Я не стану рассказывать вам о том восхищении, которое вызывают у меня ваши таланты и великие свершения. История уже поставила вас в один ряд с великими полководцами, а последующие поколения присоединятся к тому суждению, которое вся Европа уже вынесла о ваших победах и ваших достоинствах [...]
Я подтверждаю, сударь, всю полноту полномочий, вручённых вам принцем Конде. Я не ставлю им никаких преград, никаких ограничений. Вы в полной мере вольны делать и приказывать сделать всё, что посчитаете необходимым, служа мне, лишь бы это было совместимо с достоинством моей короны и соответствовало интересам Государства. Я одобряю и подтверждаю всё, что вам было обещано 16 августа прошлого года от моего имени и подписано маркизом{1942} де Монгайяром. Я даю вам своё королевское слово, что буду свято выполнять все данные обещания [...]
[Де Монгайяр] уже сообщил вам, что я настроен не покидать армию. Это решение твёрдо, и вы скорее получите известие о моей смерти, чем о том, что меня от неё удалили. Мой трон или моя могила, третьего не дано... {1943}
Любопытно, что это письмо не проходило ни через принца Конде, ни через де Монгайяра, ни через Фош-Бореля. Оно было переправлено Пишегрю куда более надёжным путём: через племянницу австрийского генерала Клинглина (Klinglin) баронессу де Рейх (Reich), чьё поместье выходило на берег Рейна. Впоследствии баронесса будет помогать роялистам многие годы, при Консульстве за ней станет охотиться французская полиция. Тогда же она четыре раза в неделю отправляла послания по реке на французскую сторону, в Страсбург, откуда они попадали к доверенному адъютанту Пишегрю генералу П. Бадувилю (Badouville). Этот канал позволял Пишегрю относительно безопасно обмениваться письмами с Клинглином, Уикхэмом, Конде и даже с фон Вюрмзером{1944}.
Таким образом, момент, когда австрийцы вознамерились во что бы то ни стало удалить короля от армии, был выбран максимально неудачно: переговоры с Пишегрю, казалось, уже близились к завершению {1945}, и Людовику XVIII нужно было оставаться с Конде хотя бы для того, чтобы укрепить Пишегрю в его решимости свергнуть республику Исходя из этого, король пишет большое письмо эрцгерцогу Карлу с просьбой выступить ходатаем за него перед императором. В качестве дополнительных аргументов он приводит окончание перемирия (начало летней кампании 1796 г.) и интересы заговора{1946}. В ожидании решения императора он остаётся при армии, переезжает в Мюцинген и селится в том самом замке, где в 1744 г. останавливался его предок, Людовик XV{1947}. Кампания начинается 31 мая, однако наступление захлёбывается, поскольку Австрия вынуждена перебросить часть войск на итальянский театр военных действий против Бонапарта.
9 июня королю приходится писать новое письмо Пишегрю, в котором он рассказывает о сложившейся ситуации, передаёт все необходимые полномочия для вербовки генералов в Итальянской армии и сообщает о том, что если обстоятельства сложатся неблагоприятно и Пишегрю придётся «покинуть страну», он всегда найдёт себе место при короле или при принце Конде. В конце письма Людовик добавляет:
Надеюсь, что г-н Уикхэм продолжит столь же щедро предоставлять вам ту помощь, которая вам может потребоваться. Я осознаю, насколько она необходима, поскольку сейчас более чем когда-либо нужно формировать и направлять общественное мнение. Ничего не жалейте, дабы преуспеть в этом деле, важность которого столь велика{1948}.
Письмо это должен был передать Фош-Борель, которому король вручил следующую бумагу:
Целиком и полностью доверяю подателю сего. Я загодя одобряю и подтверждаю всё, что он посчитает должным и нужным сделать, находясь на моей службе и в интересах Государства{1949}.
К июлю положение ещё больше ухудшилось: австрийские войска отходили от Рейна, возникла опасность, что при особенно удачном наступлении республиканцев король может попасть в окружение, а о том, что его присутствие поможет австрийцам, уже и не вспоминали. В этих условиях 15 июля Людовик XVIII покидает армию и отправляется вдоль Дуная на восток в надежде найти убежище в Саксонии. Венский двор, столь долго препятствовавший планам короля находиться при армии, тут же попытался представить это совершенно иначе: пока сохранялась возможность вторжения во Францию, король был с войсками, как только опасность стала угрожать самой Австрии, он её покинул{1950}.
ГЛАВА 1318 ФРЮКТИДОРА: КРУШЕНИЕ НАДЕЖД
В конце концов Людовику XVIII удалось найти убежище в Бланкенбурге, в землях герцога Брауншвейгского. Посетивший его там через несколько месяцев роялистский агент
писал:
Бедный Король... В отвратительном маленьком городке, в отвратительном доме, крошечном, плохо меблированном, если его вообще можно таковым назвать, в потрепанной синей куртке, поношенных чёрных кюлотах и камзоле, но очень дружелюбный{1951}.
