—Чо, ты думаешь меня это волнует? Я знаю, куда мы пойдем, мой сладкий.
Все сомнения оставили его, и он понял, что этот день — его день.
Трудно было сказать, кто больше стонал — женщина или пружины на кровати. Когда первый прилив желания иссяк, Айван почувствовал себя неудовлетворенным. Что-то было неправильно. Долорес лежала рядом с ним, содрогаясь всем телом после испытанного оргазма и издавая легкие всхлипы.
—Слушай, давай перейдем, — прошептал он и почувствовал, как она вся напряглась.
—Что ты хочешь сказать? Куда? — она смотрела на него почти в страхе.
Айван рассмеялся, поспешив ее ободрить.
—Неважно куда. У нас же еще ничего не было. Просто пойдем в соседнюю комнату. Эта кровать слишком громко скрипит.
—Как мы это сделаем? Ты с ума сошел?
—Да весь этаж пустой, пойдем.
Она заспорила, но он настаивал. С большой неохотой, все еще препираясь, она пошла следом за ним. Кровать там оказалась еще хуже.
—Видишь — я тебе говорила. Пошли обратно, — стала упрашивать она.
—Ни за что, — сказал он и швырнул матрасы на пол. — А сейчас, — сказал он, улыбаясь, — ты от меня никуда не денешься. Придется тебе сдаться.
Она была в ярости, что-то бормотала и упиралась, изо всех сил стараясь вырваться. Они упали на пол и сцепились, снова и снова заключая друг друга в объятия. Были в этом моменты безмерной сладости, но в целом все напоминало первобытную войну, бездумную, бессловесную, утробную. Сверкая от пота, усталый, распаленный, но так и не насытившийся, Риган приподнялся над ней на руках, упираясь локтями в пол и улыбаясь. Ее глаза блестели, губы поджались, как у кошки, обнажив сияющие белизной зубы, а ноздри раздувались при каждом выдохе.
—Подожди, скажи мне кое-что.
—Ммм?
—Ты знаешь Жозе?
—Какого Жозе?
—Я тебя в кафе про него спрашивал. Того Жозе, который мне на хвост Вавилона посадил, а я его выстрелом с мотоцикла сбросил. Того самого.
Он пристально изучал ее лицо. Глаза у нее прояснились, и она сфокусировала взгляд на нем. Затем быстро закрыла глаза. Она глубоко простонала, подняла ноги, обвила его ими и потянула к себе.
—О Боже, а-ты-оказывается-бэдмэн, — выдохнула она. Она одновременно испугалась и очень возбудилась, когда услышала то, что он сказал.
Он почувствовал, как внизу у него снова восстает сила.
—Да, — проворчал он, — я теперь бэдмэн-бэдмэн.
—О! — сказала она, — бэдмэн… бэдмэн…, бэдмэн, — И затем: — Так ты можешь убить меня? Расслабься, все хорошо. О-о!
Они лежали утомленные. Риган чувствовал, что они стали одним телом. Руки его покоились на тех выступах матраса, под которые он сунул два своих револьвера. Слышно было только их размеренное дыхание. Потом он услышал, как где-то снаружи заскрипел пол. Быстрые движения. Он скатился с женщины, выхватил револьверы и приставил палец к губам. Наступила тишина. Долорес с круглыми глазами лежала на матрасе, дрожа всем телом. Дверь, ведущая в коридор, была распахнута. Револьверные выстрелы оглушительно ворвались в замкнутое пространство.
Голый, с блестящим, как у новорожденного, телом, со вставшим членом в женской смазке, источая все запахи плоти, с револьвером в каждой руке, Риган выскочил за дверь — и вошел в легенду.
Трое стоявших у двери рухнули после первого же шквала выстрелов, их беспорядочная пальба только усилила общее смятение. Риган не думал, не чувствовал, не видел. Он прыгнул через перила на первый этаж, приземлившись за спиной своих преследователей. Его револьверы стреляли. В шуме, криках и смятении невозможно было ничего разобрать. Он выскочил через заднюю дверь.
В ушах у него звенело, яркие желтые вспышки танцевали на сетчатке, запах пороха и женщины стоял в ноздрях. Айван выбежал в ночь, ныряя в каждую темную аллею, встречавшуюся на пути. Потом перелез через железную ограду и, припав к земле, забрался под автомобиль. Только бы собаки чертовой не было, подумал он. Что же со мной случилось? Перед глазами проплывали какие-то картинки. Никогда еще это не было так похоже на сон. Все еще нереальнее, чем в фильмах, которые он смотрел. Вой сирен в отдалении усилил кинематографический эффект. Весь Вавилон собрался. Звуки стрельбы в его ушах зазвучали громче. Он увидел, как в пустую комнату врываются трое полицейских и их словно сметает какой-то ураган. Потом полное светопреставление. Он пытался вспомнить какие-то детали, но не смог. Шум и пальба. Он помнил, что сам палил во все стороны, стрелял так быстро, как только можно. Но не помнил, какие слова при этом говорил, и говорил ли вообще.
Айван стал осознавать свое тело, липкий пот, высыхающий на прохладном ночном воздухе, гравий, врезающийся в его подошвы, удушливую пыль. На плечевом мускуле он увидел аккуратную дырочку, из которой сочилась густая струйка крови. Боли он не чувствовал, и казалось, что рука его силы не утратила. «Черт возьми, как это так: я ранен, а боли не чувствую? Но слушай, что там… Вавилон озверел от ярости, но сегодня у них настоящий шок — сколько я их положил, сэр?» Впервые он начал осознавать чудовищную нереальность случившегося. Это же история, к чертям. Подожди, когда вся братия услышит обо всем. Он стал гадать — а продают ли еще те музыканты свои песни за полпенни? Какую бы они написали песню для Девятого Дня!
