Министр-председатель явно противопоставил себя Верховному, и как раз на это рассчитывал генерал. Весть об этом разлетится по всей стране, во всех газетах, и Керенский, стремительно теряющий популярность, начнёт терять сторонников ещё быстрее. Падающего — подтолкни.
Следующим от лица казачества выступал генерал Каледин, хотя Верховный предпочёл бы, чтобы тот находился сейчас в штабе Северного фронта, а не занимался политикой. Рига и в самом деле держалась буквально на волоске, и генерал Парский, довольно посредственный вояка, не мог её защитить просто физически. 12-я армия, наиболее развалившаяся из всех, порой бежала с поля боя только при звуках стрельбы. По крайней мере, так было до повсеместного введения заградотрядов и восстановления военно-полевых судов.
Но Каледин сейчас был здесь, на совещании, а не на поле боя. С одной стороны это создавало угрозу в военном отношении, с другой — могло качнуть общественное мнение в сторону генерала Корнилова.
Войсковой атаман Каледин в целом повторял и дополнял тезисы Верховного, отмечая развал фронта и предлагая меры борьбы с его развалом, ещё более радикальные, включая полный запрет любых митингов и упразднение советов. Речь его вышла несколько короче, чем речь Корнилова, и восторженных аплодисментов собрала гораздо меньше, но в целом реакция на неё оказалась примерно похожая, и зал удалось утихомирить с большим трудом.
— Каледин не имеет права говорить от всего казачества! — орал какой-то казак с левого фланга. — Казачество за Советы!
— Ещё один получатель германских марок! — крикнули офицеры справа.
— Тихо! Пусть говорит! — кричали другие.
— Господа, успокойтесь!
Министр-председатель явно терял управление не то что государством, а даже этим совещанием, продолжая трезвонить в свой несчастный звоночек и призывая всех к порядку. По распорядку следующим выступал генерал Алексеев, и седой бывший главковерх, достаточно сильно обиженный на Керенского за то, что тот снял его с должности за то, что он предложил сделать то, что сделал на этом посту Корнилов, поднялся на трибуну. Тонкие металлические очки на кончике носа выглядели несколько комично, но сам генерал был предельно серьёзен.
Говорил Алексеев твёрдым уверенным голосом, примерно в том же духе, что и два предыдущих оратора, рассказывая залу о военных неудачах и их причинах, о братаниях и разрушенной дисциплине, без стеснения рассказывая о том, что храбрейшие из солдат и офицеров погибли или стали инвалидами в кампаниях прежних годов, а на смену им приходят сущие младенцы. Он прямо называл причину разложения — приказ № 1, противопоставляющий солдатскую и офицерскую массу друг другу, политизированность армии и повсеместную агитацию.
Генерал Корнилов внимательно слушал, сидя в театральной ложе. Он, конечно, достиг своей цели и мог уже покинуть театр, чтобы как можно скорее вернуться в Ставку, но всё-таки решил остаться и выслушать всех. Общественное мнение нужно было знать, да и посмотреть на местную элиту всё же хотелось. Нужно было понять их чаяния и мысли, и Верховный наблюдал, изредка прикладывая к глазам театральный бинокль. Наблюдал не только за ораторами, но и за реакцией зала на те или иные слова.
Алексеева проводили жиденькими аплодисментами. Корнилов понимал, что той бури эмоций уже не вызовет никакая речь, разве что инопланетяне спустятся с неба и объявят, что война выиграна, земля поделена, а каждому гражданину будет выдано по бочке варенья и ящику печенья, и делать никому ничего уже не надо.
Из левых кругов выступал меньшевик Чхеидзе, председатель Петросовета и Всероссийского центрального исполнительного комитета. Ещё один масон и профессиональный революционер-марксист. Этот больше упирал на социальные реформы в тылу и увеличение роли Советов в руководстве страной, причём многие тезисы напоминали Корнилову о будущем времени НЭПа.
На этот раз левая сторона дружно рукоплескала своему вождю, хотя правая оставалась почти равнодушной. Корнилов же внимательно слушал доклады и тех, и других, мысленно подмечая для себя, что можно утащить для своей партийной программы. Социальные реформы однозначно были нужны, но не такие радикальные. Отнять и поделить уже не получится. Простые решения здесь не сработают.
Выступали и многие другие, ораторы шли к трибуне один за другим. Кадеты, эсдеки, эсеры, представители различных союзов, общественных организаций и объединений. Некоторые, как Павел Рябушинский, всё только портили своими речами. Московский коммерсант, один из самых богатых людей России, оратором был посредственным, но всё равно выступал наравне со всеми.
— …поражение в войне будет значить, что чужие, германские капиталы будут эксплуатировать русский рабочий труд, а не мы, — сказал он, и левая часть зала буквально взорвалась от негодования, снова топая ногами и выкрикивая оскорбления пополам с угрозами и лозунгами.
Выступали Кропоткин, Плеханов, Церетели. Последним, уже за полночь, на трибуну снова поднялся Керенский, чтобы «кратко подвести итоги совещания». Краткая речь снова превратилась в длинное пространное театральное представление, Керенский распалялся, словно под действием наркотиков, заводил сам себя, бросал пустые высокопарные фразы в толпу.
