1795 год стал для роялистов поворотным не только из-за воцарения нового государя. С 1792 г. было очевидно, что реставрация монархии могла произойти в случае либо победы антифранцузской коалиции, либо в случае успеха контрреволюционных восстаний внутри страны, а в идеальном варианте, - при сочетании этих двух факторов. Однако к 1795 г. стало ясно, что на коалицию, по большому счёту, надеяться не приходится: она распадалась на глазах. Вторжение во Францию войск интервентов, даже притом, что австрийцы стояли на берегах Рейна и угрожали Эльзасу, могло сыграть лишь роль катализатора, но не более того. Вместе с тем появился третий фактор, о котором уже неоднократно шла речь: усталость населения от шести лет революции. Как говорил Буасси д’Англа в своей знаменитой речи, предварявшей обсуждение проекта Конституции III года Республики: «Мы прожили за шесть лет шесть веков» {838}.
Таким образом, стали иначе восприниматься сами перспективы организованного контрреволюционного движения. Французы освободятся от «тирании» самостоятельно, без помощи иностранцев, нужно лишь скоординировать деятельность всех антиреволюционных сил и завоевать на свою сторону общественное мнение. Более того, сама обстановка во Франции, о которой Людовик XVIII был отлично осведомлён, наводила и его самого, и его окружение на мысли о том, что общественное мнение уже находится на стороне роялистов. А следовательно, поскольку существует лишь один законный король, то и на его стороне.
Источников этой информации было множество: граф Прованский встречался с дворянами, недавно покинувшими страну, и он, и его советники получали множество писем от роялистских агентов, остававшихся во Франции, в Вероне читали французские газеты, включая Moniteur. Кроме того, Месье регулярно снабжал самой свежей информацией уже неоднократно упоминавшийся ранее граф д’Антрэг. Людовик XVIII относился к нему с большой настороженностью и не очень любил. Тем не менее король усердно собирал все сведения о Франции, которые он только мог получить, а авторитет д’Антрэга как давнего и регулярного поставщика таких сведений находился на недосягаемой высоте. Отправившись в эмиграцию ещё в июле 1790 г., д’Антрэг быстро и весьма успешно организовал во Франции шпионскую сеть, чьими услугами с удовольствием пользовались английский, испанский, российский, австрийский, португальский и неаполитанский дворы. С 1793 г. не пренебрегал ими и граф Прованский. Д’Антрэг считался лучшим из лучших, только он славился тем, что может получить сведения напрямую из Комитета общественного спасения{839}.
Восшествие на престол предоставляло Людовику XVIII повод для того, чтобы обратиться к французам со специальным манифестом, в котором можно было бы познакомить мятежных подданных с взглядами нового короля, успокоить тех, кого пугали перспективы реставрации, кратко обрисовать, что сулит возвращение законного государя.
Этот документ вошёл в историю как Веронская декларация. Точная дата её подписания не известна до сих пор. Если посмотреть на опубликованный текст, бросается в глаза, что в нём нет ни числа, ни места, где он подписан, ни даже места издания. Французский историк Люка-Дюбретон объясняет этот парадокс: «Флашсландена предупредили, что ни в коем случае декларация не должна быть ни напечатана, ни датирована в Вероне. Пришлось преодолевать и эту трудность, но король подчинился. Декларация была тайно напечатана в Парме у Бодони, самого крупного итальянского типографа, и датирована в Турине» {840}.
Впрочем, никакого указания на Турин в опубликованном тексте Декларации тоже нет. В конце его указаны лишь месяц и год - июль 1795 г. При этом большинство историков либо, как ни странно, склоняются к тому, что Людовик XVIII подписал её 24 июня{841} - видимо потому, что в этот день были подписаны упомянутые ранее письма, возвещающие о смене монарха, - либо вовсе уклоняются от точной датировки. Большинство, но не все. Э. Левер датирует документ 23 июня{842}. Э. Доде утверждает, что Декларацию обсуждали на Совете 30 июня{843}. Ф. Мэнсел называет в качестве даты подписания декларации 7 июля {844}; маршал де Кастри уверен, что она была подписана на 15 дней позже объявления о восшествии на престол{845}, то есть 9 июля.
Не исключено, что какие-то наброски этого документа существовали и до того. О смертельной болезни Людовика XVII в Вероне было известно ещё по крайней мере с 7 марта{846}. Да и если судить по проектам декларации, которые отправляли графу Прованскому эмигранты{847}, то и необходимость составления манифеста, и скорая смерть десятилетнего короля у многих не вызывали сомнения уже с начала весны 1795 г.
