декларации и запросил полномочий у Людовика XVIII. Мнения Совета разделились{1237}, и он не успел ещё прийти к единому решению, как Конде сообщил, что планы австрийцев переменились и вопрос отпал сам собой вместе с шансами французов форсировать Рейн и вступить на территорию Франции{1238}. Приближалась зима и с надеждами встретить её на родине королю пришлось распрощаться.
Стремление Людовика XVIII прибыть к армии Конде имело и ещё одно объяснение: пока король оставался в Вероне, принц считал себя ответственным за работу роялистских агентов в восточных департаментах. Координация действий между его армией и силами сопротивления республике внутри страны была, безусловно, необходима, однако Конде вмешивался и в иные вопросы, а с принцем крови поневоле приходилось считаться. Весьма характерно в этом плане послание Уикхэма лорду Гренвилю от 25 мая 1795 г.{1239}, в котором он сообщал, что во Франш-Конте появился маркиз де Монсьель (Мопсіеl) с письмом, содержавшим определённые предложения, адресованные состоятельным людям провинции. Целью этих предложений было формирование союза для восстановления монархии, католической религии и возвращения конфискованных земель. Однако из армии принца Конде стали поступать требования изгнать Монсьеля из Франш-Конте, поскольку никаких переговоров с таким человеком якобы вести невозможно. Рассказавший всё это Уикхэму французский дворянин не сомневался, что речь идёт о позиции даже не самого принца, а скорее его окружения.
Английскому послу пришлось разбираться в этой истории, и он выяснил, что Антуан-Мари-Рене, маркиз де Терье де Монсьель (1757-1831) был человеком весьма заметным. Он происходил из старого дворянства Франш-Конте, избирался в 1790 г. председателем администрации департамента Юра, затем стал в 1792 г. преемником
Ж.М. Ролана на посту министра внутренних дел. Несмотря на то что современники знали об особом доверии к де Монсьелю со стороны Людовика XVI{1240}, и одно время даже ходили слухи о назначении его наставником дофина {1241}, и он сам, и круг его друзей воспринимались как революционеры и конституционалисты. Поговаривали, что именно планы де Монсьеля и его соратников Бертрана де Мольвиля, Малуэ, Малле дю Пана и Клермон-Тоннера сформировать вооружённые части для защиты короля, которые не ассоциировались бы ни с иностранцами, ни с эмигрантами, спровоцировали и 20 июля, и 10 августа 1792 г.{1242}
Уикхэму, несмотря на его отличные отношения с монаршьенами, пришлось занять довольно жёсткую позицию: при личной встрече он прямо спросил, готовы ли де Монсьель и его друзья в должной форме выразить свою покорность принцам. В ответ бывший министр внутренних дел дипломатично заявил, что прежде чем предпринимать такие шаги, он должен быть уверен, что они не будут «с презрением отвергнуты». Дальнейший разговор, по сути, превратился в обсуждение сделки: Уикхэм убеждал де Монсьеля, что принцы не будут давать никаких частных гарантий, поскольку уже заявили публично о готовности всех простить; его собеседник просил посодействовать в освобождении генерала Лафайета, Уикхэм, в свой черёд, не отказывал, но увязывал это содействие с подчинением принцам. Любопытно при этом, что 1814 г. Монсьель встретил в свите графа д’Артуа.
Другой эмигрант, готовивший восстание во Франш-Конте, некто Фавернэ (Favernay), также вызвал негодование принца Конде, потребовавшего от Уикхэма не иметь с ним дела, поскольку тот якшался с конституционалистами и даже с самим Малле дю Паном. «Аналогичным образом, - вздыхал Уикхэм, - у меня забрали практически всех, кого я использовал для работы по Франш-Контэ»{1243}. В том же письме посол жаловался, что принц Конде наотрез отказался обратиться с письмом поддержки к монархистам в Лионе и департаменте Юра, которого настойчиво добивались англичане, поскольку по статусу те должны обратиться к нему первыми. Лионцы же в итоге стали страшиться возвращения эмигрантов не менее, чем возвращения якобинцев{1244}.
На западе основную ставку Людовик-Станислас делал на вандейцев и шуанов. В 1793 г. монтаньяры не раз говорили о том, что из Вандеи распространяется «микроб гражданской войны» {1245}; теперь это должно было стать реальностью.
