{859}. Трудно сказать, почему историкам не даёт покоя именно де Ферран, однако Бонно приводит ссылку на конкретную страницу мемуаров графа, и не сложно его перепроверить: на указанной странице эта цитата отсутствует, а поскольку мемуары снабжены указателем, можно без труда убедиться, что подобного высказывания в тексте просто нет{860}.
Приходится встречать в историографии и утверждения о том, что сама тональность Веронской декларации была задана человеком весьма консервативно настроенным и при этом к королю чрезвычайно близким: графом д’Аварэ. «Именно д’Аварэ, - не сомневался Э. Доде, - внушил этот тон своему господину и придал его лицу угрожающее и мстительное выражение»{861}. Огромное влияние д’Аварэ на короля не вызывает сомнений, но возможно ли установить, в какой мере именно его идеи нашли отражение в Декларации? Едва ли. Более того, сохранилась записка д’Аварэ, из которой видно, что граф, в принципе, сомневался в необходимости специальной декларации: «Карл II хранил молчание, когда он унаследовал окровавленную корону отца»{862}.
Одним словом, не существует никаких доказательств того, что Людовик XVIII стремился отразить в Декларации именно взгляды ультрароялистов, тем более находившихся в 1795 г. в десятках и сотнях километров от Вероны (или хотя бы советовался с ними). Однако существуют другие свидетельства: принятие декларации казалось королю настолько важным шагом, что он, не удовлетворившись теми источниками информации, которые были в его распоряжении, решил обратиться к Ж. Малле дю Пану, считавшемуся чрезвычайно авторитетным специалистом по ситуации внутри Франции. Наряду с д’Антрэгом он был одним из основных информаторов Сент-Джеймского кабинета{863}, вёл активную переписку с Венским двором, а также, как предполагает Годшо, возглавлял собственную шпионскую сеть{864}.
С подачи Людовика XVIII граф д’Артуа отправил к Малле дю Пану свое доверенное лицо, графа Ф. де Сент-Альдегонда (Sainte-Aldegonde){865}. Ему было поручено передать журналисту 28 вопросов от принцев, которые позволили бы им удостовериться, что они правильно понимают и оценивают происходящее в стране. Помимо ответов, Малле переправил Людовику XVIII и специально составленный меморандум, содержавший его размышления по основному кругу проблем, волновавших в то время короля в изгнании.
Не стремясь угодить новому монарху, Малле отмечал, что в настоящее время (встреча с де Сент-Альдегондом состоялась в июне, а меморандум датирован 3 июля) Конвент полностью владеет ситуацией, шансы на какое бы то ни было восстание с целью реставрации - не более чем иллюзия, а на победу в гражданской войне - минимальны, поскольку она невозможна
без принцев, без вельмож, без влиятельных генералов, которые привлекли бы на свою сторону провинции, армии, офицерский корпус; а там, где не существует никакой соперничающей группировки, которой придавали бы твердость и силу доверие, богатство и личные средства руководителей, её и быть не может.
Бессмысленно, по мнению Малле, полагаться и на победу армий коалиции, поскольку «мало что сравнится с тем презрением, которое питают во Франции к армиям и политике союзников», и «все королевство, не взирая на партии, всегда сплотится против иностранцев, воспринимаемых как враги Франции, а не революции» {866}. Таким образом, любое силовое решение проблемы обречено на неудачу; оно способно лишь отвратить народ от монархии. Не случайно в отправленном в это же время письме маршалу де Кастри {867} Малле специально подчёркивал необходимость «не принимать во внимание иллюзии, романы, преувеличения, секретные бюллетени"{868}.
В этой ситуации единственно разумным выходом было бы, как полагал Малле дю Пан, отталкиваться не от желаемого, а от действительного; исходить не из абстрактного стремления восстановить монархию, а из реальных настроений французского народа. Пытаясь навязать свои взгляды окружению короля, Малле специально подчеркивал:
Все убеждены, что для того, чтобы прийти к хорошей монархии, прежде всего необходимо вновь перебраться через болото 1791 года. Любой другой переход таит слишком много сложностей и опасностей для людей, запуганных двумя годами жестокой тирании{869}.
Иными словами - путь неминуемо лежит через монархию конституционную. Малле предостерегал, что французы настолько привыкли уже не повиноваться монарху, что сама мысль о королевском прощении вызывает у них отторжение - особенно в ситуации, когда монарх бессилен, а люди если и готовы думать о реставрации, то лишь о реставрации по собственной воле.
