{1127}. Отчаявшись заключить мир, Англия вынуждена была настроиться на продолжение войны.
Однако постепенно правительство Великобритании и само стало приходить к тому, что заключение мира не решит стоящих перед страной проблем. В английском Национальном архиве сохранился показательный документ, созданный в 1799 г. и озаглавленный «Невозможный мир». В нём говорилось, что «Закон о призыве»{1128} принят Французской республикой не как временное установление, а как «фундаментальный закон», на котором будет основываться страна, и в случае длительного всеобщего мира он существенно укрепит вооружённые силы Франции. Если и вторая коалиция закончится заключением мирных договоров, третья не соберётся никогда. Кроме того, каждому королю всё равно придётся держать свою армию наготове, но только теперь, в случае нападения, у них не будет союзников. Да и
смогут ли короли спокойно спать рядом с республикой, одновременно цареубийственной, атеистической и воинственной? А Французская республика, потерпит ли она существование королей? Говорите о мире, обсуждайте договоры, подписывайте, пойте Те Deum с одной стороны, организуйте праздники на Марсовом поле с другой, вы всегда будете в состоянии войны.
Да и если мир будет заключён, окажутся ли готовы короли Европы пустить на свои земли французов, швейцарцев, итальянцев и голландцев, которые будут распространять революционную литературу и революционные взгляды? Сейчас, когда французская армия ещё ослаблена войнами и несколько призывных возрастов уже выбиты, говорилось в документе, когда Франция вынуждена тратить силы на Египет, Ирландию, Бельгию, Вандею, она не в силах даже подавить восстания в департаментах. В чём же смысл давать республике передышку? Тем более у неё было всего два способных генерала, и один сейчас в Кайенне, а другой - в Каире{1129}. Не говоря уже о том, что мир заставит роялистов, которые сейчас находятся внутри страны и готовы оказать поддержку державам коалиции, задуматься, что им делать? Прекращать сопротивление? Эмигрировать? {1130}
Таким образом, Великобритания оказалась единственной страной, которая продолжала в 1794-1799 гг. сопротивление Франции. Но и она Людовика XVIII так и не признала. Этот удар оказался для него весьма болезненным. В 1799 г. король с горечью напишет о
зависти, которая со времён Филиппа I и Вильгельма завоевателя, а в особенности Филиппа Красивого и Эдуарда I всегда существовала между Францией и Англией, и в полной мере существует до сих пор, хотя я от души убеждён в искреннем желании английского правительства увидеть французскую монархию восстановленной. Я полагаю, что оно поддерживало, а возможно, и оплачивало начало революции, но я уверен, что оно в конечном счёте почувствовало, что и само находится в опасности. Но это чувство сопровождалось двумя другими, которые мешали ходу событий: 1° спесь, которая убеждала его, что оно может всё сделать само, 2° та старая зависть, которая заставляет её бояться, что монархия унаследует силы, которые развернула республика. Как иначе объяснить эти слова, которые столь неосторожно вырвались у Баярда{1131}: «Всё для короля, ничто при помощи короля»{1132}.
По его мнению, всю дорогу Англия проводила именно эту политику: помогать роялистскому движению, но по минимуму поддерживать его самого.
Другой болезненный удар дипломатия графа Прованского получила в Испании. Он оказался тем более унизительным и неожиданным, что ближайшее окружение Месье прилагало немало усилий, чтобы заставить его ориентироваться прежде всего не на Великобританию, а на помощь испанских Бурбонов{1133}. Как считалось, в королевском Совете главным сторонником этого являлся герцог де Ла Вогийон, бывший в своё время послом Франции в Мадриде. Одним из аргументов, заставивших графа Прованского прислушаться к де Ла Вогийону, было признание Испанией его прав на регентство{1134}. Заключение Испанией мира с Францией произвело в эмигрантской среде эффект разорвавшейся бомбы. «Если бы Карл III вернулся в мир, я абсолютно уверен, что он покраснел бы, узнав о мире, заключённом его сыном» {1135}, - писал один из роялистов. Малле дю Пан иронизировал:
Редкое и прекрасное зрелище: внук Людовика XIV клянется в братских чувствах и достигает согласия с последователями Равальяка, пролившими кровь короля Франции, его сына, жены и сестры{1136}.
