И всё же российское правительство не оставляло надежд склонить Георга III к официальному признанию Людовика XVIII. Петербург оказывал на Воронцова такое давление, что ему даже посочувствовал австрийский посол граф Стархемберг, отмечавший в письме Кобенцлю в начале ноября 1795 г., что в нынешних условиях Воронцову просто физически невозможно добиться того, чего от него требует Санкт-Петербург:
Признание Людовика XVIII стало абсолютно несвоевременным вопросом, никогда английское министерство не осмелится даже намекнуть на него нации, уже изнурённой войной и возмущенной тем, что та всё ещё продолжается {1106}.
Одновременно с дипломатическими демаршами в Лондоне российское правительство не оставляло надежд склонить на свою сторону Уитворта, с которым в Петербурге неоднократно на эту тему беседовали{1107}. В одном из разговоров в ноябре 1795 г. Остерман упрекнул его, что Англия с самого начала не заявляла, что ведет войну «для восстановления Бурбонского Дома». Посол ответил, что «народ не согласился бы тогда на вступление в войну с Францией»{1108}. Остерман к этому аргументу отнесся весьма скептически.
Любопытно при этом, что Екатерина II действиями Воронцова была вполне довольна{1109}, а вот Людовик XVIII, по всей видимости, так и не смог простить своему послу, что тот не добился официального признания. Герцог д’Аркур был человеком весьма известным по обе стороны Ла-Манша. В 1792 г. он эмигрировал в Англию, где благодаря своему кузену, лорду Аркуру, оказался хорошо интегрирован в британское общество. Поэтому было решено, что именно он будет представлять интересы принцев при английском дворе. Со временем, однако, Людовик XVIII начал испытывать явную усталость от пассивности семидесятилетнего аристократа. Современники относились к герцогу в его бытность при Версальском дворе весьма благосклонно, хотя один из них впоследствии отмечал, что ему не хватало «энергичности и характера» {1110}. О том же писал и Людовик XVIII:
Герцог д’Аркур, будучи от природы ленивым, не мог, тем не менее, стерпеть, когда ему помогали в его работе, а в особенности не переносил, когда создавалось ощущение, что им руководят.
Король с раздражением отзывался о его любви «украшать улицу»{1111} (то есть совершать поступки бессмысленные, ориентированные исключительно на внешний эффект), но всё же сохранял за герцогом его пост. Впрочем, едва ли другой посол сумел бы что-то изменить.
Позиция Англии была тем более сложной, что, несмотря на постоянно декларируемое стремление продолжать войну с Францией, её правительство понимало, что война эта обходится английской экономике слишком дорого, а гипотетическая победа отодвигается всё дальше и дальше. Распад Первой антифранцузской коалиции также не способствовал оптимизму. К тому же завоевание Францией Нидерландов привело к тому, что 9 января 1795 г. Великобритания практически начала войну с Нидерландами, отдав распоряжение задержать все голландские корабли в английских портах. В итоге всю первую половину 1795 г. Питту пришлось противостоять многочисленным попыткам парламента навязать королю мирные переговоры с Францией (с этими предложениями выступали такие видные виги, как Ч.Дж. Фокс и Ч. Грей), заверяя, что ресурсы республики истощены, однако и он не исключал теоретической возможности начать эти переговоры{1112}.
Во второй половине года давление и парламента, и общественного мнения стало настолько сильным, что Великобритании пришлось приступить к зондированию французского правительства{1113}. Лорд Гренвиль не скрывал этих намерений от российского посла, поставив его в известность о том, что английский народ стремится к миру с Республикой, что делает в данный момент формальное признание Людовика XVIII невозможным{1114}. 29 октября карету направлявшегося в парламент Георга III окружила толпа, в которой было, по словам
Воронцова, «более двухсот тысяч всякого рода черни», кричавшей: «Мир, мир и не надобно короля!» {1115}. Естественно, что в таких условиях английское правительство вовсе не стремилось отрезать себе путь к отступлению, и вновь в конце октября, затронув тему признания, Воронцов услышал всё те же аргументы, к которым теперь добавился ещё и мир Франции с Испанией {1116}.
