Окружение Людовика XVIII стало искать нового Монка примерно со второй половины 1795 г., благо роялистские агенты докладывали королю, что ряд ведущих республиканских генералов расположен к монархии и ждёт лишь благоприятного момента, чтобы открыто перейти к нему на службу{1922}. Известно, что в конце 1795 - начале 1796 г. президент де Везэ вёл об этом переговоры со своим земляком Жаном-Луи Ферраном (Ferrand) (1758-1808). Участник Войны за независимость США, драгунский офицер, Ферран провёл несколько месяцев в тюрьме при диктатуре монтаньяров, весной 1794 г. получил чин бригадного генерала и воевал в это время на востоке Франции. Он пользовался в Безансоне хорошей репутацией, ненавидел «террористов», и показался удачной кандидатурой, чтобы привлечь его на свою сторону и придать роялистскому подполью во Франш-Конте в качестве руководителя опытного военачальника. Согласно докладу агентов, Ферран был недоволен медленным продвижением в армии и нищенской пенсией; ему пообещали сохранение чина (он стал бы maréchal de camp) и 100 луидоров пенсиона от короля Англии. Переговоры шли вполне успешно, хотя Ферран и соблюдал немалую осторожность, опасаясь связывать себя какими-либо обязательствами, данными в письменной форме. Однако дело закончилось ничем: по настоянию австрийцев, армия Конде должна была отступить от границы, а несколько роялистских агентов оказались арестованы. Историки склоняются к тому, что заговор был раскрыт без участия Феррана, и тому пришлось сделать вид, что он вступил в контакт с роялистами исключительно для того, чтобы узнать их планы. Впоследствии Ферран был избран в Совет пятисот, репрессирован после 18 фрюктидора и продолжил военную карьеру лишь при Наполеоне{1923}.
Делались выгодные предложения и генералу Гошу. Ни участие в походе на Версаль, ни знакомство с Маратом, ни одержанные победы не спасли его от преследований во времена диктатуры монтаньяров: с апреля по начало августа 1794 г. генерал пребывал в различных тюрьмах. Получив свободу после переворота 9 термидора, он вновь занял место на полях сражений, но роялисты надеялись, что он не забыл унижений. Вот как передавал разговор с генералом посланец Людовика XVIII:
Генерал, - сказал я ему, - вы находитесь в стране дю Геклена, вы, как и он, командуете многими воинами, слепо вам повинующимися. Король Франции имеет права назначать коннетабля, и он сделает это. Обессмертите вашу славу, генерал, посвятите её процветанию, отдохновению вашей страны. Наши солдаты будут вашими, а ваши - нашими братьями; ваши офицеры станут нашими товарищами. Над вами во всём мире будет лишь один человек, и этот человек - внук Генриха IV и Людовика XIV. Он будет обращаться с вами практически как с равным; наши короли вознаграждают за услуги, возвышая до себя тех, кто их оказывает...
По словам агента, Гош выслушал его очень внимательно и задумчиво, а потом внезапно вскричал: «Несчастные! Они записывают на мой счёт Киберон, обвиняют меня в нём!.. Воспоминания... история... всё против меня... это невозможно!.. невозможно!..» {1924} Так или иначе, Гош на соглашение не пошёл, хотя попытки вступить с ним в контакт роялисты делали неоднократно, и генерал даже временами сообщал об этом Директории{1925}.
В итоге самой оптимальной кандидатурой для роялистов оказался генерал Пишегрю. Выходец из крестьянской семьи во Франш- Конте, он закончил Бриеннскую военную школу, где пересекался с Бонапартом, охотно принял Революцию и вскоре добрался до высших ступеней военной иерархии. Как впоследствии наполеоновские маршалы станут символом открывавшихся при империи безграничных возможностей, так Пишегрю был символом тех путей, которые открывала перед людьми из низов Революция. Генерал был хорошо известен, пользовался любовью солдат. «Про Дюмурье говорили, что он научил своих солдат сражаться, про Пишегрю - что тот научил своих побеждать» {1926}.
Уже весной 1794 г. генерал обратил на себя внимание английской разведки. В её донесениях рекомендовалось попробовать переманить Пишегрю на свою сторону (хотя и выражались большие сомнения в успехе этого предприятия), а на худой конец, скомпрометировать его в глазах Конвента{1927}. В 1795 г., когда генерал командовал армией на востоке страны, про него вспомнили снова. На фоне стремления роялистов, чтобы вторжение австрийцев и войск Конде было поддержано восстаниями изнутри, эта армия, останься она верна Конвенту, могла бы похоронить планы сторонников монархии. Но поверни она штыки против Парижа, успех роялистов казался неизбежным. Тем более что к этому времени появилась надежда, что Пишегрю может отреагировать на сделанные ему предложения вполне благосклонно: в апреле английский агент сообщал, что генерал весьма презрительно высказался в адрес комиссаров Конвента и кажется настроенным критично по отношению к правительству{1928}.
