интендантам «сотрудников, выбранных на местах», есть свои плюсы и свои минусы. Плюсы в том, что тогда политика интендантов будет вызывать больше доверия, они не окажутся, как нередко бывало ранее, противопоставлены провинциям. Минусы же в «опасности скомпрометировать суверена, ставя препятствия на пути исполнения его воли, или даже изменить саму природу Монархии, чрезмерно множа посредствующие органы»{2443}. Тем самым традиционный принцип назначаемости должностных лиц пытались примирить с революционным принципом выборности.
Кроме проблемы с гражданскими должностными лицами, королю предстояло решить проблему и с военными. Фактически после возвращения в страну у короля оказывалось две армии - роялистская и республиканская, не раз сходившиеся на поле боя.
Помимо пребывавшего в то время на русской службе корпуса Конде, число эмигрантов под ружьем было весьма скромным. Званиями и орденами солдат королевской армии не баловали, а поначалу и вовсе было принято решение, что все звания, присвоенные королём после 6 октября 1789 г., считаются недействительными{2444}. Людовик XVIII присваивал звания весьма умеренно за исключением крупного награждения в январе 1797 г., когда сразу 42 человека стали бригадными генералами (maréchal de camp){2445}. В основном же жаловали крестами Ордена Св. Людовика, сокращением сроков для производства в следующий чин и личными благодарностями от монарха.
Тем не менее после реставрации эмигранты неминуемо стали бы конкурентами республиканских офицеров, которых также нельзя было обидеть, и не только потому, что это настроило бы армию против нового короля. Была и другая сложность: Людовик XVIII был готов отказаться от многих завоеваний Революции, но только не от тех, которые были завоеваниями в прямом смысле этого слова{2446}.
В итоге в инструкции графу д’Артуа говорилось:
Что же до армии, то не следует ничего менять по сравнению с тем, о чем я уже объявлял ранее: за офицерами, находящимися в любом звании и выбравшими правильную сторону, сохранятся звания и должности{2447}.
В то же время Людовик XVIII понимал, какое отношение к республиканским войскам царило среди эмигрантов и держав коалиции, не один год вынужденных с ними сражаться. Поскольку к французским войскам следовало относиться как к врагам, но ровно до той поры, пока они не перейдут под королевские знамена, двойственность была неизбежной. Проект обращения к французам в этом плане весьма показателен (включая те слова, которые оказались в итоге вычеркнуты):
Сожалея о заблуждениях, в которые впала французская армия, мы не без гордости наблюдали за храбростью, выказанной ею в боях, и поскольку для нее осталась важна слава, она вновь станет тем, чем была издавна - честью и опорой трона. Будучи к ней справедливыми, мы сохраним должности, звания, денежное содержание и жалование тем генералам, офицерам, унтер-офицерам и солдатам, которые покинут знамена мятежа внесут свой вклад в процветание отечества государства или примут участие в восстановлении нашей законной власти; мы поощрим продвижением и чинами тех, кто станет ревностно защищать наши права, неотделимые от интересов нашего народа [...] Мы предоставим мобилизованным солдатам и призывникам, которых насильственно заставили встать под наши знамена, право вернуться к своим очагам, поскольку уверены, что чести французов окажется достаточно, чтобы удержать их, если случится так, что государство будет нуждаться в их службе. Наконец, стремясь держать подальше от военной службы, истинного источника благородства, всех тех, кто может быть недостоин положенного ей уважения, но кого связал с нею национальный характер, мы отменим два положения, столь же оскорбительных, сколь и политически недальновидных, одно из которых предоставляло офицерские чины по праву рождения, а другое не давало подняться выше лейтенанта тем солдатам, которых возвысили исключительно их заслуги. Мы отнюдь не забыли, что помимо конде, тюреннов, люксембургов{2448} монархия породила фаберов, катина, шеверов{2449}, и мы знаем, что революция добавила к этим новые имена, не менее достойные и прославившие ее армии{2450}.