Пользуясь случаем выдать свои мысли за глас народа, Малле дю Пан утверждал, что «настроения, склонности, взгляды городов и буржуа всех классов» таковы: «ослабление прерогатив народа, отказ от разглагольствований про права человека, существенное усиление власти короля, народное представительство, ограниченное одними лишь собственниками». «Во многих отношениях, - туманно добавлял он, - хотя и по иным причинам, жители деревень более или менее разделяют эти взгляды» {870}.
10 июля Малле дю Пан отправляет королю ещё одно развёрнутое послание{871}, в котором настаивает, что если роялисты и рискнут сделать ставку на военное вторжение, разумно, чтобы реставрация монархии с него хотя бы не начиналась. В первую очередь необходимо «нравственное возрождение короля», чтобы монарх обратился к нации и повлиял тем самым на работу первичных собраний{872}. Малле пытается внушить Людовику XVIII, что
суть этого обращения предопределит его эффективность. Отнюдь не достаточно выдержать его в правоверном духе, в согласии с фундаментальными законами и просвещённым общественным интересом; вся его сила будет исключительно в соотношении между этим манифестом и самыми общими чувствами и взглядами.
Исключительно важно, чтобы манифест оказался приемлемым для «собравшейся нации». Несомненно, таким образом, что Малле надеялся прежде всего на мирный путь возвращения королевской власти в момент обсуждения и принятия новой Конституции Франции. В те дни, когда он составлял своё послание, текст Конституции лишь проходил первое чтение в Конвенте; первичные собрания будут созваны намного позже, 6 сентября.
Малле дю Пан предлагал сыграть в тексте декларации на противопоставлении того блага, которое приносила монархия, и тех бед, которые ассоциировались с республикой; напомнить о благодеяниях Людовика XVI и о совершённых против него преступлениях; о высказанном в наказах единодушном стремлении сохранить монархию и бунте 73-х департаментов против республики. Тем самым центр тяжести фактически переносился, как не сложно заметить, с идеи о том, что тысячелетняя монархия - законное и благословлённое богом правление, на то, что она одна способна обеспечить общественное согласие, на её возможность самореформироваться, на те уступки, которые были сделаны Людовиком XVI ради блага его подданных. Призраки 1789-1791 гг. определённо не давали конституционным монархистам покоя.
Малле предполагал, что идеально было бы призвать народ совместно с королём заняться восстановлением «монархии, религии, свободы, собственности, общественного порядка». Сохранились и ответы публициста на заданные принцами вопросы{873}. Их искренность оценить сегодня не легко, однако у меня нет сомнений, что Малле в них стремится склонить Людовика XVIII к принятию своей позиции. К примеру, когда Малле замечает, что «общественное мнение в провинциях склоняется к роялизму расплывчатому и неопределённому, лишённому какой бы то ни было энергии, и раболепно подчиняется тому, что исходит из Парижа», его прогноз видится мне более или менее адекватным реальной политической ситуации лета 1795 г. Когда он тут же добавляет, что общество в целом склоняется к форме правления, аналогичной Конституции 1791 г., «лишённой своей демократической части и усиленной крепким правительством», то рискну предположить, что здесь он намеренно передёргивает карты. Что же до «классового анализа», который за этим следует, так он и вовсе мне видится выдуманным от начала и до конца.
Скорее всего, оба меморандума и ответы на вопросы достигли Вероны, когда Декларация уже была составлена. Тем не менее эти до-
кументы видятся мне чрезвычайно интересными сразу в нескольких отношениях. С одной стороны, едва ли король мог не заметить, с какой настойчивостью Малле дю Пан пытается обратить его в свою веру, интерпретируя происходящее во Франции исключительно так, как ему выгодно{874}. С другой стороны, если исходить из того, что нам известно, граф Прованский обращался за консультациями отнюдь не к ультрароялистам. И отнюдь не они, а, напротив, либералы пытались повлиять на то, каким будет итоговый текст декларации, причём Малле дю Пан, вышедший далеко за рамки заданных ему вопросов, был здесь не одинок. Его друг, Т.Ж. Лалли-Толандаль {875} через маршала де Кастри даже отправил в Верону свой проект декларации{876}.
Лалли показалось правильным включить в Декларацию весьма специфическое обоснование прав Людовика XVIII на французский трон: