С раннего утра отец уходил на работу, и его сынишка до самого вечера оставался без присмотра. Однажды, играя посреди улицы, он едва не попал под машину. Важный господин, сидевший за рулем, вышел из машины, записал адрес, а вечером приехал снова и долго отчитывал отца, сердито размахивая руками. После его ухода отец в свою очередь сорвал гнев на сыне, а на следующий день, уходя на работу, запер его на целый день в их сырой, полутемной каморке. Но, возвратясь с работы, он увидел сына лежащим без памяти на холодном земляном полу. С тех пор отец решил не оставлять его дома и стал каждый день брать с собой на работу.
Там малыш подружился с маленькой дочкой сахиба. Потом они поменялись игрушками.
Как-то раз, увидев в руках у дочери грязную глиняную лошадку, жена сахиба брезгливо отшвырнула ее далеко в сторону, а маленькому оборванцу отпустила увесистую затрещину. С трудом удерживая слезы, мальчик отыскал в траве свою лошадку и бережно поднял ее. Три ноги у лошадки отломились и остались валяться на земле. Прижав к груди искалеченную игрушку, мальчик горько расплакался, словно ничто уже не могло возместить ему этой утраты…
— Все-таки ты взял ее в руки, негодный мальчишка! Я же запретила тебе прикасаться к ней! Так ты слушаешь свою мать? Ишь какой упрямый! — вдруг напустилась на сына молодая женщина. Только сейчас она заметила, что мальчик вертит в руках одноногую глиняную лошадку. Сердито поглядывая на меня, мать долго внушала ему, что опасно даже касаться этого грязного куска глины. Наконец, видя, что мальчик по-прежнему прижимает к себе безобразную игрушку, она вырвала ее из детских ручонок и выбросила в окно. Глиняная фигурка упала на глинистый откос: она снова вернулась к земле, из которой была создана…
Я выглянул из окна вагона. Было ясное утро. Но не раздавался под окном пронзительный голос Шрипата, как обычно, явившегося за подойником; не доносился хриплый кашель дядюшки Раму с соседнего двора; не было слышно ни звонкого постукиванья молоточка Харакху, ни ленивого перезвона колокольчиков на шеях у быков, ни громкого голоса Джайраджи.
Скамья, на которой недавно сидел старик со своим сынишкой, оставалась пустой, будто и раньше ее никто не занимал.
Коробочка с синдуром
Сжимая маленькие покорные ручки своей дочери и вкладывая в них красную коробочку с синдуром[23], мать не смогла наконец удержать слез. Они уже давно застилали ей глаза, а теперь так и хлынули по морщинистым щекам.
— Не выпускай ее из рук до самого дома жениха… И всегда храни ее… как свою честь, — всхлипнув, сказала она дочери на прощанье и по обычаю опустила ей на лицо край нового ярко-красного сари с широкой каймой, украшенной крупной вышивкой и узорными металлическими пластинками. Натянутый почти до подбородка край сари скрыл лицо девочки — последнее, что оставалось открытым у невесты. Видны были только ее маленькие ручки, крепко сжимавшие красную коробочку, словно большую яркую розу.
Потом какая-то плотная тусклая пелена застлала глаза матери, до нее доносился лишь резкий дребезжащий звук барабана… Ее широко открытые глаза, полные слез, были устремлены на дочь, с головой закутанную в свадебное сари. Носильщики уже собирались поднять паланкин с невестой, а мать, гладя ее руки, продолжала говорить срывающимся голосом:
— Выполняй все, что скажут свекровь со свекром. Садись, где скажут, вставай, когда скажут… — И, не договорив, громко разрыдалась.
— Береги эту коробочку, словно свое счастье, моя рани[24], — задыхаясь от сдавленных рыданий, напутствовала она свою дочурку. А в ответ из-под покрывала донеслось беспомощное детское всхлипывание.
Унося маленькую невесту, паланкин тронулся в путь и вскоре скрылся за поворотом.
Был жаркий месяц байсакх[25]. Набирая силу и словно хмелея от горячих лучей утреннего солнца, легкими порывами налетал западный ветер. Носильщики быстро и плавно несли паланкин, и, хотя их путь проходил по сыпучему песку, они точно не чувствовали тяжести, такой легкой была эта крохотная невеста! А девочка, покачиваясь в паланкине, все еще всхлипывала. Плакала она не потому, что ей было горько расставаться с родительским кровом. Она даже не задумывалась о том, что ждет ее впереди. Она плакала просто потому, что видела, как горько рыдает мать, как украдкой утирают слезы соседки и, обнимая ее, в три ручья заливается ее подружка Нагина. Окруженная толпой провожающих, она даже не смогла рассмотреть как следует то, что на нее надели. Ей не дали полюбоваться ни своим красным свадебным сари, ни искусно переплетенными блестящими нитями, украшавшими ее волосы, ни разноцветными браслетами, которые надели ей на руки. И только когда паланкин уже давно миновал деревню, она украдкой приподняла край сари, закрывавший ей лицо, осмотрелась и, убедившись, что за нею никто не следит, откинула его на плечи. С улыбкой взглянув на красную коробочку, она еще крепче прижала ее к груди. Потом она подумала об оставшейся в деревне подруге. С легкой завистью вспомнила она, в какое красивое желтое сари была одета кукла Нагины и какое блестящее ожерелье украшало ее шею. Целый день они с увлечением играли с этой куклой. Но когда, возвратясь домой, она рассказала об этом матери, та не на шутку рассердилась:
— Уж очень ты стала разбираться во всем!.. Ее-то отец — работник, не то что наш! Каждый месяц присылает домой рупий пятьдесят, а то и больше. А твой отец, пока был с нами, только и знал, что пил да ругался последними словами. Не то что заработать — мои последние украшения продал. И если бы не всевышний, давно бы мы с тобой померли с голоду. Уже два года, как ушел на заработки, а что за это время прислал? Хоть бы одну пайсу!.. Откуда же у нас возьмутся деньги, чтобы еще куклам покупать такие богатые платья?
