Я отправляю вам это письмо верным путём, но не боюсь скомпрометировать себя, написав его. Такой шаг может лишь сделать честь совершившему его государю.
Примите, генерал, заверения в моих чувствах, не зависящих от того, присоединитесь ли вы ко мне или останетесь моим врагом, а также в желании вскоре с вами встретиться на поле чести{2266}.
Отправляя это письмо де Ла Мару, Людовик XVIII сопроводил его подробнейшими инструкциями, предписывавшими, в частности, в случае согласия получить от Бонапарта письменный ответ: он отнюдь не был уверен в расположении генерала к Бурбонам. Однако когда маркиз де Ривьер (Rivière) прибыл с письмами к де Ла Мару в Лондон, он узнал, что аббат отправился к королю в Россию. Не обладая нужными контактами в Париже, маркиз так и не смог доставить их адресатам{2267}. Так расстояние между Митавой и Францией в очередной раз сыграло с Людовиком XVIII злую шутку.
Тем временем Ид де Невиль, находившийся в это время в Париже, стал искать подходы к Первому консулу уже по своей инициативе. Графиня де Дама, жена Шарля де Дама, капитана гвардии Людовика XVIII, содержавшая в это время салон в столице, вывела его на Жозефину, а Талейран помог организовать две встречи с самим Бонапартом. На первой, состоявшейся 26 декабря 1799 г., присутствовал один де Невиль, на второй, 27 декабря, к нему присоединился Л. д’Андинье (Andigné){2268}. Переговоры показали, что стороны преследовали совершенно разные цели: Бонапарт хотел немедленно заключить мир с шуанами и готов был обсуждать его условия, однако д’Андинье не обладал соответствующими полномочиями, к тому же оба роялиста рассматривали этот мир как пролог к реставрации Бурбонов{2269}.
По словам д’Андинье, Наполеон заявил им, что не является роялистом и несколько раз упрекнул Бурбонов в том, что они не сражались в Вандее:
Они ничего не сделали ради славы. Они забыты [...] Если бы они были в Вандее, я бы тоже поработал на них. Но вы и представить себе не можете, сколько мало они заботят Европу. Уверяю вас, было время, когда и я хотел что-то для них сделать. Во время заключения мира в Кампо-Формио я выступал за то, чтобы и им было оказано внимание. Ради них не захотели пожертвовать даже самой малостью{2270}.
Разговор окончился ничем. Бонапарт старался привлечь обоих на свою сторону, но Ид де Невиль на вопрос Первого консула: «Так чего же вы хотите, чтобы закончить гражданскую войну?», твёрдо ответил: «Две вещи: Людовика XVIII, чтобы законно править во Франции, и Бонапарта, чтобы покрыть её славой»{2271}.
Когда аббат де Ла Мар появился в Митаве, Людовик XVIII узнал, что его послание не доставлено. Сначала он хотел вновь отправить Бонапарту то же самое письмо, но де Ла Мар, прочитав копию, счёл его слишком длинным. Тогда король составил новое:
Генерал, вы должны знать, что уже давно завоевали моё уважение. Если вы сомневаетесь, что мне присуща признательность, обозначьте место, которое вы хотели бы занять, определите судьбу ваших друзей. Что же до моих принципов, я - француз, милосердный и по характеру и в силу требований разума.
Нет, победитель при Лоди, Кастильони, Арколе, завоеватель Италии и Египта не может предпочесть славе простую известность.
Таким образом, вы теряете драгоценное время. Мы можем обеспечить славу Франции. Я говорю «мы», потому что мне для этого нужен Буонапарт, а он не может обойтись без меня.
Генерал, Европа смотрит на вас, слава ждёт, а я пребываю в нетерпении подарить мир своему народу{2272}.
Текст кажется излишне лаконичным, хотя, возможно, де Ла Мар убедил монарха, что генерал не любит пустословия. Тем же днём, 20 февраля 1800 г., датировано и письмо Людовика XVIII консулу Лебрену.
23 февраля аббат де Ла Мар покинул с этими письмами Митаву и прибыл в Париж в начале апреля. Однако когда он начал снова искать выходы на Бонапарта, тот уже отправился в Италию. Тогда было решено назначить ответственным за переговоры с Первым консулом аббата Франсуа-Клавье Монтескью Фезенсака (Montesquiou Fezensac) (1756-1832) - человека весьма известного и имевшего связи как среди революционеров, так и среди роялистов. Он принадлежал к старинному дворянскому роду, среди его предков было три маршала Франции, однако слабое здоровье заставило его предпочесть военной карьере церковную, к которой, по свидетельству современников, он испытывал мало склонности. Став депутатом Генеральных штатов от духовенства Парижа, он дважды избирался председателем Национального собрания. После 10 августа 1792 г. эмигрировал в Англию, после казни Робеспьера вернулся во Францию и был одним из активных агентов Людовика XVIII{2273}.
