{307}. Возможно, Лафайет и старался создать у Морриса впечатление, что всё так и было, но и в этом случае логика действий генерала ускользает от моего понимания. Американский историк Б. Шапиро, защитивший диссертацию о революционном правосудии в 1789-1790 гг., интерпретирует её следующим образом: Лафайет понимал, что судебное преследование брата короля на этом этапе революции как минимум нежелательно, а как максимум - невозможно. И вёл двойную игру, стараясь угодить и нашим, и вашим{308}. Эта интерпретация, однако, идёт вразрез со всем поведением Лафайета - как до, так и после.
Так или иначе, маркиз де Фавра был осуждён и приговорён к смерти. Прочитав приговор, маркиз сказал лишь: «Вы сделали, месье, три орфографических ошибки!»{309} Меж тем считается, что перед казнью он был готов сделать важное признание, однако ему дали понять, что это не изменит его судьбу{310}. Ходили разговоры о том, что после вынесения смертного приговора один из судей напутствовал де Фавра: «Ваша жизнь - жертва, которую вы должны принести ради спокойствия и свободы общества»{311}. Молодой де Буйе рассказывает в мемуарах со слов мадам де Бальби, с которой он встречался в 1797 г. в эмиграции, что в ночь казни де Фавра в Люксембургском дворце окружение принца не могло найти себе места от волнения, и все успокоились лишь после того, как стало известно, что де Фавра погиб, так никого и не выдав{312}. Существует также версия о том, что перед смертью де Фавра всё же заявил, что это Месье втянул его в заговор и заверил, что королева тоже в курсе этих планов и одобряет их{313}.
В итоге дело де Фавра обошлось принцу недёшево. Коммуна не имела к нему претензий, но недоброжелатели получили право обвинять Месье не только в сотрудничестве с революционными властями (что не было фатально на фоне поведения Людовика XVI), но и в трусости. Среди же роялистов поговаривали, что де Фавра до самой казни ждал, когда его спасут, и Месье делал всё, чтобы поддерживать в нём эти надежды и удерживать его от признания {314}.
И всё же по-прежнему остаётся актуальным вопрос: как вписать этот заговор в исторический контекст? Многие авторы исходят из того, что Месье сделал ставку на де Фавра, решив начать собственную игру, но какую? Шапиро полагает, что Месье подтолкнули к заговору октябрьские события, показавшие, сколь мало контролируема парижская толпа, и заставившие его расстаться с либеральными иллюзиями{315}. В этом варианте принц однозначно предстаёт трусом, пошедшим на попятный как только столкнулся с сопротивлением, не очень понятно лишь, отчего он тогда не принял план Мирабо.
Порой в историографии высказывается точка зрения, что конечной целью графа Прованского в этом заговоре было отстранение Людовика XVI и занятие престола. В частности, существует такая версия: принц поначалу надеялся, что наступит подходящий момент для отречения короля, но впоследствии «стал проявлять нетерпение» и сделал ставку на переворот, в результате которого устранялись Лафайет и Неккер, дети королевской четы признавались незаконными, а он становился регентом{316}.
Всё это мне видится абсолютными фантазиями, основанными исключительно на слухах. Любопытно, тем не менее, что и Л. Блан полагал, будто «истинным заговорщиком» был граф Прованский. В подтверждение его роли за кулисами Революции Блан опубликовал письмо Месье неизвестному адресату, сохранившееся в частном архиве и датированное 1 ноября 1790 г. В письме обсуждается некий заговор, направленный на организацию восстания, которое должно было покончить с Байи и Лафайетом. «Этот план представляет, сверх того, ту выгоду, что он запугает двор и заставит решиться на то, чтобы увезти никуда не годного человека»{317}. Впоследствии историки неоднократно обсуждали это письмо и высказывали сомнения в его подлинности{318}. Особенно их смущало то, что в оригинале было сказано не «никуда не годный человек», как это деликатно перевели на русский, а «soliveau» - «бревно», и трудно было себе представить, чтобы принц крови так высказался о своём государе. Но английский журналист Генри Рив весьма логично увидел в этой фразе отсылку к знаменитой басне Ж. Лафонтена «Le Roi-soliveau» (в русском переводе И.А. Крылова «Король-чурбан»{319}). Более того, в годы Революции была весьма популярна карикатура, где Людовик XVI изображался в виде бревна, вокруг которого скачут лягушки, выступающие за короля. Таким образом, само слово не удивительно - удивительно, что Месье столь неосторожно делился своими планами.
