Коллежи, университеты и семинарии будут воссозданы в том виде, в котором они существовали, с теми изменениями, которые желательно произвести. Народное образование сегодня абсолютно заброшено. Что это будет за молодежь, Сир, если В. В. не возьмется ее наставлять!!!!! Желательно, хотя подходящий момент для этого ещё не наступил, чтобы все не католики были высланы. Ведь люди осознают, что на протяжении двух с половиной веков они в открытую плели заговоры против всех властей и, в особенности, против католиков; ведь люди уверены, что протестантские правительства участвуют в едином заговоре и уже издавна пытаются побороть могущество католических держав. Ведь видно, что не католики, едва вернувшись во Францию, сразу же объединяются с философами, янсенистами, атеистами [...] Невозможно принять решение о сохранении в государстве секты, для которой мораль и догма - преступление, неподчинение и постоянные мятежи - догма, цареубийство – добродетель{2526}.
Текст весьма ясный и характерный, и всё же Людовик XVIII предпочел не прислушиваться к голосам сторонников крайних мер и апологетов католической реакции. Тон обнародованной им 10 марта 1797 г. декларации по-прежнему очень спокоен:
Мы говорили это нашим агентам и вновь непрестанно повторяем: «Приведите наш народ обратно к святой религии отцов и к отеческому правлению, которое столь долгие годы составляло счастье и славу Франции; разъясните ему конституцию страны{2527}, на которую клевещут лишь потому, что она недооценена»{2528}.
Но изменившаяся к 1797 г. ситуация подталкивала короля к более решительным шагам. Прежде всего, к этому времени оставшееся во Франции присягнувшее духовенство в полной мере осознало, в какую ловушку оно попало: с одной стороны, церковь оказалась отделена от государства, с другой - гражданское устройство духовенства никто не отменял. С одной стороны, духовенство считалось выборным, с другой - правительство не организовывало его выборы. Всё это заставило пошедших на соглашение с республикой клириков задуматься о возможности примирения с Ватиканом{2529}. Скорее всего, не случайно, что когда весной 1797 г. президент де Везэ получил от короля поручение узнать отношение находившихся в эмиграции епископов к присяге на верность Республике, несколько прелатов (в том числе епископы Клермона, Шалона-на-Саоне и Баланса) ответили, что никто не запрещал священникам приносить такую присягу{2530}.
Переворот 18 фрюктидора ставил перед королем задачу поиска новой тактики и новых форм влияния на подданных, и религия была бы здесь очень кстати. В частности, в полном соответствии с популярными в годы Революции идеями разрабатывался проект организации специального религиозного общества для воспитания подрастающего поколения: клирики исходили из того, что «христианское воспитание молодежи - это способ избавиться от несчастий, которых на наших глазах становится все больше и больше»{2531}. Помимо этого, предлагалось разделить королевство на пять округов (ressorts), поставить во главе каждого из них архиепископа, поручив ему через своих священников склонять народ к возвращению законного государя{2532}. И наконец, 31 октября 1797 г. Людовик XVIII подписал следующее послание:
Я поручаю моим агентам обратиться к епископам, дабы они поставили в известность тех своих собратьев, с которыми поддерживают отношения, что я призываю их направить в свои диоцезы миссионеров в равной мере образованных, добродетельных, отважных и осторожных или же использовать для этой задачи священников, которые уже находятся на территории королевства и обладают требуемыми качествами для того, чтобы поддержать религиозный дух, который вновь начал проявляться после последней катастрофы (фрюктидорского переворота), и чтобы дать моим подданным наставления, утешение, одним словом, ту духовную помощь, в которой они столь нуждаются и в настоящем, и в будущем{2533}.
Реакция многих епископов была весьма прохладной: сделав вид, что они не поняли истинного намерения Людовика XVIII вернуться к теме соединения монархической и религиозной пропаганды, королю отвечали, что в стране и без того достаточно неприсягнувших священников.
Тем временем Людовик XVIII отобрал пять прелатов, которым, как ему казалось, он мог доверять. Ими стали архиепископы Реймса и Тулузы и епископы Леона, Клермона и Булони. Король писал:
Я желаю, чтобы священники поддерживали среди моих подданных монархический дух одновременно с духом религиозным, чтобы их пронизывала тесная связь, существующая между алтарём и троном, [осознание того], что оба нуждаются во взаимной поддержке. Пусть они чётко заявляют, что католическая Церковь с её дисциплиной, иерархией, чудесным уставом, которая на протяжении веков не была запятнана никакими ошибками, хорошо сочетается лишь с монархией и не может долго существовать без неё. Наконец, пусть они показывают, что как без религии нельзя рассчитывать на счастье в иной жизни, также без монархии нельзя рассчитывать на какое бы то ни было счастье в этой{2534}.