Аббат был знаком с консулом Лебреном и Талейраном, которые могли свести его с Бонапартом, однако долго медлил, выбирая подходящий момент для вручения писем. Наконец, на рубеже июля-августа 1800 г. он рискнул это сделать{2274}. Ответы обоих консулов датированы 7 августа. Передавая их Монтескью, Лебрен сразу предупредил, что они отрицательные. По его словам, Бонапарт был готов к переговорам, мог рассмотреть вариант воссоздания Польского королевства и передачи его короны Людовику XVIII{2275}, но о реставрации монархии во Франции не могло быть и речи.
Текст ответа Бонапарта приводится во многих изданиях, но с незначительными расхождениями. Процитируем его по «Переписке Наполеона I»{2276}, изданной в годы Второй империи, тем более что он слово в слово совпадает с копией, снятой с письма аббатом Монтескью{2277}:
Я получил, Месье, ваше письмо; благодарю вас за честные слова, которые вы мне в нём высказали. Вы не должны желать вернуться во Францию; вам пришлось бы пройти по ста тысячам трупов. Принесите ваши инте
ресы в жертву спокойствию и благополучию Франции. История вам это зачтёт. Я не остался глух к бедам вашей семьи... Я с удовольствием внесу свой вклад в лёгкость и безмятежность вашего ухода на покой{2278}. Бонапарт.
Отныне оснований для надежд у роялистов больше не оставалось. Наполеон Бонапарт стал восприниматься как главное препятствие для реставрации королевской власти, и взрыв 24 декабря 1800 г. на ул. Сен-Никез лишний раз это подтвердил. А Людовик XVIII ступил на французскую землю лишь 24 апреля 1814 г.
ГЛАВА 15«ПРОЧЕЕ УСТРОЮ, КОГДА ПРИДУ...»
Проекты и планы роялистов, о которых шла речь в предыдущих главах, едва ли возможно в полной мере понять и оценить без того идейного фундамента, на который они опирались. Количество опубликованных деклараций Людовика XVIII за время его пребывания вдали от Франции не столь велико, из-за чего историки, пытающиеся этот фундамент реконструировать или хотя бы обозначить, нередко подвержены одной и той же аберрации восприятия политической программы короля. Так, например, рассказывая о декларации графа Прованского, изданной в 1793 г. после получения известия о казни Людовика XVI, Годшо отмечал, что в ней «содержалось стремление восстановить Старый порядок во всей его полноте». «Эта декларация крайне важна, - пояснял он далее, - поскольку она определяет отношение регента, а затем и Людовика XVIII к Революции. До знаменитой Сент-Уэнской декларации 1814 г. он его совершенно не изменил»{2279}. Беря за отправную точку несколько более позднюю Веронскую декларацию 1795 г., Тарле приходил к аналогичным выводам: «Основная мысль графа Прованского, которую он выражал много раз до и после этого манифеста [...] заключается в том, что, взойдя на прародительский престол, он [...] никаких ограничений своей власти, никаких компромиссов не допустит»{2280}.
Между тем король и его окружение не ограничивались одними декларациями. Десятки сохранившихся в архивах документов позволяют не только ответить на вопрос, какими были в это время политические, социальные и экономические взгляды Людовика XVIII, но и проследить их эволюцию.
К тому же эти документы весьма разнообразны. В их число, помимо многочисленных писем, входят инструкции королевским агентам, как правило, содержащие, кроме описания полномочий и целей их миссий, информацию о взглядах и планах монарха, поскольку агент должен был выступать в некотором роде от его имени. Таковы, в частности, инструкции, данные в 1796 г. графу де Мустье, о которых уже шла речь.
Кроме того, Людовик XVIII создаёт в эти годы несколько текстов личного характера, среди которых очень любопытный мемуар «Об обязанностях короля»{2281}. Его адресат, герцог Ангулемский, был вторым в очереди к трону, однако король не раз неофициально называл его наследником престола. Впоследствии он действительно станет королём Франции, Людовиком XIX, но всего на 20 минут: между отречением Карла X и своим собственным. Если Доде, опубликовавший этот источник, не ошибся, и текст действительно написан в Митаве, его можно датировать серединой 1798 г., поскольку в документе упоминается, что отцу герцога Ангулемского, графу д’Артуа, 40 лет, тогда как 9 октября 1798 г. ему должен был исполниться 41 год.
И по стилю, и по настроению этот документ сильно отличается от политических проектов и деклараций. «Я чувствую, - признаётся король, - что горести незаметно подточили меня, я родился всего сорок два года назад, а ощущаю себя на шестьдесят». Это текст, скорее, морально-этического плана, глобальный, зачастую лишённый конкретики.