Тем не менее Людовик XVIII был уверен, что именно древняя конституция королевства «удовлетворит все добрые умы и заставит замолчать скверные». «Я не хочу быть ни Ликургом, ни Нумой, я - Людовик XVIII, Король Франции», - писал он. Бог не ставил его во главе нового народа, его народ должен управляться законами уже существующими{2332}.
На следующий год Людовик XVIII приходит к тому, что просто вернуться к этой «древней конституции» недостаточно. В составленном в августе в окружении короля проекте{2333} не только говорится, что Франции необходима написанная конституция, но и намечаются её основные контуры. Это, по сути, совершенно новая конституция, состоящая из 25 статей, которые лишь носят название «фундаментальные законы». Они регламентируют и полномочия короля, и правила созыва Генеральных штатов, и границы Франции, и многое другое, включая право на равное для всех налогообложение и равный доступ к государственным должностям.
В том же 1797 г. Курвуазье по просьбе Людовика XVIII сочиняет пространный мемуар «О конституции Французского королевства»{2334}. Отправляя его брату в Англию, король прикладывает сопроводительное письмо, в котором полностью одобряет изложенные в тексте принципы и называет его «одним из самых полных и самых правильных». Этот документ был предназначен стать теоретической основой будущей конституции, в необходимости написания которой Курвуазье не сомневался, и представляет собой обширнейший исторический экскурс, в котором теория естественного права соседствует с историей древних германцев, Руссо с Вольтером, а Монтескье с Платоном. Курвуазье доказывает, что при Старом порядке существовали и свобода, поскольку её ограничивал лишь закон, и социальное равенство, «состоявшее в равных политических правах, дарованных различным сословиям, и в равных гражданских правах, предоставленных всем гражданам». Иными словами, мемуар был составлен абсолютно в той же просветительской парадигме, что и множество текстов революционеров.
Вместе с тем мемуар Курвуазье в полной мере отражал восприятие роялистами Старого порядка. Для сравнения можно привести пространную цитату из адресованного Людовику XVIII сочинения одного из эмигрантов{2335}:
Каждый человек, рождающийся на территории Франции, рождается свободным, и даже само попадание на эту территорию обеспечивает личную свободу [...]
Никто не может запретить делать то, что не запрещает закон. Никто не может быть принуждён делать то, что не предписывает закон, а закон запрещает только то, что противоречит правам другого и предписывает лишь то, что идёт на благо всех. Никого нельзя судить иначе как по закону, и судить могут лишь судьи, назначенные в соответствии с законом. Все французы были равны в своих правах, поскольку все были в равной мере защищены законом, когда они подчиняются ему, и в равной мере наказаны, когда идут против него.
Все французы могут достичь высших должностей в церкви, в армии и в магистратуре. Права таланта и достоинств всегда уважались законом, и тому есть немало примеров [...]
Все французы без малейших исключений могут избирать и быть избранными депутатами Генеральных штатов и давать своим депутатам наказы, коим те обязаны соответствовать [...]
Поскольку по древней конституции государства все французские граждане могут избирать и быть избранными в Генеральные штаты, и, как уже неоднократно отмечалось, ни один закон, ни один налог не может быть установлен без согласия штатов, из этого следует, что французский гражданин подчиняется только тем законам и платит только те налоги, на которые он согласился, высказавшись лично или через своего представителя, а это, по сути своей, и составляет общественную свободу.
Более того, при монархической форме правления французский гражданин в соответствии с законом обладает правами, которых он лишён при республиканской. Ранее все французские граждане могли избирать и быть избранными, сегодня немалое число французских граждан лишено одного или обоих этих прав. Ранее те, кого представляют, давали своим представителям полномочия, которым те должны были соответствовать; сегодня представитель может голосовать вразрез со взглядами тех, кто его избрал{2336}.
На этот панегирик можно было бы не обращать внимания, если бы многие его положения не воспроизводились раз за разом в подписанных королём документах. Так, к примеру, в одной из инструкций агентам говорилось: «Ни один француз не может быть лишён свободы без соблюдения закона. Ни один француз не может преследоваться или быть наказан ни за одно действие, не запрещённое законом»{2337}.
В 1798 г. во время написания мемуара «Об обязанностях короля» Людовик XVIII вновь возвращается к мыслям о конституции, формулируя их не только для племянника, но и для самого себя:
Самый опасный подводный камень для добродетельного короля - это благое стремление к нововведениям. Следует признать, что оно чрезвычайно соблазнительно. Когда видишь в нашей стране институты, которые кажутся порочными, а где-то в ином месте те, которые не только кажутся хорошими сами по себе, но и полученный опыт говорит в их пользу, трудно сопротивляться желанию отменить одни и ввести другие{2338}.