Первый раунд переговоров с Францией проходил в Берне с 29 октября 1795 г. по 26 марта 1796 г. Уикхэм вёл их с Бартелеми, несколько лет проработавшим в посольстве в Лондоне{1117}. Франции предлагалось вернуться в границы 1789 г., однако переговоры были прерваны, когда Республика выдвинула встречные требования возвращения всех захваченных колоний и стала настаивать на сохранении «естественных границ» по Рейну, Пиренеям, Альпам и океану. Все надежды на то, что Франция истощена, опровергла кампания 1796 г., когда Гош высадился в Ирландии, и только плохая погода и плохое руководство флотом привели к неудаче{1118}. К тому же 5 октября 1796 г. Испания объявила войну Англии{1119}.
Второй раунд переговоров проходил с 18 октября 1796 г. в Париже, куда в качестве полномочного посла был отправлен Джеймс Харрис, первый граф Мальмсбери (Malmesbury){1120}. Это был опытнейший дипломат, до того работавший в Мадриде, Берлине, Санкт- Петербурге и Гааге. Однако переговоры вновь зашли в тупик, и после смерти Екатерины II 19 декабря Мальмсбери было предписано покинуть Париж в течение 48 часов{1121}: Республика больше не видела резонов вести с Англией разговоры о мире, тем более что войска коалиции терпели поражения по всем фронтам. После того как в марте 1796 г. командующим Итальянской армией был назначен генерал Н. Бонапарт, победы французов на территории Италии заставили итальянские государства одно за другим прекратить сопротивление войскам Директории. На Аппенинском полуострове появились зависимые от Франции «республики-сёстры», а к 1797 г. под угрозой оказалась уже территория самой Австрии.
К 1797 г. положение Великобритании ещё более ухудшилось. В феврале её ждал финансовый кризис, с апреля по июнь - волнения моряков, в апреле же по Леобенскому договору Австрия прекращала боевые действия. Мальмсбери пришлось вновь отправиться на переговоры с французами в Лилль. Камнем преткновения были колониальные владения: Англии и Португалии, с одной стороны, Франции, Нидерландов и Испании, с другой. Кроме того, Франция требовала, чтобы Георг III отказался от претензий на французский престол (которые всё ещё отражались в его титуле), и мечтала о передаче ей кораблей взамен утраченных в Тулоне{1122}.
12 августа Португалия, чьи интересы так старательно защищал Мальмсбери, также подписала мир с Францией, ни слова не сказав об этом своему союзнику. В августе же у англичан возникло ощущение, что французы намеренно затягивают переговоры; судя по всему так и было в преддверии 18 фрюктидора. После переворота французская делегация в Лилле была заменена, после чего англичанам был фактически выдвинут ультиматум: Франция требовала возвращения всех английских завоеваний. 18 октября Мальмсбери покинул Лилль{1123}. В этот же день Франция подписала Кампоформийский мирный договор с Австрией. С выходом из коалиции Франца II она прекращала своё существование. Не исключено, что Франция выбирала, с кем будет заключён мир - с Австрией или с Англией и после переворота выбор был сделан в пользу Австрии{1124}.
Параллельно с переговорами в Лилле разворачивалось действие ещё одной интриги. К англичанам доходили сведения о том, что Португалия обязана мирным договором крупной взятке, предложенной её послом. В начале переговоров к Мальмсбери обратился некто Поттер (Potter), заявив, что он действует от имени Барраса, который за 500 000 ливров готов обеспечить заключение мира. Заподозрив мошенничество или ловушку со стороны Директории, посол отказался. Позднее появился другой посредник, запись об этом есть в дневнике лорда Мальмсбери:
Некто г-н Мельвил (Melville), американец из Бостона, повторил предложение Барраса. Он сказал, что мир с Португалией был заключён за деньги (10 или 12 миллионов), переданных Директории. От нас он хочет 15 миллионов. Естественно, его предложение было отвергнуто [...] Он, сказал, что Ларевельер-Лепо денег не берёт, но Баррас и Ребель берут{1125}.
Мелвил показался более заслуживающим доверия и его согласились принять в Лондоне. Там он имел встречу с Питтом и заверил его, что если купить Барраса и Ребеля, то за дополнительные 1200 тыс. фунтов стерлингов Англия сохранит Цейлон, а ещё за 800 тыс. - и Кейптаун. Так до сих пор и неизвестно, были ли у Мельвила соответствующие полномочия, но Питт начал изыскивать средства{1126}. Премьер-министр даже докладывал о нём Георгу III и получил согласие на продолжение переговоров. К концу октября 1797 г., после переворота 18 фрюктидора, эти переговоры закончились крахом