— Пусть сердце станет каменным! Пусть замрут все струны веры в человека, пусть засохнут все цветы и грёзы о человеке, над которыми сегодня с этой кафедры говорили презрительно и их топтали. Так сам затопчу! — кричал он с трибуны. — Я брошу далеко ключи от сердца, любящего людей, и буду думать только о государстве!
— Не надо! — раздался с галёрки испуганный возглас какой-то барышни, и по залу поползли сдавленные смешки.
Керенский токовал, генерируя тонны бессвязного бреда, сначала чрезвычайно возбуждённый и активный, он постепенно терял запал, будто действие какого-то допинга проходило быстрее, чем он заканчивал речь. Он говорил и никак не мог остановиться, а усталая публика не смела его прервать, да и не смогла бы при всём желании, разве что охрана насильно увела бы его со сцены. Наконец, Керенский закончил и обессиленно рухнул в председательское кресло. Государственное совещание закончилось. На часах была половина второго ночи.
Глава 29Москва — Могилев
После совещания все начали спешно расходиться и разъезжаться, открыто радуясь, что всё кончилось. Многие выходили целыми толпами, бурно обсуждая самые острые моменты, некоторые долго стояли у крыльца, продолжая ожесточённые споры.
Верховный, в окружении верных туркмен, быстрым шагом прошёл к автомобилю, не останавливаясь на приветственные возгласы и просьбы обсудить что-то ещё. Совещание сильно его утомило, хотелось только вернуться в поезд, выпить чашку крепкого чая и лечь спать, чтобы проснуться уже в Могилёве. Хотя он понимал, что будет совсем не лишним завести здесь несколько полезных знакомств.
Но ситуация на фронте требовала неустанного внимания, и генерал Корнилов не мог оставаться в Москве дольше необходимого. Рига находилась под угрозой, и хотя числом русские войска превосходили противника, надеяться на это было нельзя. Заветы Суворова про умение давно позабыли, и военная доктрина России предусматривала атаки на пулемёты в полный рост и прочую чушь про то, что воевать в двадцатом веке нужно штыком, а не пулей. Деревянные по пояс лампасные дегенераты учились побеждать Наполеона, а не кайзера, и не могли на равных противостоять современным армиям. Что сыграло злую шутку и в русско-японскую, и в Первую мировую, и даже во Вторую.
Вот только писать наставления пока было бесполезно. Штыком воевали не от хорошей жизни, да и других умников, критикующих нынешние методы, хватало с лихвой. Промышленность, особенно сейчас, просто не успевала производить достаточное количество боеприпасов, и пусть даже проблема снарядного голода стояла не так остро, как в прежние годы, она всё равно имела место.
Корнилов прибыл на Александровский вокзал, приказал готовить поезд к отбытию. Он долго раздумывал, стоит ли вообще оборонять Ригу, вернее, стоит ли прилагать для этого какие-то сверхусилия, пользоваться послезнанием или менять командиров. Армия распропагандирована, и город ей не удержать, это Верховный чётко осознавал. Разница была лишь в том, когда именно немец войдёт в черту города.
Он взвесил все «за» и «против», и всё же решил, что город нужно оборонять. Если он сдаст его без боя, Керенский, пока ещё остающийся у власти, обязательно воспользуется этим промахом, как и все остальные злопыхатели. По-хорошему, Ригу нужно было превратить в фестунг, город-крепость, но любая крепость стоит только до тех пор, пока стоят её защитники, а как раз с ними были проблемы. Пораженческие настроения там, в 12-й армии, чувствовались сильнее всего. Более-менее стойкими могли считаться большевистские латышские бригады, но и с ними была одна большая проблема. Эти части больше подчинялись своим исполкомам, а не военному командованию, и это Верховного сильно тревожило.
В общем, генерал решил действовать, и действовать незамедлительно. Прямо из своего купе, без фуражки и кителя, даже не допив свой чай, он почти бегом отправился в вагон связистов.
— Телеграмму в Петроград, в штаб округа, срочно, — не терпящим возражений тоном сказал Корнилов. — Копию в штаб Северного фронта и в Ставку.
Сонные телеграфисты мигом взбодрились и приготовились к работе.
— Приказываю, генерала от инфантерии Василия Егоровича Флуга назначить командующим 12-й армией. Генерал-лейтенанта Парского Дмитрия Павловича отчислить в резерв чинов при штабе Петроградского военного округа, — произнёс Корнилов.
Вообще, по нынешним порядкам, назначения такого уровня следовало обсуждать с министерством, ждать одобрения и только после этого менять генералов местами, как это было с командующими фронтами. Но сейчас на подобную бюрократию не было времени.
Генерал Флуг, блестящий тактик и храбрый офицер, остался не у дел после Февральской революции, как человек, прямо и открыто высказывающий свои взгляды, чем нажил себе немало врагов в высших эшелонах власти, но такие люди и были нужны Корнилову.