Джорджия сунула ключи от машины в карман черных джинсов. Пока Джуд отсутствовал, она успела одеться и забинтовать большой палец правой руки. Она встала рядом с Ангусом, провела рукой по собачьему хребту, посмотрела на дорогу, потом обернулась к Джуду.
— Что там? — спросил он.
— Ничего, — пожала она плечами. Правую руку она прижала к груди и слегка сморщилась: очевидно, палец болел. — Тебе помочь?
— Справлюсь. — Джуд отверг помощь и оттолкнулся от «мустанга». Где-то за глазными яблоками нарастало черное давление — глубокая, медленная, усиливающаяся боль, грозившая перерасти в мощный приступ мигрени.
Он остановился у больших раздвижных дверей гаража, чуть в стороне от Ангуса и Джорджии. Перед ним открылся замерзший подъезд к ферме и распахнутые ворота. Небо прояснялось. Слоистый облачный покров растаскивало ветром, и в образовавшиеся разрывы то здесь, то там проглядывало солнце.
Покойник в своей черной шляпе смотрел на него со стороны шоссе и ухмылялся, показывая темные зубы. Он показался всего на мгновение, пока солнце скрылось за облаком, оставляя дорогу в тени. Как только из-за туч вырвался луч света, Крэддок растаял. Первыми исчезли его голова и руки, и оставался лишь черный костюм, на вид пустой. Потом исчез и костюм. Минутой позже старик возник опять, когда солнце еще раз спряталось за тучи.
Он приподнял шляпу и издевательски кивнул Джуду. Солнце то уходило, то появлялось, и старик мигал, будто отбивая азбуку Морзе.
— Джуд? — позвала Джорджия. Он осознал, что уставился на дорогу точно так же, как Ангус. — Там ведь ничего нет, а, Джуд?
Она не видела Крэддока. Нет, — соврал он. — Там ничего нет.
Покойник показался на достаточно долгое время, чтобы успеть подмигнуть. Затем ветер усилился, стал устойчивым, и солнце выкатилось на чистое небо. Вокруг него осталось лишь несколько обрывков облаков — пряди грязной шерсти. Яркий свет залил дорогу, и старик больше не появлялся.
Джорджия повела его в музыкальную библиотеку на первом этаже. Он не замечал ее руки у себя на поясе до тех пор, пока она не убрала ее. Он тяжело осел на диван цвета мха и почти немедленно заснул, даже не успев улечься поудобнее.
На краткий миг его разбудило прикосновение Джорджии — она накрывала его одеялом. В глазах все плыло и сливалось, ее лицо показалось Джуду бледным кругом, на котором он различил лишь темную линию рта и провалы на месте глаз.
Затем его веки сомкнулись. Таким усталым он никогда себя не чувствовал. Сон завладевал им, тянул его вниз, усыплял разум, отключал чувства, но едва Джуд задремал, как перед ним снова всплыло лицо Джорджии, и он испугался: у нее тоже не было глаз, их скрывала черная штриховка. Она мертва, она вместе с призраками.
Джуд сопротивлялся сну, и ему это почти удавалось. Он сумел чуть-чуть приподнять ресницы. Джорджия стояла в дверях библиотеки и смотрела на него, сжав маленькие руки в кулачки, глаза у нее были обычные. При виде девушки Джуд испытал облегчение.
А потом за спиной у Джорджии замаячил Крэддок. Кожа на его скулах туго натянулась — он по своему обыкновению ухмылялся, показывая зубы в никотиновых пятнах.
Крэддок Макдермотт двигался стоп-кадрами, серией фотографий в полный рост. Вот он стоит с опущенными по бокам руками. В следующую секунду одна из его костлявых рук легла на плечо Джорджии. Длинные желтоватые ногти загибались на концах. Черные каракули плясали там, где должны быть глаза.
Снова смена кадра. Правая рука Крэддока взмыла вверх, замерла над головой Джорджии. Из пальцев выпала золотая цепочка. Маятник на ее конце, изогнутое лезвие длиной три дюйма — вспышка серебристого света, — повис на уровне глаз Джорджии. Лезвие легонько покачивалось перед ней, и она зачарованно смотрела прямо на него, широко раскрыв глаза.
Следующий кадр: Крэддок замер, согнувшись, склонив голову к уху Джорджии. Его губы не двигались, но Джуд слышал шепот — такой звук, будто кто-то точит бритву о кожаный ремень.
Джуд хотел окликнуть Джорджию. Он хотел предупредить, что покойник рядом с ней, что нужно бежать, скорее бежать, а главное — не слушать шепот мертвеца. Но рот Джуда словно запечатали, он не мог издать ни звука, только простонал в злом бессилии. Ему уже не хватало сил держать глаза открытыми, и веки его снова опустились. Джуд барахтался, пытаясь выбраться из вязкого сна, но он ослабел — незнакомое ощущение. Он снова погрузился в сон, на этот раз окончательно.
Во сне Крэддок со своей бритвой уже ждал его. Серебряное лезвие болталось на конце золотой цепочки перед широким лицом вьетнамца — практически голого, за исключением белой тряпки, обмотанной вокруг пояса. Вьетнамец сидел на стуле с жесткой спинкой в темном бетонном помещении. Голова его была наголо обрита. На черепе виднелись розовые кружки — следы от ожогов электродами.