Идея начать переговоры с Пишегрю, судя по всему, принадлежала принцу Конде. 22 мая 1795 г.{1929} он поручил их графу де Монгайяру{1930}, затем проконсультировался с Уикхэмом{1931} и, наконец, запросил одобрение графа Прованского, которое было дано 19 июля 1795 г. {1932} Де Монгайяр вспоминал, что генералу, бывшему всего 15 лет назад простым солдатом, был обещан маршальский жезл, и добавлял: «Я бы [...] провозгласил Пишегрю принцем крови, если бы это было необходимо для того, чтобы совершить восстановление монархии» {1933}. Память его не подвела{1934}: 16 августа 1795 г. граф направил генералу пространное письмо, полное безудержной лести{1935}, к которому прилагался список конкретных предложений, сделанных от имени принца Конде. Обещаны были не только маршальский жезл, но и Большой Крест Ордена Св. Людовика, пожизненное командование войсками, расположенными в Эльзасе, пожизненное пользование замком Шамбор, 200 000 ливров пожизненного пенсиона для него самого, его жены и детей, освобождение от налогов на 10 лет его родного города, особняк в Париже и многое другое, включая захоронение в одной церкви с королями Франции. Ему предоставлялось даже широчайшее право помилования, которое распространялось в том числе и на депутатов Конвента{1936}. Правда, при этом принц хотел, чтобы Пишегрю письменно подтвердил свои намерения, чем немало оскорбил генерала{1937}.
Соглашение с Пишегрю казалось роялистам тем более привлекательным, что позволяло не просто восстановить монархию, но сделать это исключительно руками французов - для этого Конде наделил генерала всеми необходимыми полномочиями. В письме, направленном принцу 17 марта 1796 г., Людовик XVIII не жалел добрых слов:
Благополучно завершив его [это важное дело. - Д. Б.], вы окажете французской монархии, возможно, столь же важную услугу, какую оказал наш предок Филипп-Август, выиграв битву при Бувине{1938}, поскольку он лишь помешал Франции быть разодранной внешними врагами, а вы избавите её разом и от внешних, и от внутренних. Тот момент, когда вы представите мне Пишегрю, будет, быть может, самым прекрасным в жизни Короля...
Король просил Конде передать Пишегрю:
Я слишком люблю мою Родину, чтобы не любить издавна тех, кто её столь славно защищает, не обращая внимание на то, для кого он это делает, и что следовательно он может рассчитывать на то удовлетворение, с которым я обрету верного подданного там, где доселе я видел лишь тем более опасного врага, что он вызывал во мне наибольшее уважение.
Шансы на это казались Людовику XVIII столь велики, что он считал необходимым обговорить:
Меня тревожит лишь одна забота: как мы будем снабжать эту армию, когда она у нас окажется, поскольку вы знаете, что у меня средств для этого нет {1939}.
Конде не смог сообщить содержание этого письма Пишегрю, но не преминул высказать королю несколько соображений. Часть из них незначительные: к примеру, принц предлагал написать не «обрету верного подданного», а «вновь обрету». Но одна мысль видится мне довольно важной: «Если те, кто сражается против короля, столь уважаемы и пользуются столь большим его уважением, получается, что те, кто поддерживал его дело, им не пользуются»{1940}. Это была всё та же проблема, с которой Людовик-Станислас столкнулся при написании Веронской декларации: если не повернуться лицом к республиканцам, реставрация так и останется недостижимой целью, если же сделать это, возникает немалый риск обидеть старых соратников.
Потребовав у графа де Монгайяра отчёт о ходе переговоров (тот его представил в первой половине мая{1941}), король остался доволен и написал генералу напрямую:
Мне давно уже следовало, сударь, найти возможность выразить вам те чувства, которые вы у меня издавна вызываете, и то особенное уважение, которое я к вам испытываю. Однако желая избежать даже малейших случайностей, которые могли бы нарушить вашу спокойную жизнь и поставить под угрозу те важные цели, которые перед вами поставлены, я откладывал письмо к вам вплоть до сегодняшнего дня. Теперь же я уступаю велению своего сердца, дабы поведать вам, что уже восемнадцать месяцев назад я решил: честь восстановить французскую монархию будет доверена именно вам.