Работать на архаичной печатной машинке оказалось несколько труднее, чем он ожидал, и генерал частенько промахивался или не прожимал до конца тугие клавиши, так что итоговый документ получился скорее черновым наброском. Ничего, машинистка перепишет как надо, с ерами и ятями. Корнилов подумал, что проще было бы написать всё от руки, но сравнивая почерк, понял, что старый и новый почерки отличаются. Ладно хоть подпись осталась та же самая, если не задумываться о написании, рука сама, на одной только мышечной памяти, выводила аккуратные буквы. Ему наверняка придётся подписывать множество документов.
Он раздумывал над программой партии и дальнейшими действиями, покручивая залихватского вида усы. Обязательно нужно будет создать партийную молодёжную организацию, вроде пионерии и комсомола, чтобы с юных лет воспитывать патриотизм. Хочешь победить врага — воспитай его детей. Собственно, в реальной истории советы этим и воспользовались, массово завлекая молодёжь в пионерские организации, да так, что потом павлики морозовы и коли мяготины смело закладывали властям своих родных и близких.
Ещё нужно было решить, кого привлечь к партийной работе в первую очередь. Связываться с нынешними деятелями вроде Милюкова, Пуришкевича и прочих просто не хотелось, они опять превратят организацию в обыкновенную говорильню. Местные либералы по-другому просто не умеют работать, а бывшие черносотенцы во главе партии это мгновенный крест на репутации. Их можно будет привлечь потом. Придётся обратиться к левому флангу и выцарапать оттуда тех, кто придерживается крепкой оборонческой позиции. Как тот же Савинков, например, хотя допускать этого паука к управлению Корнилов прямо опасался. Неплохо было бы переманить на свою сторону Сталина, но это из разряда фантастики. Генералов и офицеров на высших партийных должностях тоже быть не должно, нужен человек из простого народа, такой же как и сам Корнилов.
Генерал решил вернуться к этому вопросу позже, кадровый вопрос оказался сложнее, чем он предполагал. Одно было ясно, как божий день. Народно-республиканской партии России — быть.
В тылу
Пыльная украинская дорога пролегала через степь, прямая, как ствол винтовки. Изжаренная палящим июльским солнцем пыль оседала на обмундировании, скрипела на зубах и забивалась в сапоги, натирая между пальцев ног, но солдаты продолжали идти, стойко перенося эти трудности. Когда идёшь прочь от фронта, ноги сами несут.
Ни одного патрона в вещмешках и карманах не нашлось бы, даже если бы вдруг из ниоткуда налетели австрияки. Вещмешки солдат были забиты награбленным в окрестных деревнях и сёлах, и на патроны места попросту не осталось.
Солдаты намеревались выйти к железной дороге, чтобы там зайцами сесть на какой-нибудь товарняк, идущий на восток, прочь от фронта, войны и разрывов снарядов. Их было полтора десятка, со всех концов огромной страны, москвичи, вятичи, нижегородцы, пермяки, иркутяне и даже один коренной петроградец. Дезертировали они единодушно и единогласно, после очередной австрийской атаки, остатками взвода.
Они не пели и почти не разговаривали, отплёвываясь от пыли и щёлкая на ходу семечки. Кто-то хрустел украденной в деревне колбасой, кто-то тихо матерился сквозь зубы, раненые изредка постанывали, баюкая закутанные в грязное тряпьё конечности.
По плану, предложенным ефрейтором Ивановым, они должны были выйти на станцию Гвоздец, обойти её, и там, за станцией, запрыгнуть на поезд. Раненые, очевидно, запрыгнуть бы не смогли, но дезертиры старались об этом не думать.
Настроение у всех было довольно мрачным, даже при том, что для их взвода война наконец-то закончилась, и для них больше не будет ни офицерских зуботычин, ни германских пулемётов, ни артиллерийских обстрелов. Главное, добраться домой, а там как-нибудь уже разберутся. Землю поделят по справедливости, и можно жить, не тужить. Вот только сперва нужно было выбраться отсюда, сбежать подальше от линии фронта, где на западе до сих пор гулко бахали австрийские гаубицы.
Кончена война-то. Царя нет, до их родных земель немец не дойдёт, а помирать неизвестно за что никто из них не желал. Вот, например, рядовой Хлебников, их четверо братьев было у мамки, трое сгинуло на фронте, а он один остался, кто хозяйство-то поднимать будет? Или рядовой Карпов, у него дома шестеро детей по лавкам сидят, на кой чёрт воевать? Нет уж, ищите дураков в другом месте.
— Ох, мать твою, больно-то как, — запричитал снова Еремеев, который накануне сражения прострелил себе ладонь, чтобы отправиться в госпиталь, но не успел покинуть линию фронта, австрийцы с немцами начали прорыв. — Хвельшера бы, хоть коновала какого…
— Дам тебе щас хвельдшера по сопатке, кончай ныть, Ерёма, — пригрозил Иванов, хмурый, невыспавшийся и злой.
— Товарищи, это контрпродуктивно, мы не должны ругаться между собой, — поспешил встрять Студент, попавший в армию добровольцем прямо со студенческой скамьи. — Ругать мы должны генералов и буржуев, которые довели нас до подобной ситуации.