Любопытно, что вопрос об авторстве Декларации до сих пор в историографии, насколько мне известно, специально не ставился{848}. Между тем, сохранилось два свидетельства, исходящих из окружения короля. Один из его соратников рассказывал, что её писали только два человека - сам Людовик XVIII и его секретарь Ж.-Б. Курвуазье{849}, другой - что король составил Декларацию собственноручно{850}. О том же говорил лорду Макартни и Людовик XVIII: он уверял, что сам написал декларацию, как только узнал о смерти племянника{851}. Это похоже на правду: сохранившиеся в «Фондах Бурбонов» {852} архива Министерства иностранных дел документы либо ничем не напоминают финальный вариант текста (их довольно мало, и это явно проекты, присланные со стороны), либо представляют собой, по сути, один и тот же текст, который отшлифовывали и вносили в него правки{853}; он и был впоследствии опубликован в качестве королевского манифеста.
Многие историки уверены, что король не просто выражал в этом тексте собственные взгляды, но и действовал под влиянием своего окружения. На мой взгляд, определить степень такого влияния (равно как, впрочем, и само его наличие) едва ли возможно, тем более что, как правило, этот сюжет затрагивается теми историками, которые осуждают высказанные в Декларации взгляды Людовика XVIII и стараются подчеркнуть, что он шёл на поводу у непримиримых и малоадекватных ультрароялистов. Так, Э. Доде в своей монографии широкими мазками рисует следующую картину: «“Никакого примирения!” - воскликнул д’Антрэг. Граф де Ферран потребовал, чтобы при восстановлении законной власти было проведено сорок четыре тысячи казней, “по одной на муниципалитет”; граф д’Ультремон мечтал, чтобы “повесили всех, кто остался из членов Учредительного собрания”» {854}.
Доде предусмотрительно не уточняет, к какому времени относятся эти высказывания, откуда взяты и в какой мере принимал их во внимание (если вообще о них знал) новый король. Но если верить воспоминаниям самого графа де Феррана, тот в июне 1795 г. находился при принце Конде в Мюльгейме, с королём не виделся и лишь отправил ему письмо, предлагая объявить о вступлении на трон с территории Франции; впрочем, король эту идею проигнорировал{855}. Шарль-Игнас, граф д’Ультремон (Oultremont) (1753-1803) жил в Антверпене и едва ли мог питать столь смертельную ненависть к депутатам Учредительного собрания, хотя французов ему любить, безусловно, было не за что: их вторжение в Бельгию заставило графа эмигрировать. Никаких свидетельств о его общении с королём мне найти не удалось. Да и сама эта фраза всеми историками цитируется исключительно с отсылками к книге Доде.
Впрочем, для республиканской историографии, в принципе, характерно использование высказываний наиболее радикальных или озлобленных эмигрантов для описания умонастроений всех роялистов, а порой и самого Людовика XVIII. Через несколько лет после публикации книги Доде Л. Мадлен, приводя те же самые цитаты, добавляет, говоря об Ультремоне: «Не разделяя всей страсти этих Маратов правых, “Регент” позволял им свободно высказываться» {856}. Но как бы он мог это запретить? Под пером Ж. Годшо подборка Доде претерпевает очередную метаморфозу. Годшо утверждает, что с д’Антрэгом и де Ферраном король советовался, хотя цитаты вновь абсолютно те же самые. Он лишь опускает мнение д’Ультремона и для правдоподобия добавляет в этот список Малле дю Пана, с которым принцы действительно не раз консультировались {857}. А авторитетный ныне французский историк М. Винок идёт ещё дальше и переводит историю из активного залога в пассивный: декларацию «посоветовали самые рьяные контрреволюционные ультра, граф д’Антрэг и граф Ферран»{858}.
Помимо этого, «прореволюционно» настроенные авторы чрезвычайно любят приводить в доказательство своих слов яркие высказывания контрреволюционеров, создавая при этом «правильное» впечатление, но не очень заботясь о корректности подобного цитирования. К примеру, в несколько раз переиздававшейся книге Г. Бонно в подтверждение идеи о том, что на момент написания Веронской декларации в окружении Людовика XVIII «преобладали озлобленные сторонники Старого порядка», приводятся слова всё того же де Феррана: «Г-н Малуэ, хотя и честный человек, заслуживает повешения, поскольку чрезвычайно важно продемонстрировать этому типу людей пример наказания опасных воззрений»