1 февраля 1795 г., будучи ещё графом Прованским, он направил Шаретту послание, в котором говорил о «своём восхищении, своей признательности, горячем желании присоединиться к нему, разделить его невзгоды и славу» и призывал к согласованным действиям «между тем, чьи подвиги сделали его вторым основателем монархии, и тем, кто по рождению своему призван править»{1246}. Определённую двусмысленность ситуации придавало то, что именно в это время Шаретт вёл переговоры о заключении мира с Республикой, о чём Месье, разумеется, не знал. Тем не менее, даже заключив мирный договор в Ля Жоней, Шаретт ответил принцу с не меньшей теплотой:
Послание, которым почтили меня Ваше Королевское Высочество, привело в восторг мою душу. Как, я испытаю счастье увидеть вас, сражаться под вашим командованием за прекраснейшую из целей!
Очевидно, просто поставить на этом точку было невозможно, поскольку войска вандейцев уже сложили оружие. Поэтому далее Шаретт осторожно добавляет:
Возможно, монсеньёр, кто-то уже пытался бросить тень на что-то из того, что я сделал. Возможно, они извратили мои истинные мотивы. Но если я загляну в себя, я увижу в глубине своего сердца честь настоящих французских рыцарей. [...] С чистой совестью я скажу своим цензорам: «Кабинетные политики, вы, которым не ведомы законы необходимости, кто судит лишь по видимости, приезжайте же, чтобы узнать, какие неумолимые обстоятельства заставили это сделать меня и моих отважных товарищей по оружию, приезжайте, чтобы оценить те выгоды, которые могут из этого проистечь во всех отношениях». Сейчас действия не согласованы, но если партии будут лучше связаны между собой, операция станут лучше скоординированы, мы ведь сможем ожидать, что они станут и более эффективными{1247}.
У Месье не было иного выхода, кроме как принять эти слова за чистую монету. Став королём, он 8 июля 1795 г. направил вандейцу новое послание:
Я получил, месье, с удовольствием, которое вам не трудно себе представить, свидетельство вашей преданности, а о вашей верности и говорить нечего: если бы у меня были хотя бы малейшие сомнения на сей счёт, я был бы не достоин, чтобы мне служили и вы, и ваши храбрые товарищи по оружию.
Провидение поместило меня на трон. Первый и наиболее достойный способ, которым я могу воспользоваться своей властью, - это узаконить ваше командование [войсками. - Д. Б.], которое до сих пор опиралось лишь на вашу храбрость, подвиги и доверие моих отважных и верных подданных. Таким образом, я назначаю вас командующим моей католической и королевской армией. Подчиняясь вам, она будет подчиняться мне самому{1248}.
Людовик XVIII предполагал, что «перемирие», как он называл договор с Республикой, остаётся в силе. Ещё не зная, что Шаретт вновь взялся за оружие, король планировал его к этому подтолкнуть. Роялистские агенты также во многом связывали свои планы с вандейским мятежом. «У нас нет и не должно быть другой надежды, кроме как на волнения внутри страны, на Шаретта и на тот ужас, который он должен внушать Конвенту» {1249}, - писал один из них.
Назначение Шаретта главнокомандующим должно было, по мысли монарха, положить конец постоянному соперничеству между вождями восстания. К тому же ещё до того, как взойти на трон, он позаботился о том, чтобы английская помощь, позволявшая мятежникам продержаться, шла в регион исключительно под его патронажем. Для этого и для лучшей координации действий вандейцев и шуанов между собой он направил во Францию Элеонора Франсуа Эли, графа де Мустье (Moustier) (1751-1817) - профессионального военного и дипломата, в своё время бывшего послом Франции в Трире, Лондоне, США и Пруссии, а в 1791 г. отказавшегося от поста министра иностранных дел. В 1792 г. он уже выполнял важную дипломатическую миссию по поручению Месье, теперь же на него возлагалась роль посредника между вандейцами и Сент-Джеймским двором. Людовик хотел, чтобы английская помощь доставлялась нужным людям в нужное время, а у англичан создавалась иллюзия, что они контролируют этот процесс. Судя по английской дипломатической переписке, граф оказался весьма успешен{1250} и пользовался доверием даже у Питта{1251}. Год за годом при посредничестве де Мустье англичане продолжали финансировать повстанцев в Вандее.
Между тем основной движущей силой плана активизации Вандейского мятежа стал граф де Пюизе. Он провёл немало времени в Бретани, пытаясь скоординировать восставших, а в сентябре 1794 г. пересёк Ла Манш, чтобы получить поддержку Сент-Джеймского кабинета. 30 октября он представил английскому правительству доклад о состоянии дел в регионе, в котором продемонстрировал слабость республиканских войск и пообещал, что если 10 000 солдат высадятся в Сен-Мало и двинутся быстрым маршем на Ренн, Бретань охватит всеобщее восстание. Де Пюизе предлагал объявить затем о взятии провинции под контроль от имени Людовика XVII и рекомендовал королю Англии выступить гарантом всеобщей амнистии. Одновременно он заручился согласием на экспедицию в Бретань со стороны графа Прованского и графа д’Артуа