, после которого Малуэ обратился к монарху со следующими словами:
Знаки благорасположения, которыми почтило меня Ваше Величество в письме к г-ну архиепископу Экса, вызвали у меня глубокие чувства. Я ещё не имел счастья обрести важную для меня возможность доказать Королю мою всецелую преданность, однако я надеюсь, что он предоставит мне её после того, как сможет проявиться безупречность моего усердия.
Я могу предложить Его Величеству не только свои незначительные способности, но и честные взгляды и храбрость им следовать.
Я не являюсь приверженцем ни одного образа мыслей из тех, что разделяют слуг Вашего Величества; я отвергаю лишь те из них, которые могут помешать интересам Короля и отсрочить восстановление порядка и мира во Франции [...] Там, где сила ничего не может сделать, соглашение становится необходимым, а гарантии - обязательными{2292}.
Это письмо Малуэ во многом было инспирировано как архиепископом Экса, так и архиепископом Бордо{2293}, оба придерживались либеральных взглядов{2294}. И всё же недоверие между роялистами и конституционными монархистами не исчезало. Как писал про де Монлозье и Малле дю Пана кардинал Мори (Maury){2295}:
Они очень хотели бы новую конституцию, если им самим поручат её написать. Ровно такую же огромную ошибку сделали хорошие, но неопытные люди в самом начале наших катастроф [...] Они никак не могут загладить свою вину, кроме как признав, что были дурнями, и разве что для того, чтобы подтолкнуть их к этому, вождь этой партии дураков, г-н Неккер продолжает и продолжает без конца высказывать свои непоследовательные и глупые нелепости{2296}.
Соответственно, Людовику XVIII требовалось большее: он нуждался в символическом жесте, после которого не осталось бы сомнений, что они с конституционными монархистами сражаются бок о бок. Таким жестом стало огромное программное письмо Малуэ, напечатанное в Mercure britannique{2297}. Как сообщал Малле дю Пан графу Сент-Альдегонду, письмо это было одобрено королём, и маршал де Кастри настаивал на его публикации{2298}.
Одной из целей Малуэ было доказать, что тот образ короля, который создают республиканцы, - человека, привязанного к Старому порядку и мечтающего отомстить за всё, стоит ему только прийти к власти, - не имеет ничего общего с действительностью. Он основывал свои доказательства на нескольких тезисах. Во-первых, возвращение короля принесёт с собой законность: «право наследования и право собственности имеют один и тот же фундамент; их нарушение повлечёт за собой одинаковые последствия», «права Народа и права Государя имеют единый источник». Во-вторых, очень сомнительно, чтобы король хотел вернуться в 1788 год, поскольку это невозможно: «где бы он нашёл тех же людей, ту же расстановку сил, тот же ход мыслей, те же таланты и те же средства? За десять лет и внутри, и снаружи изменилось всё». «Мне кажется, - добавлял Малуэ, - что проще было бы принять систему правления как в Китае». И, наконец, он обсуждал ситуацию, при которой на трон взойдёт не Людовик XVIII, а другой принц, и доказывал, что это приведёт лишь к гражданской войне.
Хотя автор и хвалил Людовика XVIII, «его мудрый и мягкий характер, опыт, никем не оспариваемую просвещённость», он всё же не упустил шанса дать ему несколько советов. Например, внимательно проанализировать ситуацию и понять, что возможно, а что невозможно. Или задаться вопросом, «какая иная власть, кроме сильного и просвещённого объединения воль, сможет помочь государю устанавливать налоги, решать судьбу получателей государственных рент и приобретателей национальных имуществ, республиканской армии, старого и нового духовенства»?
Это письмо Малуэ открывало новый этап взаимоотношений между Людовиком XVIII и конституционными монархистами{2299}. В следующем номере Mercure britannique Малле дю Пан поместил не менее пространный ответ на него{2300}:
Мы изгнали из Mercure Britannique все эти бесконечные и праздные споры о природе того режима, который будет установлен или не будет установлен во Франции, если она вновь станет монархией. Эти банальные препирательства не интересуют более иностранцев, а Франция о них и вовсе не узнает, в противном случае они были бы восприняты чрезвычайно неблагоприятно для нашего общего дела. Они служат лишь для приятного времяпрепровождения и разжигания страстей [...] В каждом французском обществе есть свой план создания законодательства, каждый кружок кишит публицистами, даже женские гардеробные и те превратились в места проведения семинаров по политическому праву. Іп Sylvam ne ligna feras{2301}.
