ый француз - политик, солдат, юрист, финансист, авгур, канатоходец{1773}, медик, маг {1774}, невозможно и вообразить, какое количество разных текстов родилось на свет благодаря эмигрантам{1775}.
Впрочем, такая активность приносила свои плоды. В частности, как раз на рубеже 1795-1796 гг. Людовик XVIII одержал важную дипломатическую победу, связанную с остававшейся в тюрьме во Франции дочерью Людовика XVI, Марией-Терезой-Шарлоттой (Мадам Руаяль).
Вопрос о её освобождении стал одним из сюжетов, активно использовавшихся в роялистской пропаганде ещё летом 1795 г. Сразу же после смерти Людовика XVII во множестве стали публиковаться памфлеты и газетные статьи, авторы которых тревожились за здоровье его сестры, подозревали, что и она может быть отравлена, и требовали выпустить её из Тампля.
Проблема была сугубо политической: Э. Беке полагает, что, утратив в лице Людовика XVII компромиссную фигуру, которая могла бы объединить сторонников монархии, такую фигуру стали видеть в Марии-Терезе: «Чтобы примирить две ветви роялистов{1776}, оставалась лишь Мария-Тереза, на стороне которой была легитимность страданий и бедствий. Она была не просто дочерью последнего короля, она была ещё и дочерью “жертвы”. Её молодость, то, что она не эмигрировала, также было преимуществом: казалось, она наиболее подвержена влиянию новых идей и, при необходимости, наиболее податлива. Вопреки салическому закону, похоже, именно к этому решению склонялось большинство роялистов в течение лета 1795 г. Малле дю Пан и один из корреспондентов принца Конде, аббат Эме{1777}, оба заверяли, что “большинство наименее склонных к интригам роялистов [...] в основном ориентируются на молодого герцога Ангулемского и Мадам Руаяль”. Таким образом, существовал проект выдать её за- муж за двоюродного брата, в пользу которого отрёкся бы Людовик XVIII» {1778}. Беке полагает, что герцогу Ангулемскому, сыну графа д’Артуа, отводилась в этой паре роль консорта, который был мало известен во Франции, поскольку в 13 лет эмигрировал.
Не вызывает сомнений, что роялистам Мария-Тереза представлялась важнейшей политической фигурой. Одновременно очевидно, что такой план мог зародиться исключительно в головах наиболее «левых» конституционных монархистов, поскольку фундаментальные законы французской монархии не знали королевского отречения. Если бы оно и произошло (хотя ничто не указывает, что Людовик XVIII рассматривал такую возможность), в глазах роялистов это сделало бы герцога Ангулемского королём абсолютно нелегитимным. При том, что Беке уверена, будто «это решение очевидным образом привлекало огромное количество роялистов и превалировало в последующие годы при всякой надежде на реставрацию» и лишь провалы в политике роялистов помешали Марии-Терезе взойти на трон {1779}, в доказательство своих слов она ссылается только на два плана. Их более детальное изучение наглядно показывает, что такой проект, хотя и существовал, был совершенно маргинальным. Правильнее даже было бы сказать, что это не реальный проект, а одна из возможностей, обсуждавшаяся в кругах конституционных монархистов. Таким образом, кампания, которая развернулась в газетах и памфлетах в пользу освобождения Мадам Руаяль (и здесь я с Беке абсолютно согласен), была вызвана не столько искренней тревогой за судьбу принцессы, сколько тем, что тема оказалась удобна. Она позволяла, с одной стороны, осудить жестокость и бесчеловечность Конвента, с другой - вызвать симпатии к одному из членов королевской семьи. Однако я не вижу никаких доказательств того, чтобы те, кто её проводил, преследовали более далеко идущие планы.
Принято считать, что первым официальным обращением к Конвенту стала петиция жителей Орлеана от 30 прериаля III года (18 июня): «Теперь, не боясь кинжалов убийц и топоров палачей, можно наконец добиться того, чтобы здесь услышали голос человечности». Этот текст впервые был опубликован в одной из умеренно роялистских газет{1780}, но его нет ни в Moniteur, ни в архиве Конвента, одним словом, не до конца ясно, была ли эта петиция в реальности представлена депутатам. Очевидно, однако, что под давлением общественного мнения положение принцессы постепенно смягчалось: вскоре нескольким дамам разрешили ее посещать, а одной даже жить с ней в Тампле, ей самой - гулять в садике. Сыграло свою роль и продолжение кампании в прессе. Так, Courrier universel вначале просто писала о необходимости освободить из тюрьмы дочь Людовика XVI, затем через несколько номеров напечатала петицию граждан Орлеана и, наконец, сообщила о получении множества положительных откликов на эту петицию{1781}. A Courier républicain несколько позже опубликовала на своих страницах стихотворение, где дочь Людовика XVI именуется не иначе как «жертва», «несчастная», «ягненок» {1782}.
24 июня освобождения принцессы потребовал граф Карлетти, посол Тосканы{1783}. 12 мессидора III года (30 июня 1795 г.) Трейар от имени Комитета общественного спасения и общей безопасности выступил в Конвенте с речью, в которой заявил, что «постоянные триумфы французского народа, мирные договоры, надежды всех просвещённых людей, наконец, мнение всего мира санкционировали республику». В этих условиях он предложил решить судьбу дочери Людовика XVI. Если раньше содержать её в заключении было «настоятельной необходимостью», то ныне её можно обменять на «представителей народа и министра республики». Речь шла о нескольких депутатах и П.Р. Бёурнонвиле (Beurnonville) - генерале-лейтенанте (1792) и военном министре (1793), попавших в плен из-за измены Дюмурье, а также нескольких французских дипломатах, оказавшихся в руках австрийцев{1784}. Трейар также предлагал разрешить остальным Бурбонам покинуть страну; имелись в виду родственники гер-
цога Орлеанского, принц де Конти и мать герцога Энгиенского. Предложение было одобрено.
8 июля, когда новости, по всей видимости, достигли Вероны, Людовик XVIII отправил мадам де Турзель, бывшей гувернантке Детей Франции, получившей доступ в Тампль, шифрованное письмо, которое, после расшифровки, должно было быть передано Марии-Терезе. В нём король говорил, что любит её как собственную дочь и выражал надежду на ответ{1785}. К этому моменту он уже решил, что наилучшим вариантом будет выдать её замуж за герцога Ангулемского , которого рассматривал как будущего короля Франции, поскольку с графом д'Артуа они были практически ровесниками. 9 июля он писал Екатерине II:
План выдать её замуж за моего племянника [...] вызван не только желанием сделать моего племянника счастливым в союзе с человеком столь твёрдого характера, оставить подле меня драгоценную кровь моего несчастного брата, [не только] моей личной нежностью к племяннице, уверенностью, что мой племянник способен составить ей счастье или же справедливым желанием обеспечить ей Трон. Все эти соображения для меня очень значимы, но всё же мною руководят идеи более высокого порядка. Добродетели моей племянницы, её отвага, снискавшие ей уважение беды, в принципе её любовь к французской нации - вот что заставляет считать меня крайне важным её присоединение к моему делу {1786}.
Хотя за освобождение принцессы выступали очень многие, для австрийского правительства предложение Национального Конвента стало абсолютной неожиданностью. 15 июля 1795 г. канцлер барон Тугут признавался, насколько он им изумлён, и добавлял:
Помимо всего прочего, принцесса сама по себе будет затруднением. Что с ней делать? Передать её, как и эрцгерцогиню Марианну, пражскому капитулу? Предложить взять её на себя королеве Неаполя? И, кроме того, все Бурбоны, которые ещё остаются во Франции, г-н принц Конти, г-жа герцогиня Орлеанская, г-жа герцогиня де Бурбон также какое-то время будут на попечении Её Величества, и всё это не замедлит повлечь за собой определённые расходы в тот момент, когда любые траты кажутся чувствительными{1787}.
Хотя королева Неаполя Мария-Каролина (старшая сестра Марии-Антуанетты) и выразила 18 июля согласие принять Марию-Терезу «как ещё одну дочь»{1788}, в Вене решили оставить её на территории Австрии. Мария-Каролина не возражала, и в письме императрице от 11 августа высказала мнение, что так будет даже лучше. Там же говорилось, что в качестве мужа Мадам Руаяль подойдёт или герцог Ангулемский, или герцог Энгиенский {1789}.
27 июля Людовик XVIII обратился к Францу II со специальным посланием. Написав о том, как он возмущён решением «так называемого национального Конвента» провести «параллели между моей племянницей и негодяями», король сообщил, что не сомневается в согласии императора на обмен и просит передать Мадам Руаяль принцу Конде{1790}.
Тем временем у австрийцев появились планы выдать Марию- Терезу за эрцгерцога Карла, младшего брата Франца II. Это позволило бы как минимум избавить её от двойственного статуса: с одной стороны, французской принцессы, с другой - австрийской эрцгерцогини. Беке также полагает, что у этих планов было и двойное дно: по Прагматической санкции женщины могли наследовать престол, что позволяло по австрийским законам рассматривать Мадам Руаяль как наследницу французского трона