Единственное окно выходило во двор Джуда. На улице шел дождь. В окно тыкались мордами обе его собаки, своим дыханием оставляя на стекле белые пятна конденсата. Они неистово лаяли, но Джуд не слышал ни звука: собак словно показывали по телевизору с выключенным звуком.
Сам Джуд тихо стоял в углу комнаты и надеялся, что его никто не замечает. Лезвие раскачивалось перед удивленным лицом вьетнамца, покрытым каплями пота.
— Суп был отравлен, — сказал Крэддок. Он говорил по-вьетнамски, но, как бывает во сне, Джуд все понимал. — Вот антидот. — Крэддок указал свободной рукой на массивный шприц, что лежал в черной коробке в форме сердца. Рядом со шприцем находился широкий охотничий нож с тефлоновой рукояткой. — Спаси себя.
Вьетконговец взял шприц и без колебаний воткнул себе в шею. Игла была дюймов пять длиной. Джуд сморщился, отвернулся.
Его взгляд обратился к окну. Собаки по-прежнему прыгали перед стеклом, все так же неслышно. За ними на одном конце качелей сидела Джорджия. На другом конце Джуд увидел светловолосую босую девочку в красивом платье в цветочек. Глаза Джорджии и девочки скрывали черные повязки из тонкой полупрозрачной ткани. Светло-желтые волосы девочки были собраны в хвост. Выражение ее лица совершенно не различалось. Джуду она показалась смутно знакомой. Только потом он вдруг понял: это же Анна. Анна, какой она была в девять-десять лет. Анна и Джорджия поочередно поднимались и опускались.
— Я хочу помочь тебе, — говорил Крэддок пленнику уже на английском языке. — Ты в беде, понимаешь? Но я могу помочь, для этого тебе надо только слушать. Не думай. Просто слушай звук моего голоса. Уже почти стемнело. Скоро ночь. Ночью мы включаем радио и слушаем радиоголос. Мы делаем то, что говорит нам радио. Твоя голова — это радио, а мой голос — единственная передача.
Джуд оглянулся и увидел: Крэддока больше нет. На том месте, где он сидел, теперь стояло старое радио, передняя панель горела зеленым светом. Голос Крэддока исходил изнутри.
— Твой единственный шанс выжить — делать все, что я скажу. Мой голос — единственный голос, который ты слышишь.
У Джуда в груди разлился холод. Ему не нравилось происходящее здесь. Он вдруг обрел способность двигаться и тремя шагами добрался до стола. Он хотел избавиться от голоса Крэддока. Схватив шнур, что шел от радиоприемника в розетку на стене, он изо всех сил дернул. Вспыхнули синие искры электричества, руку его ударило током. Он отпрянул, бросил провод на пол. А радио продолжало говорить как ни в чем не бывало.
— Стемнело. Наконец-то стемнело. Время пришло. Видишь нож в коробке? Можешь взять его. Он твой. Возьми его. Поздравляю с днем рождения.
Вьетконговец с любопытством потянулся к черной коробке, взял нож. Он поворачивал его то одной стороной, то другой, и лезвие вспыхивало отраженным светом.
Джуд придвинулся к радиоприемнику, чтобы разглядеть, как он выключается. Правая рука все еще болела после удара током и плохо слушалась. Кнопки включения Джуд не нашел, поэтому стал прибавлять громкость, пытаясь заглушить голос Крэддока. Внезапно из радио вырвался звук, который Джуд сначала принял за помехи в эфире, но быстро признал в нем атональный гул большой толпы, тысячеголосый неслаженный хор.
Мужской голос с уверенной и рассудительной интонацией диктора пятидесятых годов произнес:
— Стоттлмайер гипнотизирует их сегодня своим удивительным броском, и вот уже пал Тони Кониглиаро[17]. Вероятно, вы слышали, что невозможно заставить человека под гипнозом делать то, чего он не хочет. Но как видите, это не соответствует истине. Конечно же. Тони вовсе не хотел так замахиваться на последней подаче. Любого можно заставить сделать все, что угодно. Надо только размягчить его как следует. — Сухой короткий смешок. — Позвольте мне продемонстрировать сказанное на сидящем перед нами желтозадом Джонни. Джонни, пальцы твоей правой руки превратились в ядовитых змей! Осторожней, они могут укусить тебя!
Вьетконговец дернулся в кресле, в ужасе отставив от себя руку. Его ноздри затрепетали, глаза сузились, на лице появилось выражение яростной решимости. Джуд резко повернулся к вьетнамцу, хотел крикнуть, чтобы тот не слушал, но голос не повиновался ему. Пленный резко выдохнул и с размаху опустил нож.
Пальцы его правой руки упали на пол. Только это были не пальцы, а змеиные головы — черные, блестящие. Вьетконговец не закричал. Его влажное, миндального цвета лицо триумфально просияло. Он поднял правую руку, почти гордо демонстрируя обрубки пальцев. Из ран, пузырясь, текла кровь.
— Этот гротескный акт отсечения собственных членов был представлен вам при содействии апельсинового «Мокси»[18]. Если вы еще не пробовали «Мокси», то пора уже сделать этот шаг и узнать, почему сам Микки Мантл[19] считает этот напиток уникальным.
Джуд отвернулся и заковылял к двери, чувствуя тошноту в глубине горла, ощущая привкус рвоты. Боковым зрением он видел в окне качели. Они все еще поднимались и опускались. Но на них никто не сидел. Собаки спали в траве.