Малле полагал, что предавать гласности подобные размышления, как это сделал Малуэ, совершенно бессмысленно. Либо республику свергнет армия, и тогда именно она «станет властелином тех институтов, которые её сменят; либо же силы оружия окажется недостаточно, и на помощь будут призваны французы, решительно настроенные или склоняющиеся в пользу королевской власти. В этом случае нужно будет скорее убеждать, нежели сражаться, согласовывать интересы», чтобы создать единый фронт против «упрямых республиканцев». В любом случае с такими размышлениями имеет смысл обращаться или к воюющим великим державам, или к Людови
ку XVIII, а не к широкой публике, «которая и недостаточно зрела, и недостаточно спокойна и просвещена».
Кроме того, добавлял Малле дю Пан, «мы по-прежнему придерживаемся мнения, что провозглашение такого рода истин, которые можно истолковать множеством гнусных способов, должно быть уделом лишь Короля Франции или его министров»; в устах любого другого они вызовут слишком много споров и возражений, тем более с учётом того, что «в каждой партии, даже в самой уважаемой, есть свои конвульсионеры». Принимая во внимание, что Малле дю Пан сам опубликовал статью Малуэ в своём издании, пусть даже подчиняясь давлению двора (о чём широкой публике известно не было), эта отповедь производит несколько странное впечатление.
Хотя в тексте Малле и сквозит скепсис в адрес Людовика XVIII, высказывается он весьма определённо:
Каковы бы ни были намерения Людовика XVIII, все верные французы должны ему подчиниться. Ожидать, пока эти намерения будут высказаны, означает проявлять неуважение к этому принцу и плохо служить ему, отказывать ему в достоинствах и принципах, должных привлечь к нему сердца подданных. Он в той же мере король двадцати миллионов французов, сколь и той их части, которая разделяла его изгнание и славу его бедствий. Без сомнения он не станет соблюдать интересы виновных и нарушивших закон, но станет уважать все законные права.
После «присяги на верность», принесённой в Mercure britannique, конституционные монархисты начали присылать Людовику XVIII свои проекты будущих законов и деклараций{2302}, что позволяет нам сравнить их впоследствии с теми документами, которые были созданы Людовиком XVIII и его окружением. Первым от Монаршьенов поступил пространный текст Малуэ, озаглавленный «Краткое изложение наиболее правильных способов ускорить и обеспечить восстановление Монархии во Франции»{2303}. Детальный и продуманный, этот проект в то же время один из самых осторожных и изощрённых: его автор призывает короля не торопиться, не раскрывать своих истинных намерений и не восстанавливать сразу все институты Старого порядка, а укреплять свою власть постепенно, первоначально проводя в жизнь только те меры, без которых нельзя обойтись и которые народ готов принять. Затем последовал проект архиепископа Бордо, переданный королю через графа де Сен-При{2304}. Граф приложил к проекту свой комментарий, целью которого было показать, что мысли архиепископа во многом идут в русле мыслей самого Людовика XVIII{2305}.
Полагая, что его предложения приняты при дворе благосклонно, 16 сентября архиепископ Бордо направил графу де Сен-При готовый набросок королевской декларации. В сопроводительном письме он отмечал:
Следует рассматривать Республику как творение не партии недовольных, а великой заблуждающейся нации, ведь это нация её установила. Необходимо, таким образом, чтобы Король имел дело с этой республиканской нацией не возвращаясь во времена 1789 г., а поднимаясь до высоты сложившихся обстоятельств{2306}.
Понимая, что составление королевской декларации выходит за пределы его полномочий, граф де Сен-При переправил проект графу д’Аварэ, подчеркнув, что, по словам архиепископа, принятие декларации кажется тем более важным, что французское правительство стремится заставить население страны опасаться мести,
возвращения десятины и сеньориальных прав, злоупотреблений времен Старого порядка, полного и безусловного лишения собственности приобретателей национальных имуществ и, наконец, самого неограниченного деспотизма.
Де Сен-При поддержал этот проект и даже неосторожно добавил: «Я не преминул бы пообещать нации всю свободу, которой она в состоянии воспользоваться»{2307}.
Неудивительно, что, получив эти документы, д’Аварэ вышел из себя. Его ответ начинался следующими словами:
Я хотел бы избежать рассмотрения проекта декларации, предлагаемой г-ном Архиепископом Бордо, разве что, по меньшей мере, получив от него идеи новые и ещё не высказанные доселе Королем в своей мудрости, а это, конечно же, не так.