Между тем, предостерегает король, торопиться не стоит. Следует сначала выяснить: те институты, которые планируется отменить, плохи ли они в основе своей? Нет ли им аналогов в истории своей страны? Имеет ли право король менять конституцию? А если имеет, будет ли от этого больше пользы, нежели вреда?
На последних двух вопросах Людовик XVIII останавливается особо, спрашивая у племянника, задумывался ли тот когда-нибудь, что такое быть королём?
Быть может, вы привязаны к идее абсолютной власти, перед которой Закон умолкает или его, по меньшей мере, можно менять по собственному желанию? Это было бы довольно опасной ошибкой: у короля Франции, несомненно, куда больше власти, чем у короля Англии, но и его власть имеет свои пределы. Нация тоже имеет свои права. И если подданный, который отказывается повиноваться, - мятежник, то государь, который нарушает права нации, - тиран, а в чём-то и он мятежник, мятежник против Бога, поскольку, как говорил Святой Павел, «qui ordinationi resistit, Dei resistit»{2339} [...] Иными словами, этот порядок, столь уважаемый, что сопротивляться ему означает сопротивляться самому Богу, - это конституция той страны, в которой родился, тот писаный или неписаный договор, который соединяет подданных с сувереном и суверена с подданными, та благословенная цепь, первое звено которой в руках Всемогущего. Франция его имела, вернее, она всегда его имеет, без него я не был бы королём...{2340}
Таким образом, Людовик XVIII продолжает ту же линию, которой придерживался и ранее. Формально он остается в рамках традиционного понимания французской политической системы: признание наличия неписаной конституции, подчинения короля закону и т. д., включая отсылки к scala natum. Более того, он подчёркивает, с какой «глубочайшей мудростью» эта конституция «исключает саму идею нововведений». И тут же de facto модифицирует её, вводя в неё столь характерное для революционного дискурса понятие «нация». Так, в частности, говорится, что нельзя отчуждать земли королевского домена «без согласия законным образом представленной нации»{2341}. Тогда как согласно фундаментальным законам это однозначно запрещено.
Рассуждая о том, что его волнует, король фактически описывает черты новой французской конституции. И чем дальше, тем меньше эта конституция похожа на ту, что существовала издавна. Очевидно, этот текст написан с учётом не только наказов в Генеральные штаты 1789 г., но и Декларации прав, и революционных конституций. В нём предусматривался аналог Habeas Corpus Act (в течение двадцати четырёх часов обвиняемый должен быть доставлен в суд). Вводилась свобода вероисповедания (тоже, скорее, по английскому образцу): католицизм объявлялся государственной религией, и только католический культ мог отправляться публично. Оговаривалась свобода печати, которая ограничивалась лишь специальным законом о прессе и запретом публиковать анонимные сочинения. Перед нами явно не размышления о воссоздании Старого порядка, а о создании нового, учитывающие все те изменения, которые произошли во Франции за девять лет революционных потрясений.
Так постепенно Людовик XVIII приходит к мысли о том, что необходимо не просто сказать о приверженности фундаментальным законам - нужно превратить неписаную конституцию в написанную, создать конституционную Хартию. Некоторые придворные даже полагали, что подобное обещание имплицитно было дано уже в 1795 г., поскольку при вступлении на престол Король
принял на себя обязательство вернуть конституции всю ту чистоту, которой лишило ее время, всю ту действенность, которая со временем ослабла. Это обязательство превратится в расплывчатое и лживое обещание, если его не повторить в первой же декларации, с которой Король обратится к своим подданным; скажу более того, если его не подтвердить обещанием даровать хартию, поскольку это единственный способ его исполнить{2342}.
Думается, впрочем, что в 1795 г. вопрос о Хартии для короля ещё не вставал, в документах он возникает не раньше начала 1798 г.
В феврале в данной от имени короля инструкции графу д’Отфору было сказано, что он
должен избегать углубляться в политические споры, какая будет установлена форма правления, не входит в его компетенцию, всё написанное Королём доказывает, что он заботится лишь о славе Французской нации и о благополучии его народа и что, если для достижения этой цели будет необходимо обеспечить, пусть даже записать в хартии, все политические свободы, которыми французский народ будет пользоваться, Е. В. весьма к этому склоняется