В соответствии с этими идеями в «Проекте эдикта об армии»{2451} устанавливалось, что любой солдат может стать офицером, и «никакого доказательства дворянского происхождения не требуется, чтобы занять должность офицера, будь то в наших сухопутных войсках или на флоте». Напротив, любой, получивший офицерский патент (за исключением ненатурализованных иностранцев), автоматически становится дворянином с правом передавать дворянство по наследству. Небезынтересно обоснование этого: в проекте от имени короля отмечалось, что монарх руководствовался «заботой о том, чтобы упрочить в нации тот воинственный дух, коего требует безопасность государства», а также стремлением сделать из профессии военного, «как это было некогда, основной источник дворянских званий, и открыть перед талантами [...] карьеру воинской славы, закрытую для них несправедливыми установлениями»{2452}. Курвуазье пояснял это нововведение следующими словами:
Установления были благоприятны исключительно для придворной молодежи, а старый лейтенант-полковник, поседевший под знаменами, искусный в своем ремесле, снискавший любовь и доверие своего подразделения, даже не надеялся его возглавить, пусть даже он долгое время направлял его. Достаточно ли для юных полковников, которых никогда не знала армия Людовика XIV, побыть четыре месяца с незнающими их солдатами, чтобы затем отправиться совершенствовать свое ремесло к актрисам из оперы или в будуары щеголих?{2453}
Таким образом, преобразования в военной сфере планировались окружением Людовика XVIII, пожалуй, как самые радикальные и необратимые: даже структура армии, и та должна была сохраниться в том виде, в котором монарх унаследует её от Революции.
Ещё одна проблема, которая неминуемо встала бы перед королём, - что делать с обширнейшим революционным законодательством. Если не возвращаться к Старому порядку, оказывалось невозможно в одночасье отказаться от сотен декретов, которые на протяжении десяти лет регулировали всю жизнь населения Франции.
Курвуазье полагал, что ряд декретов (об эмигрантах, религии, браках), очевидно, следует отменить немедленно, но что делать с остальными и чем их заменить? Юрисконсульт отмечал, что через его руки прошло немало законопроектов, но все они показались ему неприменимыми на практике. Однако и сохранение существующих
законов также невозможно. С одной стороны, они неизвестны ни королю, ни его Совету, ни его чиновникам. С другой - законы, направленные на сохранение республики, едва ли подойдут монархии, к тому же за годы Революции не было создано никакой цельной системы, законодательство латалось в зависимости от обстоятельств. С третьей стороны, достаточно взглянуть на тех, кто был законодателями, чтобы осознать: «Такие люди могли напринимать лишь плохие законы». В данной ситуации представлялось бы разумным вернуться к дореволюционному законодательству, но и такой путь не кажется правильным, поскольку это законодательство обременено многочисленными устаревшими нормами. Впрочем, при желании можно обосновать и возвращение к 1789 г. и даже согласиться на процедурные изменения, совершённые Учредительным собранием, поскольку они давали обвиняемому право на защиту{2454}.
Единой позиции по этим вопросам в 1799 г. так и не было выработано. Если один проект однозначно аннулировал
как покушающиеся на нашу власть, противоречащие конституции королевства и изданные без должных на то полномочий все акты, относящиеся к разряду конституций, декретов, законов, подзаконных актов, инструкций, договоров, прокламаций, а также все остальные,
выпущенные революционными законодательными органами, начиная с Национального собрания (с оговоркой, что король оставляет за собой право сохранить те из них, которые сочтёт полезными){2455}, то, к примеру, «Проект декларации о временном восстановлении судов» предусматривал, что до поры до времени всё это законодательство сохранится, за исключением постановлений, направленных против религии, королевской власти, эмигрантов и верноподданных, браков и разводов{2456}. В сопровождающей этот проект записке вновь повторялись мысли Курвуазье о том, что было бы странным сохранить законодательство, роялистам неизвестное, а также высказывалось предложение по всем гражданским делам адресоваться к римскому праву, а по уголовным - к ордонансу 1670 г. Однако не сложно представить себе, насколько реально было последовать этому совету, особенно с учётом намерения сохранить на своих местах большинство назначенных в годы Революции судей.
Вместе с тем подготовленные в окружении короля документы позволяют судить о том, какие разделы революционного законодательства должны были бы подвергнуться отмене в первую очередь. «Проект эдикта о подтверждении государственных актов, изданных во времена смуты»{2457}, устанавливал, что все приговоры, вынесенные судьями, не имевшими на то полномочий, объявляются недействительными, в частности, касающиеся свободы или имущества подданных. При этом все приговоры по гражданским делам временно остаются в силе, а по уголовным - даруется разрешение подавать апелляцию в суды высшей инстанции, даже если приговоры были вынесены судом последней инстанции. Если приговор был вынесен за верность религии или законному правительству, в постановлении это обязательно должно быть отмечено, чтобы приговорённый или его семья могли этим гордиться. Дабы не ждать, пока будут восстановлены парламенты, полномочиями по пересмотру дел временно наделялись генеральные прокуроры или их заместители. В то же время ряд решений должен был оставаться в силе и далее: всё, что касалось свадеб, крещений, похорон и других актов гражданского состояния, все завещания, брачные контракты, акты о разделе имущества, наследовании фьефов и ограничениях обычного права.