Граф де Сен-При вспоминал:
Жизнь в Бланкенбурге была не лишена приятности. Жильё было очень плохо, но Король, напротив, держал очень хороший стол. Утром была полная свобода для работы, во второй половине дня прогуливались по прекрасным аллеям, которыми был окружён маленький городок Бланкенбург, вечером собирались у Короля, играли в различные игры, Людовик XVIII предпочитал вист. Два или три раза в неделю собирался Совет. Совет состоял из Короля, графа д’Аварэ, маркиза де Жокура и меня. Часто приезжал из Вольфенбюттеля, где он жил, и маршал де Кастри. Что же до местного общества, многого от него ждать не приходилось: мужчины собирались, чтобы поиграть в карты с трубкой во рту, женщины садились отдельно где-нибудь в уголке с рукодельем, и не трудно догадаться, часто ли мы встречались со столь приятным обществом {1952}.
Один из биографов короля рассказывал: «Над городом, в котором насчитывалось от силы три тысячи жителей, стоял на скале замок. Там [в этом городе. - Д. Б.] Людовик XVIII и жил как простое частное лицо [...] Он занимал три комнаты на третьем этаже в очень посредственном доме, принадлежавшем пивовару, который жил на втором. Комната в центре служила салоном и столовой. Одну из боковых комнат занимал король: с помощью перегородки он превратил её в маленький кабинет. Другую комнату занимал герцог де Грамон, капитан гвардии, она являлась продолжением салона и столовой. В этой же третьей комнатке служили мессу, король на ней присутствовал каждый день. Обычно компанию королю составляли оба его племянника, герцоги Ангулемский и Беррийский, герцоги д’Аварэ и де Грамон, как капитаны гвардии, герцоги де Вилькье и де Флёри, первые камер-юнкеры, граф де Коссе, капитан швейцарской сотни, маркиз де Жокур, граф де Ла Шапель (La Chapelle) {1953} и герцог де Ла Вогийон. Маршал де Кастри, живший тогда в Вольфенбюттеле, приезжал ко двору время от времени. Ритм жизни, которую вёл Людовик XVIII, был упорядоченный и однообразный: в десять утра у него собирались на завтрак, в одиннадцать он присутствовал на мессе, а потом все расходились, поговорив четверть часа с королём. В два часа возвращались, чтобы сопровождать его на пешей прогулке, которая продолжалась до четырёх часов. В этот час он обедал, а затем смотрел, как играют в триктрак или шахматы. Не позднее восьми король распускал свой двор, который вновь собирался в десять. К этому времени в салон приходила графиня де Марсан, бывшая гувернантка короля, настолько к нему привязанная, что следовала за ним повсюду, вместе со своей племянницей принцессой Карлой де Роан. Король играл в вист с ними и с двумя другими по его выбору. Между полуночью и часом партия заканчивалась; король желал двору доброй ночи, и все расходились» {1954}.
Однако основная проблема была не в бедности и не в скуке, а в необходимости существенно скорректировать политический курс, который был взят после воцарения Людовика XVIII. Вандейский мятеж угас, ставка на английские войска не оправдалась. Уикхэм, де Преси и Имбер-Коломе высказались за то, чтобы в новых условиях отложить завершение переговоров с Пишегрю{1955}. К тому же в ноябре 1796 г. умирает Екатерина II, уже одобрившая проект отправки для борьбы с Революцией 60-тысячного русского корпуса{1956}. Сразу после кончины императрицы Сент-Джеймский двор запросил Петербург, будут ли предоставлены обещанные войска {1957}, и, получив отказ, поинтересовался, возможна ли в таком случае помощь на море{1958}, но и её Россия предоставлять не спешила. Граф д’Артуа писал своему другу: «Дела здесь в сильном замешательстве, очень сложно предвидеть, что произойдёт»{1959}.
Роялисты не только должны были поставить крест на российской военной помощи. Всю вторую половину года король вёл с императрицей переговоры о предоставлении убежища на территории Ангальт-Цербстского княжества - в Джевере, герцогстве Ольденбургском или в самом Цербсте{1960}. Екатерина согласилась{1961}. 20 ноября, не зная, что императрицы уже нет в живых, Людовик-Станислас сообщал ей, что собирается переехать в Цербст и даже занять пост в её армии. У него были также планы организовать в Цербсте свадьбу Марии-Терезы и герцога Ангулемского, причём предполагалось, что принцесса затем вернётся в императорские земли, а сын графа д’Артуа отправится к армии. В письме король, как всегда, рассыпался в любезностях, называл себя «Людовик XVIII, солдат армии Екатерины II» и сообщал, что у него появилась «милая привычка» ничего не делать, не сообщив предварительно императрице