Вспоминая этот разговор, девочка с любопытством рассматривает свое яркое сари, скосив глаза, любуется браслетами, внимательно разглядывает украшения на ногах. Ей хочется потрогать эти блестящие вещицы, она охотно поиграла бы с ними, как с яркими, разноцветными игрушками. Но ведь она уже невеста и в руках у нее коробочка с синдуром, которую нельзя выпускать из рук. Пальцы уже совсем онемели, их начинает покалывать, словно иголками. Переложив коробочку в другую руку, она снова крепко прижимает ее к груди.
Иногда носильщики отрывисто переговариваются, отвлекая ее внимание, и коробочка вот-вот готова выскользнуть из ее ослабевшей руки. Как бы и в самом деле не упала! Что будет тогда?.. Испугавшись одной этой мысли, девочка торопливо натягивает конец сари на лицо. Ей вспоминается жена тхакура — «невестка», как ее называет мать.
С ранних лет бывала она в этом богатом доме. Мать приводила ее туда еще совсем маленькую, усаживала где-нибудь в уголке, а сама целый день носилась по дому, не зная ни минуты покоя: чистила посуду, выбивала одежду, подметала комнаты и только изредка, пробегая мимо, украдкой совала ей в руку что-нибудь покушать.
Однажды жена тхакура не на шутку рассердилась на мать:
— Эй, мать Рании, твоя любимица никого, как видно, не слушает! — сердито сказала она, отправляя в рот большой кусок бетеля. — Иди, говорю ей, Рания, почеши мне пятки, что-то целый день нынче горят, а она отвернулась, будто не слышала, и бегом от меня… Не ты ли учишь ее всем этим штукам?
Не успела «невестка» досказать последнюю фразу, как пальцы матери, точно раскаленные щипцы, впились в ухо Рании.
— Слушайся старших, слушайся старших! — приговаривала мать, таская ее за уши. — Вся в отца пошла, негодница!
И в тот же день мать отдала ее своей «невестке» в прислуги. Вначале работа была легкая: она подавала госпоже полотенце, приносила ей из другой комнаты коробочку с бетелем, чистила мелкие вещи и, если нужно было, звала со двора кого-нибудь из домашних. Однако по мере того, как подрастала дочь хозяйки Хира, работы для нее прибавлялось: теперь она была обязана по целым дням раскачивать над своей молодой госпожой тяжелое опахало, ходить с нею на прогулку и угождать всем ее прихотям.
— Служи им, доченька, служи хорошенько, — всякий раз приговаривала мать. — Сейчас потрудишься, зато, как придет пора выходить замуж, они проводят тебя, словно настоящую рани. Она ведь очень добрая, наша невестка.
И девочка верила, пока однажды сама не убедилась, какова эта доброта. Случилось, что она нечаянно уронила в воду белое платьице Хиры… При одном только воспоминании о том, что пришлось ей испытать в тот день, у нее от испуга закружилась голова. А если она уронит коробочку с синдуром, мать, пожалуй, побьет ее еще больнее… Рания судорожно прижимает коробочку к груди. Ей чудится, что мать стоит рядом и укоризненно качает головой. Выглянув украдкой из-под нависающего края сари и убедившись в том, что вокруг никого нет и она одна в тесном паланкине, девочка облегченно вздыхает и улыбается пересохшими губами.
Из-за тонких стенок паланкина доносится неторопливый разговор носильщиков. Под упругими порывами горячего ветра шторки паланкина, трепеща, взметаются вверх, словно стремясь соединиться. Жаркий ветер, влетая в окно, кажется, хочет сделать ее убежище еще более тесным. Утомившись, носильщики опускают паланкин на землю, а сами усаживаются передохнуть под деревом на обочине дороги.
А что, если попросить кого-нибудь из них принести воды?.. Но ведь это совсем чужие люди! Среди них нет ни одного знакомого… Мать не раз наказывала: «Будь всегда скромной, никогда не заговаривай первой, отвечай, только когда спросят… А не то станешь для всех посмешищем!» Что же ей делать? Как мучительно хочется пить!..
Не успевает она подумать об этом, как старик носильщик, сухо покашливая, отдергивает занавеску, осторожно ставит ей на колени медную лоту[26] с водой и кладет несколько кусочков гура[27]