И вновь отказ. Архиепископ Реймса ответил королю: «Чрезвычайно важно, чтобы священники действовали абсолютно независимо от сиюминутных интересов: авторитет религии теряет свой вес, если она оказывается замешана в политику». Богословские аргументы приводил и епископ Булони:
Невозможно учить народ, что католическая Религия связана лишь с монархией и не может долго существовать без неё, поскольку истина состоит в том, что католическая Религия связана с любой формой законного правления. Стоит католической религии утвердиться, как она оказывается в той же мере связана и с республиканской формой правления, с которой она долгое время сосуществовала.
Сходные резоны высказал и епископ Леона. Епископ Клермона посчитал, что если власти раскроют план короля, это может поставить священников под удар. Ответ архиепископа Тулузы в архиве отсутствует{2535}. Письмо, которое он написал примерно в это же время герцогу де Ла Фару, епископу Нанси, проясняет его позицию:
Самым печальным из тех удивительных изменений, которые произошли в общественном мнении, кажется мне отсутствие какого бы то ни было стремления к восстановлению трона и ещё меньшее, увидеть на нём Людовика XVIII. Всё свидетельствует о том, что заботятся лишь о спокойствии, которого уже столько времени жаждут, не думая о форме правления, которая его принесёт. Быть может, Монсеньёр, в планы божественного Провидения входит восстановление религии до трона и трона посредством религии? Этой мыслью я себя утешаю, видя прискорбное безразличие, царящее сегодня по отношению к монархии{2536}.
Таким образом, духовенство, по сути, отказало Людовику XVIII в поддержке его планов, предпочтя заниматься внутренними делами своих епархий. Больше до 1799 г. Людовик XVIII епископов о помощи не просил, хотя и продолжал по возможности с ними встречаться для обсуждения религиозных вопросов{2537}.
По письмам, хранящимся в архиве герцога де Ла Фара, видно, какие проблемы волновали оставшееся внутри страны, но верное короне духовенство. Следует отметить, что порой по обширной переписке герцога трудно предположить, что это епископ в изгнании: он активно наставляет паству и викариев, дает советы и инструкции, отчитывает нерадивых, делится своими взглядами, то и дело отправляет пастырские послания духовенству. Получает он и подробнейшие отчёты о том, что творится во вверенной ему епархии.
Один из таких отчётов, датированный июнем 1797 г.{2538}, видится мне в достаточной степени показательным, чтобы остановиться на нём подробнее. И прежде всего потому, что в нём поднимается проблема взаимоотношений присягнувших и неприсягнувших священников, особенно остро вставшая в начале Директории. Можно сказать, отмечает А. Олар, что «тогда существовали две параллельных организации: организация духовенства, отказавшегося от присяги, и организация духовенства, подчинившегося конституции. Не подчинившиеся и эмигрировавшие священники украдкой возвращались теперь один по одному во Францию. Они были богаче и преданнее церкви, чем члены конституционного духовенства. Они подчинялись приказаниям Папы, и многие из них приезжали прямо из Рима. Присягнувшее духовенство утратило [...] свое юридическое существование. Тем не менее оно продолжало пользоваться благосклонностью власти, тем более что над многими из неприсягнувших священников ещё тяготели репрессивные законы»{2539}.
Однако действительность была гораздо сложнее: об этом красноречиво повествуют клирики вверенного епископу диоцеза. Упомянув, что неприсягнувших священников осталось весьма мало, они посвящают целый раздел своего послания «присягавшим свободе и равенству и подрядившимся в сентябре 1795 г.». «Они делятся на три группы, - сообщают клирики герцогу де Ла Фару. - Те, кто присягал в 1792 г.{2540} Те, кто присягнул от Конституции 1793 г. до Конституции 1795 г.{2541} Те, кто присягнул со времени этой последней Конституции»{2542}.
Присягнувшие из двух первых групп утверждают, что принесли не больше зла, чем те, кто из третьего. Из второго - что принесли меньше зла по сравнению с теми, кто из первого; а в качестве доказательства говорят, что, принеся присягу после ун