Вместе с тем, если отказаться от идеи, что граф Прованский только и мечтал лишить брата трона и занять его место, и заговор де Фавра, и поведение принца будут выглядеть совсем иначе. Едва ли кто-то из них вынашивал планы устранить Байи и Лафайета - это мало что меняло. Напротив, идея вывезти короля из Парижа могла казаться Месье абсолютно уместной. Сам Людовик XVI также со временем к ней придёт, а ведь следует учитывать, напоминает Мэнсел, который мыслит сходным образом, ещё и позицию королевы{320}. То, что Месье хотел занять место в королевском Совете, не вызывает сомнений, но кто сказал, что он собирался действовать против короля, а не вместе с ним? Ничто в его поступках начиная с 1788 г. не говорит о конфронтации с Людовиком XVI - как накануне, так и в первые годы революции Людовик-Станислас постоянно поддерживает брата и во всеуслышание заявляет об этом. Сделал он это и в Ратуше 26 декабря.
И, наконец, ничто не говорит о том, что де Фавра перед смертью собирался поведать какие-то кровавые тайны принца: он вполне мог размышлять о том, стоит ли по-прежнему, ценой собственной жизни, скрывать план Месье вывезти короля из Парижа. Говорит ли о трусости то, что граф Прованский отказался от де Фавра? Быть может. Впрочем, мне видится вполне обоснованной та точка зрения, что если бы Месье признался, что де Фавра - его человек, он бы погубил себя, но отнюдь не спас бы маркиза, лишь подтвердив существование заговора{321}. Вместо этого граф Прованский даже в изгнании поддерживал его семью при посредничестве герцога де Ла Фара{322}, а после Реставрации установил пенсион для вдовы казнённого{323}.
Помимо прочего, все эти эпизоды явственно показывают, сколь сложно, изучая Революцию (и биография графа Прованского не является исключением из правил), опереться на документы, которые не вызывали бы сомнений. Многие письма и свидетельства оказались рассеяны по частным архивам; революции, франко-германская война, Парижская коммуна, две мировые войны, очевидно, не способствовали сохранности источников. Причём, что не удивительно, сомнения в подлинности вызывают именно те документы, которые видятся наиболее принципиальными для понимания позиции Месье.
Так, к примеру, в ряде работ по истории Революции приводится текст письма (впрочем, неизменно без всяких ссылок на место хранения оригинала), якобы написанного графом Прованским графу д’Артуа и извещающего о смерти Людовика XVI. Две вещи в этом тексте кажутся весьма любопытными. Во-первых, упоминание о том, что Месье сообщили, что сын брата также умирает, тогда как по имеющимся сегодня сведениям до начала мая 1793 г. Людовик XVII был вполне здоров. И, во-вторых, фраза, которую лишь человек довольно беспечный мог бы доверить бумаге: «Обливаясь слезами по нашим близким, не забывайте, сколь полезной для государства станет их смерть»{324}. Самое раннее воспроизведение текста этого письма мне удалось найти в романе (!) Жана-Жозефа Реньо-Варена «Узники Тампля», изданного в 1800 году{325}. Автор был чрезвычайно плодовит, широко известен, переводился на другие языки. Казалось бы, ситуация очевидная. Но как тогда объяснить, что на соседних страницах Реньо-Варенн публикует послание про «короля-бревно», тогда как Л. Блан клялся, что держал это письмо в руках и оно находится в коллекции английского депутата палаты общин Монктона Мильнза?! {326} Признаться, это так и осталось для меня загадкой.
Тем не менее, даже если оставить в стороне истории от том, как граф Прованский руководил Робеспьером и планировал убийство Лафайета, у многих, кто был знаком с биографией принца до его восхождения на престол, складывалось впечатление, что в первые тридцать лет своей жизни граф Прованский как минимум дважды менял свою политическую линию. И это не прибавляло ему популярности. Пожалуй, наиболее подробно об этом писал по горячим следам французский учёный и дипломат Ж.-Л. Сулави, заслуживший репутацию сторонника Робеспьера. В своих воспоминаниях, опубликованных в 1801 г., Сулави отмечал, говоря о Месье:
[мемуар] в защиту парламентов, организованных г-ном де Мопу, показывает, что он был сторонником силовых методов (de l'autorité militaire), которые на протяжении веков составляли силу и основу его Дома. Он также знал об энергичности и неизменности существующей во Франции оппозиции таким методам, и в другом очень любопытном мемуаре он изображает, каким опасностям подвергнется монархия, если