Чувство силы и неуязвимости снова переполнило его. Звездный Мальчик не умирает. Звездный Мальчик не может умереть. Педро, Маас Натти, вы разве не видите! Смотри, Рас Мученик! Вавилон получил свое. Кесарю кесарево! Но мне-то куда идти? Голый, он прятался под автомобилем где-то на заднем дворе в Западном Кингстоне. Если утро застанет его здесь, ему конец. Айван прислушался к истошному вою сирен и понял, что ничто еще не потеряно. Если где-то здесь есть люди, они сбежались на звук сирен. В переулке, что начинался за изгородью, звуки не были слышны. Он вылез из-под машины и осмотрелся. Переулок был пустым и темным. Айван перебрался через ограду и пошел по переулку. Ничто ему теперь не страшно, ничто его не заденет. Совершенно голый, весь покрытый потом вперемешку с пылью, с разряженными револьверами в обеих руках, он неторопливой и горделивой походкой направился к канавам Тренчтауна.
Те воруют, те палят, те стонут — в городке лачуг.
«Я никому не смогу рассказать об этом, мне все равно не поверят». — Пьяница, уставившись в темноту, заморгал своими красными глазами. Кто-то двигался по переулку. Пьяница видел, как этот кто-то быстро прошел под дальним фонарем и исчез во тьме. Возможно, даппи или ганмэн, но я никогда не слышал, чтобы даппи носили с собой револьверы. Его помраченная ромом голова отказывалась принимать то, что сообщали глаза. Да, взгляд у него мутный, но он все равно видит, что кто-то идет по темной аллее. Расплывчатые очертания приобрели более отчетливую форму, когда этот кто-то приблизился к фонарному столбу и к нему прислонился. Пьяница в смятении и страхе потряс головой.
Кто-то бесшумно возник из темноты. Серый силуэт выглядел как человек, неестественно высокий и совершенно голый, отбрасывающий перед собой гигантскую тень. Наконец он полностью вышел на свет: серый спереди, черный сзади, в каждой руке по револьверу. Он прошел мимо него, двигаясь с молчаливостью привидения и неуместной торжественностью. Повернув пылающие огнем глаза к пьянице, он сказал загробным голосом: «Скажи миру, что ты видел меня».
Нетвердые ноги уносили пьяницу прочь. Да, подумал он, надо бросать пить этот проклятый ром, пока еще жив. Наверняка это сигнал. Этого даппи послал мой дедушка, чтобы я поостерегся. Надо бросать пить. Безмерно горькая мысль для человека, который обожал бутылку.
«Голый даппи с двумя револьверами, а? Спаси меня Боже Иисусе. Ни глотка больше. Завязываю. Даже пробки от бутылки не понюхаю, никогда, сэр».
—Бомбаклаат! — сказал Богарт, заливая открытую рану крепким ромом. — Так ты четырех Вавилонов положил? Не могу поверить.
—То ли пять, то ли шесть, — протянул Риган. — Не помню точно.
Молодые члены банды, собравшиеся вокруг сарая под названием ранчо Солт-Лэйк-Сити, выражали свое неподдельное удивление и восхищение. Никому из четырех парней, которым посчастливилось там оказаться, когда явился, выбравшись из канавы, Айван, этого никогда не забыть. Острая боль, причиненная крепким ромом, ничуть не уняла его эйфории. Он уже разыграл драматичную сцену перестрелки в лицах. Пока рассказывал, подробности приходили с фотографической резкостью и ясностью вспоминаемого фильма.
—Скоро заживет, — сказал Богарт, осматривая плечо. — Все не так плохо. Иисусе! Четыре Вавилона!
Айван что-то писал на клочке бумаги.
—Бвай, как тебя зовут?
—Алан Лэдд, сэр. — Алан Лэдд был горд тем, что выбор пал на него.
—Возьми это и отнеси редактору, но не позволяй ему задавать вопросы. Ты понял?
Мальчик энергично закивал.
—Просто брось и беги, — посоветовал кто-то.
—По виду ты светлый парень, беги к нему, — сказал Риган и прочел с листа:
На моей пластинке записана история преступления. Риган
—Да, сэр, Миста Риган, — сказал Алан Лэдд и стал собираться.
—Посмотри эту одежду, — сказал Богарт. — И ковбойку можешь взять.
—Ты знаешь Ночного Ковбоя? Найди его, ман. Скажи, что мне нужны еще патроны. Все, что у него есть. Сюда, на ранчо, и принеси. Я сюда вернусь…
—Все будет, ман… Но четыре Вавилона — вот пластинка-то.
—Хоть столько, — ответил Риган.
—Иисусе.
Она знала, что, как и все остальные в доме, не уснет в эту ночь. Она убавила как можно тише ящик-громкоговоритель, чтобы маленький не услышал из сводки новостей что-то, что могло бы его расстроить. Она была уверена, что полиция уехала, но каждый звук, доносящийся снаружи, заставлял ее вставать и прислушиваться. Все ночные звуки казались враждебными.
—О Иисусе, — пробормотала Эльза, встала и перешла в другую комнату. — Иди ко мне, любовь моя, — сказала она, открывая объятия. — Я знаю, тебе никак не заснуть.