12) Мы требуем установки прогрессивного налогообложения на капитал.
13) Мы требуем, чтобы все полезные ископаемые на территории России принадлежали государству. Иностранные добывающие компании должны передать контрольный пакет акций правительству России.
14) Мы требуем, чтобы разработкой законов и государственным управлением занимались только граждане России, не связанные с иностранным влиянием, не обладающие двойным гражданством и не финансируемые из-за рубежа.
15) Мы требуем сплочения всего народа в борьбе против немецких захватчиков. Оккупированные земли должны быть освобождены, по мирному договору или силой русского оружия.
Для осуществления всех вышеуказанных пунктов мы требуем создания сильной централизованной власти путём сосредоточения её в руках Верховного Главнокомандующего. Как глава воюющего государства он обязан будет закончить войну и довести страну до Учредительного собрания, которое и определит дальнейшее устройство государства.
Популизм? Безусловно. Ещё какой. За некоторые пункты его захотят убрать как левые, так и правые, особенно те, кто тесно связан с иностранным капиталом, вроде того же Терещенко. Возможно, даже путём покушения, и именно поэтому Корнилов не спешил публиковать эту программу, хотя многие её пункты совершенно точно нашли бы поддержку в народе.
Так что опубликовать этот документ должен будет кто-то другой. Показать программу Савинкову он пока не решился, тот вёл собственную игру и явно рассматривал генерала всего лишь пешкой в своих грандиозных планах. Доверять ему пока не получалось, тем более, если об этой программе и её авторе узнает Керенский, а вслед за ним и журналисты, то генерал вылетит с должности быстрее, чем успеет сказать хоть слово. Пункты из требований Корнилова к правительству утекли в газеты едва ли не в тот же день.
Нужен был надёжный человек, который и станет ширмой для этой затеи, управляемый, популярный в народе и внешне никак не связанный с Корниловым и вообще с офицерством. Какой-нибудь представитель интеллигенции, сильный оратор и демагог. На эту роль ещё каких-то полгода назад мог бы подойти сам Керенский, но теперь, когда ему власть вскружила голову, он ни за что не согласится плясать под чужую дудку. Да и по критериям надёжности он не проходил.
Корнилов попытался вспомнить всех революционных деятелей, подходивших по категории харизматичных и сильных ораторов. Безусловно, Ленин. Само собой, Керенский. Это две глыбы, способные убедить кого угодно в чём угодно. Рангом пониже находятся Бухарин, Троцкий, Луначарский и прочие. Из меньшевиков — Церетели, из кадетов — Набоков. Никто из них не подходил для намеченной цели. Кто-то из-за своих амбиций, кто-то из-за фанатичной убеждённости, кто-то из-за имеющейся репутации.
Взгляд генерала упал на одну из газет, которыми его ежедневно снабжали адъютанты. Это был владикавказский «Терек», на первой полосе которого напечатали статью Л. Железного про Керенского, но с комментариями одного из авторов редакции. Автор ловко полемизировал с Железным, в целом соглашаясь и дополняя его тезисы собственными тезисами о необходимости социалистических преобразований. Подпись гласила «С. Киров», и генерал возбуждённо хлопнул рукой по столу. Вот, кажется, тот, кто нужен революции.
Глава 21Могилев
Возвращение в Ставку прошло незаметно, без каких-либо сложностей или происшествий. Там всё так же кипела работа, беспрерывно стучали телеграфные аппараты и пишущие машинки, доносился гул от разговоров. Каждую секунду мелькали фигуры из одного отделения в другое, офицеры генерального штаба с бумагами в руках и аксельбантами на мундирах, седые почтенные генералы с длинными бакенбардами, иностранные представители, выделяющиеся чужой военной формой, англичане, французы, итальянцы, румыны, даже японцы.
Вести с фронта доходили не самые радостные. Немцы продолжали давить на Северном фронте, солдаты продолжали митинговать, сдаваться в плен целыми подразделениями или дезертировать с оружием в руках. Ударников не хватало, держать войска в повиновении с каждым днём становилось всё сложнее. Агитация не прекращалась, немцы постоянно посылали своих солдат брататься. Братания эти проходили не стихийно, а вполне организованно, на протяжении всей линии соприкосновения. Что больше всего удручало, порой из русских окопов брататься выходили даже младшие офицеры.
С немецкой стороны тоже выходили офицеры. Только другие. Офицеры разведки, переодетые в форму нижних чинов, обязательно с гостинцами и говорящие по-русски. Рядовые солдаты к таким мероприятиям не допускались.
Корнилов приказал пресекать огнём любые попытки братания, а так же стрелять по всем немецким «переговорщикам», если только это не их попытка сдаться в плен. Вернувшись в Ставку, он с головой погрузился в работу, в первую очередь, военную. Положение на фронтах требовало его постоянного внимания.
