явленных по отношению ко всем слоям их соотечественников, и которые единственно и должны будут искупить свои злодеяния, понеся справедливое и показательное наказание.
А для всех остальных, по мысли Гренвиля, следовало по примеру Генриха IV и в соответствии с взглядами Людовика XVI объявить всеобщую амнистию.
Возможно, было бы также желательно не лишать полностью надежды всех тех, кому в Собрании, где никогда не было свободных дискуссий, не хватило должной смелости, чтобы противостоять цареубийству. И можно было бы дать эту надежду, [написав], что даже для них великие услуги смогут искупить величайшие преступления{947}.
6 июля 1795 г. в письме Уикхэму Гренвиль сообщил о том, что планирует не ограничиться отправкой новому королю одного только текста - государственный секретарь намерен был послать к Людовику XVIII с конфиденциальной миссией специального человека. «Одной из целей этой миссии станет рекомендация, высказанная самым настойчивым образом, принять некую публичную декларацию о прощении и желании объединить все партии» {948}. Более подробно об этом сообщал российский посол граф Воронцов. Посланник Гренвиля должен был в первую очередь «склонить Е.В. к милосердию и к забвению прошлого, а также ко всему, что могло бы успокоить виновных внутри Франции, число коих столь огромно, что было бы крайне опасно толкать их к отчаянию», и, кроме того, напомнить, что, «по большей части, именно посредством амнистий и забвения прошлого Генрих IV Французский и Карл II Английский вернули свои короны». При этом Гренвиль не оспаривал идею не распространять амнистию на депутатов, голосовавших за казнь Людовика XVI, но полагал, что, «помимо этих чудовищ, амнистия должна быть все- общей без какого бы то ни было исключения» {949}. Помимо этого, существовали планы предложить убежище в Англии всем членам Конвента, которые поспособствуют восстановлению монархии, а затем попробовать всё же убедить короля Франции гарантировать им безопасность {950}.
Посланником английского государственного секретаря по иностранным делам стал отправленный в Верону опытный английский дипломат лорд Дж. Макартни (Macartney) {951}, только что вернувшийся из Китая. Не исключено, что одной из причин его назначения было то, что, как рассказывал Артуру Юнгу один из епископов, знавших лорда Макартни ещё задолго до революции, тот «говорил по- французски лучше, чем можно было бы представить себе для иностранца, лучше, чем многие хорошо образованные французы»{952}. В данной Макартни инструкции{953}, датированной 10 июля 1795 г., задача его миссии была сформулирована следующим образом: «Завоевать доверие Короля и насколько возможно повлиять на его поведение по всем принципиальным вопросам, которые могут возникнуть». В ней также высказывалась надежда на то, что в настоящее время принцы уже осознали свои ошибки и пожалели о тех оскорблениях, которые наносили в разные годы Георгу III.
Всевозможные заверения в этом были даны здесь герцогом д’Аркуром от имени обоих принцев, что они осознают: только благодаря Англии они могут надеяться на восстановление внутреннего мира и должного порядка в их несчастной стране, и что они хотят с этой целью полностью вверить себя в руки Его Величества, оставив за Ним руководство их действиями.
Таким образом, миссия Макартни стала следствием невольного заблуждения лорда Гренвиля, принявшего заверения д’Аркура за чистую монету. Поскольку англичане предполагали, что ошибки графа Прованского проистекали из-за наличия плохих советчиков, им показалось логичным направить к королю советчика хорошего.
Вновь возвращается лорд Гренвиль и к теме декларации. В этом плане инструкция тем более любопытна, что если в письме к д’Аркуру излагалась официальная позиция, то в тексте, адресованном Макартни, описывалось, к чему дипломат должен был Людовика XVIII подтолкнуть. Самым главным Гренвилю по-прежнему казался вопрос об амнистии. Он считал необходимым объявить о прощении всем, кроме тех, кто голосовал за смерть Людовика XVI, но и для них предусмотреть лазейку: отказаться от того, чтобы их казнить, и пообещать некоторым прощение в случае правильного поведения.
Вторым сложнейшим моментом Гренвилю виделся вопрос о форме правления, поскольку по нему существовало множество разногласий среди роялистов. С его точки зрения, было бы крайне неразумным высказаться так, чтобы, с одной стороны, оттолкнуть конституционалистов и всех сторонников ограниченной монархии, а с другой - прямо сейчас определяться, чем именно она будет ограничена, поскольку вместо того, чтобы объединить роялистов, это придётся по душе лишь небольшой их группе. Самым мудрым было бы, полагал Гренвиль, если бы король смог убедить отложить этот вопрос до более спокойных времён и чётко дать понять, что никакие важные изменения не будут проведены без того, чтобы посоветоваться с народом, собрав в каком-то виде его представителей, «что может быть необходимо и для того, чтобы исправить былые недостатки, и для того, чтобы утвердить и обеспечить счастье и процветание Франции».
