{2114}. В конце концов, Директория решила обратиться к Павлу I напрямую, предлагая восстановить те дружеские отношения, которые существовали между Францией и Россией до Революции. Как говорилось в шифровке британского посла, ему грустно это признавать, но Павел I не остался полностью равнодушен к французским предложениям, «хотя и более из тщеславия» {2115}.
В Берлине переговоры с французским посланником А.-Б. Кайяром (Caillard) вели сначала русский посол С.А. Колычев, а с июля - сменивший его граф Н.П. Панин, причём Колычеву были даны инструкции заявить, «что Император не почитает себя в войне с Франциею, ничего не предпринимал во вред ей, намерен жить со всеми мирно и посоветует союзникам Своим скорее прекратить войну» {2116}. Впрочем, эту фразу можно истолковать и как изменение политики по отношению к Франции, и как стремление действительно «жить со всеми мирно»: в это же время была прекращена война с Персией и выведены войска из Закавказья.
Весной 1797 г. Павел I не только выразил готовность быть посредником в переговорах о мире между Францией и Австрией, чего Екатерина II всеми силами стремилась не допустить, но и заговорил о планах созыва международного конгресса, который мог бы установить прочный мир в Европе. Предполагалось, что Франция откажется от всех завоеваний и уйдёт с левого берега Рейна, оставив себе только Нидерланды и район Льежа: Павлу I казалось, что это будет идеальный компромисс, который никого не устроит на сто процентов, но ради всеобщего мира на него можно согласиться {2117}. Англия с большой тревогой следила за ходом этих переговоров{2118}, меж тем вторая половина 1797 и 1798 г. показали, что планы Павла I были иллюзией. Пруссия оказалась совершенно не готова договариваться с Австрией, а Франция, пользуясь благоприятной внешнеполитической конъюнктурой, укреплялась в Италии и не собиралась отказываться от завоеваний{2119}. В конечном итоге все эти обстоятельства и привели Россию к дальнейшему противостоянию с Республикой.
Впрочем, мечты и планы российского императора отнюдь не означали, что он повернулся спиной к Бурбонам. Граф де Сен-При, рассказывая о своём пребывании в Санкт-Петербурге в 1797 г.{2120}, упоминал, что Павел I «был очень хорошо расположен к Королю», и они без проблем договорились не только о том, где тот поселится, но и о выделении двухсот тысяч рублей на финансирование ста гвардейцев, взятых из армии Конде{2121}. Было решено, что император приютит Людовика XVIII в Джевере в Вестфалии, который Екатерина унаследовала по линии Анхальт-Цербстских. Планировалось также, что Россия выделит восемьсот тысяч рублей на приведение замка в порядок, и король настроился направить четверть этих денег на финансирование роялистского движения внутри Франции {2122}.
14 августа 1797 г. император писал полномочному министру в Берлине графу Панину:
При сближении общаго в Европе мира мы почитаем долгом Государей призреть на состояние, в каковом ныне остаётся король Людовик XVIII и весь Дом его, и к безбедному его содержанию принять надлежащия меры. Со стороны нашей предварительно уже зделаны некоторые распоряжения и имянно предъявлением от нас готовности принять в службу нашу принца Конде с его сыном и внуком и со всем войском под его начальством служившим и жертвою усердия своего к законному их Государю учинившимся доставляя им в Империи Нашей безпечное пристанище и по возможности выгодное пристроение. Королю Людовику XVIII позволили мы иметь пребывание в принадлежащем нам владении Евереком и сведав, что он в крайней нужде и недостатке находится, послали к нему двести тысяч рублей{2123}.
Павел I не только сам был готов помочь королю в изгнании, но даже пытался сорганизовать европейских монархов, чтобы те «учредили образ и количество денежной помощи, которую ежегодно надобно будет давать сему нещастному государю, его родственникам и его свите»{2124}.
Как вскоре выяснилось, переговоры с императором граф де Сен- При вёл не зря. 7 декабря 1797 г. Кайяр обратился к Гаугвицу с протестом против того, что Бланкенбург стал центром интриг против Франции. Основной его аргумент заключался в том, что по договору от 5 августа 1796 г. город находился в нейтральной зоне{2125}. У прусского правительства не осталось иного варианта, кроме как попросить через герцога Брауншвейгского Людовика XVIII покинуть страну.
Отправляться на другой конец Европы король, разумеется, не стремился. В течение 1797 г. рассматривались и другие варианты - поближе, в частности, существовал проект переезда на земли Священной Римской империи, в Мекленбург {2126}, однако заключённый в октябре Кампоформийский мирный договор с Австрией поставил крест на этих планах. В то же время, поскольку Голландия была оккупирована французами, возникли опасения, что и в Джевере королю будет небезопасно. Тогда Павел I предложил Людовику XVIII поселиться со всей семьёй в Курляндии, в Митаве, и тот, в конце концов, предложение принял{2127}.
27 января 1798 г. король сообщил Павлу I о том, что вот-вот отправится в путь, «несмотря на скорбь, которую вызовет отдаление [от них] у моих верных и несчастных подданных, чьи возгласы уже звучат в моём сердце». Людовик XVIII также планировал воспользоваться этой возможностью, чтобы установить с императором личные отношения:
Однако, прибыв на земли Вашего Императорского Величества, я не смогу не испытать желания увидеть его, поблагодарить его за благодеяния, укрепить, если это возможно, связывающие нас узы дружбы, лучше, нежели в письмах, изложить ему состояние моих дел и испросить его советов. Поэтому я прошу позволить мне не останавливаться в Митаве, но продолжить путь с моим племянником [...] и двумя-тремя сопровождающими лицами и провести пару недель в Петербурге подле Вашего Величества{2128}.
Отправив письма, извещающие о его отъезде, своим родственникам (включая королеву), послам и агентам, 10 февраля король с герцогом Ангулемским и свитой покинул Бланкенбург и 13 марта прибыл в Митаву. Его сопровождал специально присланный для этой цели Павлом I граф Шувалов{2129}. По прибытии королю была организована Торжественная встреча, и единственным разочарованием стало ожидавшее Людовика XVIII послание императора с отказом в его просьбе. В нём говорилось:
Что же до путешествия, которое оно [Ваше Величество. - Д. Б.) желает совершить в Петербург, даже сохраняя инкогнито, я с сожалением должен в нём отказать, несмотря на моё горячее желание увидеть Ваше Величество и сказать ему лично то, что я столь часто ему писал. Обстоятельства делают проект его путешествия в данный момент невозможным, и я прошу его остановиться в Митаве, где я постараюсь всем его обеспечить и оказать ему все дружеские услуги, которые от меня зависят{2130}.
Митава, которая сегодня называется Елгава, была присоединена к Российской империи лишь в 1795 г., после третьего раздела Польши. Украшение города - выделенный королю дворец герцогов Курляндских - был заложен ещё при Бироне и построен по проекту Б. Растрелли. Дворец сохранился до сих пор.
Живший там вместе с королём аббат Эджворт писал одному из своих друзей:
Никогда не думал, что в этом отдалённом и унылом месте можно найти столько великолепия. Дворец, который он [Людовик XVIII. - Д. Б.] занимает, - такое же прекрасное здание, как и те, что я видел во Франции. Там ему воздают все почести, которые положены сообразно его происхождению; разница между Митавой и Версалем не велика {2131}.
Сам же Людовик XVIII сравнивал своё пребывание в этом дворце с жизнью Якова II в Сен-Жермен-ан-Лэ{2132}. Здесь он пробудет до 22 января 1801 г., когда, в связи с изменением политической ситуации, Павел I откажет ему в гостеприимстве, и монарху придётся переехать в Варшаву{2133}.
Один из французов, посетивший Митаву в 1826 г., писал:
Я посетил Митаву; в этом городе, довольно хорошо построенном, поскольку он расположен среди песков и не может предложить путешественнику ни прогулку, ни живописные виды, достоин упоминания лишь дворец бывших герцогов Курляндских. Этот дворец особенно интересен для нас, поскольку в нем во дни преследований жили покойный король Людовик XVIII и принцы [...] Нам показали спальню покойного государя: именно здесь в январе 1800 г. {2134} именитым изгнанникам от имени Павла I был объявлен приказ покинуть территорию России в течение двадцати четырёх часов. Не взирая на суровое время года, больной монарх отбыл без единой жалобы и, противопоставляя варварскому приказу отважную покорность, отправился на поиски убежища, где ему было бы позволено приклонить голову Этот благородный изгнанник казался более королём, нежели государь, которого страх заставил оскорбить в его госте двойное величие - рождения и бедствий {2135}.
Особой честью, оказанной королю, было данное ему разрешение взять на службу сотню королевской гвардии