Граф д’Аварэ сообщал Шаретту из Вероны 13 августа 1795 г.:
Он [король] оказался лишён способов реализовать свою самую благородную, самую искреннюю и самую благоприятную для вас цель - присоединиться к вам. Испания, потомки Людовика XIV и Филиппа V, заключила мир, и отныне все стремления доставить Короля в Вандею через Средиземное море тщетны. Нам остаются одни англичане, лишь они доставляют нас во Францию, если только, что маловероятно, мы не сможем уговорить русские корабли взять на себя это благородное дело{1137}.
Документы показывают, в какой степени роялистам хотелось верить, что заключение Испанией мира с Францией - часть некоего тайного плана испанского правительства. Нет сомнения, сообщали в письме из Парижа в конце июля 1795 г., что у договора с Испанией есть секретные статьи, а «основа секретного договора - это восстановление монархии во Франции»{1138}. Стараясь загладить свою вину, Испания даже восстановила отменённую за несколько лет до того праздничную службу в день Святого Людовика (раньше её проводил французский посол). Российский генеральный консул в Риме также предположил по этому поводу, что в мирном договоре между Испанией и Францией есть секретная статья о восстановлении монархии{1139}.
Разумеется, в этих условиях об официальном признании не могло быть и речи. Единственное, чего Людовик XVIII добился, это весьма двусмысленной формулировки, о которой сообщал в Петербург российский посланник при Венецианской республике А.С. Мордвинов:
Его Величество король Гишпанский, посредством Венецианского посла в Мадриде, поручает Его Величество короля Французского в дружбу и благосклонное к нему расположение венецианского правления{1140}.
Иными словами, испанский двор хотя бы не отказывал Людовику XVIII в королевском титуле. Небезынтересно, что российский поверенный в делах в Генуе Лизакевич отмечал, что письмо, которое король Испании вручил направлявшемуся в Верону принцу Нассау {1141}, было адресовано «Моему брату, племяннику и родственнику Лудовику XVIII, королю французскому и наваррскому»{1142}, а лорд Макартни, присутствовавший при получении письма, специально отмечает в донесении в Лондон, что оно было адресовано просто Людовику XVIII без дополнительных титулов.
Рассказывает Макартни и о содержании письма: испанский король объяснял, что был вынужден заключить мир, жаловался на тяжёлое экономическое положение страны (почему, в частности, отказывался увеличить выплаты французскому королю), объяснял, что не может в настоящее время открыто заявить о своих чувствах к французскому родственнику, но как только тот восстановит во Франции монархию, готов тут же возобновить Семейный пакт. Людовик, по словам Макартни, признавал, что Испании приходится не сладко, но то, что Мадридский двор сначала много пообещал, а потом ничего не сделал и даже не предупредил, что ведёт с Францией переговоры о мире, воспринималось королём очень тяжело. «Что же до будущей дружбы, он надеется, что она ему не понадобится к тому времени, когда они вознамерятся её предложить» {1143}. Впрочем, Людовик XVIII отметил, что король Испании всегда хорошо к нему относился, а заключению мира страна обязана придворным интригам королевы и Годоя, чей титул «Князь Мира» вызывал у монарха улыбку.
12 августа 1795 г. в Мадриде посланник Людовика XVIII герцог д’Авре (Havre){1144} встретился с Князем мира и передал в Верону слова герцога де Алькудиа: «Чувства Испании к Королю и монархии совершенно не изменились, но положение Франции вам известно, как известно и наше». Единственный совет, который Годой дал королю: оставаться в Вероне и позаботиться о собственной безопасности{1145}. В самом начале осени Воронцов сообщал Екатерине II о том, что герцог д’Аркур показал ему письмо графа д’Аварэ, встречавшегося в Мадриде с Мануэлем Годоем: тот по-прежнему настаивал на том, что
Король Испании полностью признал права Его Величества Короля Франции, и что он всегда готов в полной мере их поддерживать с того самого момента, когда Его Величество будет восстановлен на своем Троне.
Чтобы оправдать заключение сепаратного мира, испанцы заявляли д’Аварэ, что изо всех сил стремились добиться на переговорах восстановления во Франции монархии, и ставили себе в заслугу решение Конвента об освобождении дочери Людовика XVI. Сообщающий об этом Екатерине II граф Воронцов не удержался от собственного комментария: «Никогда не видано было, чтобы столь смешное смешивалось с такой жестокостью»{1146}. Ситуация была настолько прозрачной, что российские дипломаты даже не предпринимали в Испании никаких шагов, направленных на признание французского монарха