— Вот лучше бы генералу какому по сопатке, да, — буркнул Еремеев. — А я што? А ништо. Кто ж знал-то, что назад нас погонят?
— Да как не знать, у них, вон, силища! — встрял Карпов.
— У немца-то порядок во всём, не то, что у нас, — смачно харкнув в придорожную пыль, буркнул Хлебников.
— На это и надеемся, товарищи, что немецкий рабочий, проявив порядочность и сознательность, повернёт оружие против своих угнетателей, — заявил Студент. — Простой солдат нам ближе, чем эти золотопогонники, хоть с какой стороны. Что мы, зря братались с ними?
— Может, и зря… — сплюнул Еремеев и поёжился от неприятных воспоминаний. — Не больно-то они про это вспомнили, когда в атаку пошли.
— Так их заставляют, как и нас, — простодушно выдохнул Студент. — Только мы можем бороться, а они пока нет. Но ничего, из искры ещё возгорится пламя!
— Да поть ты к чёрту, — отмахнулся Иванов. — Слушать уже тошно тебя.
— Дядька у меня в Перми у одного прохвессора попугая учёного видал, говорить обученного, — произнёс Карпов. — Точь-в-точь как ты, Студент.
Дезертиры засмеялись, но смех быстро умолк, вновь сменившись тоскливым неприятным ожиданием.
— А мы в деревне скворцов, махоньких таких, обучали, дай-дай, говорят, жрать, значит, просют… — невпопад произнёс бывший крестьянин Смолин.
Все снова замолкли, вспоминая далёкий дом, оставленную там семью и думая о тяжёлой долгой дороге, которая им предстоит. Да и жрать, прямо говоря, тоже хотелось, запасы награбленного быстро таяли, так что скоро придётся заходить в очередную деревню и добывать еду. Раньше бы они её на что-нибудь поменяли или купили, но теперь просто отнимали, угрожая винтовками и штыками. Они очень быстро скатились до грабежей, когда селяне отказались меняться, а пустое брюхо требовало хоть чего-нибудь.
И хотя почти каждому из них голод был привычен и хорошо знаком, они знали не понаслышке, как урчит пустой желудок, а голова отказывается думать, и всеми силами старались его избежать.
Конный разъезд ударников они заметили слишком поздно.
Сначала появился густой столб пыли, а уже из него выбрались они, верхом на лошадях и с карабинами наперевес. Так что солдаты не успели ни разбежаться, ни спрятаться. Да и где ты от конного спрячешься в степи.
— А ну, стой, товарищи, руки вверх! — крикнул старший вахмистр, без всякого зазрения совести направляя карабин на своих же.
С ним было ещё семеро всадников. Чёрно-красная форма тоже была густо засыпана пылью, так что казалась скорее монотонно серой. Но красные околыши на фуражках и красные повязки на рукавах виднелись чётко, и никакой ошибки быть не могло. Ударники.
Кто-то выругался сквозь зубы, Иванов вскинул разряженную винтовку. Дезертиров было больше, и он намеревался ударников обхитрить, напугать, заставить отступить перед превосходящим числом, но тут сухо раздался выстрел, и ефрейтор рухнул наземь с маленькой аккуратной дыркой прямо между глаз.
— Видали, вашбродь, напасть хотел, сволота, — насмешливо произнёс один из ударников.
— Так точно, чудом опередил его, — поддакнул кто-то ещё.
— Молодец, Васятка, хороший выстрел, — кивнул вахмистр. — А вы, господа хорошие, винтовочки-то наземь побросайте. Вам вместо них теперь лопаты дадут. Только вам это не понравится.
Второй раз повторять не пришлось. Дезертиры охотно подняли руки, понимая, что церемониться с ними никто не станет, и на этот раз для них свобода пока закончилась.
Глава 6Каменец-Подольский
Жалобно взвыли тормозные колодки, паровоз мягко остановился на железнодорожной станции и издал протяжный свист, стравливая лишнее давление из котла. На перроне уже началась суета, разводящие спешно выставляли часовых, толпа гражданских, военных, полувоенных и прочих мутных личностей осаждала все вокзалы и станции в поисках способа пробраться на восток, подальше от фронта и немецкого наступления.
Здесь генерал намеревался провести всего день, не больше, а затем отправиться в Бердичев. Тут к многочисленной штабной свите должны вновь присоединиться Завойко и Голицын, а может быть, и Савинков тоже.
Корнилов выглянул из окна. Там стоял часовой с винтовкой на плече, рядом с ним крутился какой-то расхристанный небритый тип в помятой фуражке на затылке. Оба щелкали семечки, обильно заплёвывая перрон, и о чём-то добродушно болтали. М-да. Это вам не Федеральная служба охраны. Охрану срочно нужно менять.
— Коменданта поезда ко мне! — рявкнул генерал.
Спустя некоторое время вошёл старик с погонами штабс-ротмистра, князь Кропоткин, по всей видимости, дальний родственник знаменитого анархиста.
— Ваше Высокопре… — начал старый гусар, но Корнилов его перебил.
— Взгляните, — жёстко произнёс он, приоткрывая шторку.
За окном часовой, пренебрегая обязанностями и уставом, курил одну папиросу на двоих с незнакомым товарищем.
Князь нахмурился, набрал воздуха в грудь, чтобы начать оправдываться, но генерал его опередил.