Третьим принципиальным моментом был для Гренвиля вопрос о частной собственности. Он напоминал Макартни, что система ассигнатов построена на конфискации имущества короны, церкви и землевладельцев. Очевидно, что эти конфискации королём одобрены быть не могут «без потрясения основ всей собственности в Европе». В то же время нельзя забывать, что ассигнаты - это основа всей нынешней собственности французов, и их интересы также должны быть учтены, что, впрочем, облегчается всеобщим отсутствием доверия к бумажным деньгам. Кроме того, возвращение собственности духовенству и эмигрантам отбросит страну в то состояние, против которого выступали во многих наказах депутатам Генеральных штатов, поскольку вернёт и феодальные права, а ведь они послужили причиной многих крестьянских восстаний. Здесь он советовал поступить так же, как и с ограничениями королевской власти: сказать, что невозможно во время гражданской войны выстроить систему, которая устроит всех, и пообещать, что права французов будут учтены.
В очень сжатом виде эти идеи и были отражены в проекте декларации, который вёз с собой Макартни{954}. После краткого вступления начинается он с провозглашения амнистии. После этого следует пространное описание того, что пережила страна за шесть лет, и обличение системы, породившей деспотизм, рабство, банкротство. Возрождение монархии объявляется «волей Нации». А затем в кратком и довольно невнятном абзаце говорится о том, что есть преступления, которые должна быть наказаны, но и здесь указано, что король не испытывает желания отомстить «отцеубийцам» {955}.
Таким образом, те мысли, которые высказывал Гренвиль, частично были не так уж и далеки от текста, опубликованного Людовиком XVIII. Его трактовка амнистии практически совпадает с английской, образ короля-мученика, обещание восстановления законов и религии - всё это в Веронской декларации есть. Другое дело, что король Франции затронул и многие иные вопросы, которые в Лондоне предпочли бы обойти, в том числе вопрос о форме правления. Его текст значительно более пространный, но одновременно и более конкретный, более величественный и более торжественный, чем тот, что предлагали англичане. Нет сомнений, что лаконичный английский вариант вызвал бы меньше критики, но всё же от уверенного в своих силах монарха подданные ожидали иного.
Не исключено, что по той же самой причине Людовик XVIII не послушался и тех голосов в его собственном окружении, которые призывали по минимуму конкретизировать что бы то ни было. Маршал де Кастри в пространном письме от 6 июня делился с королём своими мыслями следующим образом:
Я убеждён в настоятельной для вас необходимости предать гласности ваши чувства по поводу той формы правления, которая должна будет установиться во Франции, чтобы заранее убрать препятствия, опередить события и предотвратить их течение в ложном направлении... Учитывая состояние дел во Франции, очевидно, что невозможно сразу же перейти к прочной монархии [...] Искусная политика состоит в умении выбрать правильный момент{956}.
Неудивительно, что когда в Великобритании прочитали текст Веронской декларации, англичане почувствовали себя не менее оскорблёнными, чем монаршьены, и точно также не скрыли своего раздражения. Воронцов сообщал Екатерине II, что королевский манифест произвёл здесь очень плохое впечатление, а лорд Гренвиль
полагает, что этот документ совершенно не соответствует положению, в котором находится составивший его принц: его едва можно было бы соблюсти даже находясь с 200-тысячной армией в сердце Франции и владея половиной территории страны. Кроме того, что он слишком длинен и отвечает на вопросы, которые никто не задаёт, он создаёт впечатление сохранения недоверия по отношению к наименее виновным, но часто наиболее боязливым и слабым характером.
Как ни странно, Гренвиль воспринял тот фрагмент Декларации, где говорилось об амнистии, как призыв покарать всех сотрудничавших с режимом и заявил Воронцову, что тем самым в число виновных попадает чуть ли не более 40 тысяч человек{957}. Из послания Воронцова видно, что декларация привела английское правительство в состояние полной растерянности. «Милорд Гренвиль, - пишет русский посол, - с горечью говоря со мной на эту тему, не мог понять, почему Король Франции столь поторопился опубликовать этот Манифест», не дождался лорда Макартни, который вёз к нему английский проект декларации, или хотя бы предварительно не посоветовался с иностранными державами. Эту точку зрения поддерживал и Г. Моррис, считавший, что новый король не должен был предпринимать никаких публичных действий, не посоветовавшись с помогающими ему державами и особенно с Англией, которая предпринимает наибольшее количество усилий