Позиционная война, тлеющая уже три года, давно зашла в тупик. Средств прорыва не имелось ни у той, ни у другой стороны, авиация этого времени особой угрозы не представляла, её можно было сбить винтовочным или пулемётным огнём. Для прорыва нужны были танки, причём достаточно быстрые, а нынешние монстры проекта «Железный Капут» могли только едва ползти по перепаханному снарядами полю, застревая в воронках и траншеях.
Штурмовые отряды, созданные фактически в каждой из воюющих армий, могли ворваться в окопы противника и залить там всё огнём и свинцом, безусловно, прорывая оборону на отдельных узких участках, но дальнейшее продвижение оказывалось весьма затруднительно. Враг подтягивал резервы, и чаще всего штурмовики откатывались обратно на свои позиции. В эти прорывы можно было бы бросать кавалерию, если бы её было достаточно, несчастных лошадей, вынужденных участвовать в этой войне машин, выбили ещё в четырнадцатом году.
Так что войска годами сидели на одних и тех же позициях, маясь от безделья, а скучающий солдат это худшее, что только может случиться. Тем более на войне.
Да, можно было бы попробовать организованно отойти на каком-нибудь участке фронта, чтобы попытаться взять немца в клещи, окружить и истребить, и это могло бы получиться, если бы не два фактора, на корню пресекающих такую идею. Дисциплина и репутация. Без должной дисциплины отход превратится в паническое бегство, которым обязательно воспользуется противник, да и не факт, что войска остановятся на запланированном рубеже, а не побегут дальше. Ну и оставление собственной территории, особенно, если её не удастся вернуть в ближайшее время, это мощнейший удар по репутации командования, за которым последует скорая отставка. Нет, в этот раз Корнилов хотел бы обойтись без жестов доброй воли.
Поэтому война продолжалась в формате позиционной мясорубки, пусть даже Верховный старался и не бросать ударные части в бой без особой нужды. Ударные полки это был резерв, неприкосновенный запас самого драгоценного ресурса — верных людей, и генерал не позволял бездарно сливать его на мясные штурмы немецких позиций, а тех командиров, кто пытался это делать, безжалостно карал.
Впрочем, таких было немного. В основной массе генералы быстро ухватились за ударников как за спасательный круг, используя этих головорезов в чёрных мундирах с черепами на шевронах, как последнее средство. Ударники, или «корниловцы», как их прозвали в народе и как они начали именовать себя сами по имени первого ударного полка, дрались отчаянно и храбро в любых условиях. Но были и минусы.
Причём довольно весомые минусы. Ударные полки формировались из добровольцев, которые переводились из действующих фронтовых частей. Как результат — из обычных подразделений уходили самые мотивированные солдаты и офицеры, которые могли бы поддерживать дисциплину в своих прежних частях собственным примером. В итоге в обычных полках оставались два типа солдат — агитаторы, комитетчики и вредители, зазывающие сослуживцев бросить оружие и бежать домой, и серая масса мобилизованных, ведомых, полуграмотных, не задумывающихся о последствиях. Очевидно, первые постепенно перетягивали на свою сторону вторых.
Агитаторы появились даже в Могилёве, далёком от фронта. Они открыто митинговали в городском театре, работая на аудиторию георгиевцев, несущих внешнюю охрану Ставки. Мол, война уже окончена, братцы, штыки в землю, езжайте на фронт, уговаривайте фронтовиков ехать домой. Контрразведка ловила этих товарищей, но они возникали снова и снова, как грибы после дождя.
Вскоре прошёл слух, что местные солдаты-георгиевцы хотят напасть на Ставку и поднять восстание. Пришлось поручить корнету Хаджиеву усилить охрану, благо, что Текинский полк, переведённый сюда, в Могилёв, пропаганде не поддавался.
Нервы у всех были на пределе. Даже командующие армиями и фронтами, приезжающие в Ставку, были подавлены. Приезжали Деникин с Марковым, приезжал Каледин, Юденич и прочие. Многие перестали доверять телеграфу и предпочитали прибыть в Могилёв лично, чтобы переговорить с Верховным.
Зато комиссар Ставки Филоненко продолжал вынюхивать контрреволюционные заговоры, а из Петрограда то и дело приезжали, как бы между делом, различные проверяющие. Даже шурин Керенского, полковник Барановский, приехал сюда будто бы по пути в Киев, но почему-то задержался здесь. Депутат Госдумы Аладьин, фланирующий по Ставке в форме лейтенанта британской армии, тоже приехал сюда по какой-то надуманной причине, и теперь развлекал всех историями, курьёзами и анекдотами, пытаясь наладить контакт со всем и каждым.
В один из последующих дней, к Верховному заявился помощник комиссара, который без всякого стеснения заявил Корнилову о том, что думают в Петрограде.
— По нашим сведениям, вопрос о вашей отставке, Лавр Георгиевич, уже почти решён, — произнёс он.
Корнилов как раз просматривал свежую прессу. Обширные цитаты из его записки просочились в прессу на следующий же день после отъезда из Петрограда, и теперь газетчики изо всех сил вопили о контрреволюции и отставке узкоглазого палача-золотопогонника. Ещё сильнее, чем прежде.