче. Когда Айван ехал туда, он оставил одну страну и оказался в другой, и расстояние было соответствующим. Сейчас, к глубокой своей печали, он понял, что это все одна и та же страна, и путешествие его оказалось коротким.
Он чувствовал себя лишенным корней, по воле случая заброшенным в мир, который не знает ни законов, ни границ. «Айванхо Мартин, ты ведь взялся ниоткуда», — горько говорил он себе и, испытывая боль от потери чего-то очень важного, понимал, что осознание его важности приходит только с потерей. «Умножающий знания умножает скорбь», — как говорит Рас Петр.
Вместо радостного триумфального возвращения домой, которое он предвидел в своих мечтах, он внезапно и без всякой подготовки столкнулся с тем, что никакого дома у него больше нет. «Давай, парень, вперед, ты взялся ниоткуда».
Когда Айван вошел, Рас Петр и Эльза сидели за столом, и между ними лежала Коптская Библия. Оба подняли глаза. Рас Петр первым нарушил тишину.
— Хайле, брат мой, одно сердце, ман.
Эльза поднялась ему навстречу, но что-то ее остановило.
—Айван, что случилось? У тебя такой вид, словно ты даппи увидел.
—Может, одного и увидел, кто знает, — с улыбкой сказал Педро.
—Айван, ты голодный?
Айван рассеянно поцеловал ее и направился в спальню.
—Не голодный, просто устал, — сказал он.
—Где ты был так долго?
—Нигде не был — и дай Бог никогда больше там не бывать, — сказал он и свалился на кровать.
Эльза стояла в дверях и наблюдала за ним с обеспокоенным лицом и с дурными предчувствиями.
—Все хорошо, — тихо прошептал Педро, — оставь его. Наш брат получил взбучку, дочь моя. Чувствую, что очень хорошую взбучку, — но с ним все будет в порядке.
—Айван, ты что-нибудь ел?
—Я не голодный, я устал, — пробормотал он и вспомнил, что Дадус с семьей все еще ждет его на обед.
Только через три дня он смог выйти из спальни.
—Да, — скорбно сказал Рас Петр, — наш, брат и впрямь получил хорошую взбучку.
Глава 17. Тучи сгущаются
Ходишь по дорогам, пистолет за поясом.
Джонни, ты плохой,
Ой-е-ей.
Глубоко-глубоко в сознании дремала удобная для него мысль, что горы и реки вечно и неизменно пребудут там и будут ждать его возвращения. Он не собирался возвращаться на родину, разве что совершить короткий визит, если ему улыбнется удача. Почувствовать вечное присутствие предков. Оживить себя великолепием своего детства. Или, при другом раскладе, сломанный и поверженный, подобно Безумцу Изику, он приковылял бы домой и затерялся в теплых безгрешных водах своего начала в ожидании конца. Он никогда не говорил этого вслух, даже с Эльзой, не было повода. Но все годы эта уверенность, как незримый якорь, как тихое утешение, шагала рядом с ним.
И так было не только с ним. Подобная уверенность была непременной частью психики всех обделенных в городе. Ему часто доводилось об этом слышать. Так часто, что фактически к этим словам, превратившимся в клише, никто уже не прислушивался и не принимал всерьез. Но неважно, казались ли они пустыми фразами или очередной иллюзией, за этими словами стояла реальная причина, заставлявшая их так часто срываться с губ.
«Бвай, мне осточертело это дерьмо, знаешь, поеду я скоро к себе в буш. Не потому, что я такой сам, а потому, что не пришел из ниоткуда. Надоело думать, что я должен тут оставаться, в деревне люди всегда нужны».
Но теперь настали времена, когда Айван уже ни в чем не был уверен. Даже его воспоминания враз потускнели, словно были запятнаны. Возможно, подобно Изику, который видел то, чего не видел никто, он тоже стал жертвой лживой истории, воспоминаний реальности, казавшейся такой весомой и неизменной, а оказавшейся лишь эфемерными фантазиями, которых никто не разделял. Реальным стало только то, что было сейчас. Прошлое опустошило его, а будущее… черт возьми, кто может знать будущее?